– О да, испугалась, папа, и даже очень, но вспомнила, что вы мне говорили и чему всегда учили, и это придало мне мужества, так что я попробовала помочь ему. – Это хорошо, очень хорошо, Люси! Ты поступила, как и следовало поступить, повинуясь голосу сердца и принципам гуманности: спасать человеческую жизнь – это великое и славное дело! Вместо того чтобы бранить тебя, я поздравляю тебя с твоим хорошим поступком. – Так вы не сердитесь на меня за те огорчения, которые я вам причинила? – скромно спросила Люси. – Бедная милая моя девочка! – сказал полковник, обнимая и прижимая дочь к своей груди. – Посмотрим же на твоего раненого. – Вы сжалитесь над ним, не правда ли, хотя он только индеец? – спросила Люси дрожащим голосом. – Все люди равны, когда они страдают, дитя мое! – ответил полковник. – Я сделаю все, чтобы твое доброе дело не осталось втуне. – О, благодарю! – вскричала Люси с волнением. Скоро они дошли до места, где лежал раненый. Черная Птица только начал приходить в сознание после глубокого обморока. Полковник сошел с лошади и подошел к индейцу, который делал усилия подняться с земли и сесть. – Вы чувствуете себя лучше, вождь? – спросил приветливо полковник. – Черной Птице хорошо! – ответил тот медленно гортанным голосом. – Лесной Шиповник вернул его к жизни! Без нее он через несколько часов отправился бы в лес, чтобы охотиться со своими предками в благословенных местах! – Хорошо, вождь, и – с Божьей помощью – мы закончим, надеюсь то, что моя дочь так успешно начала. Вам нечего меня опасаться: в моих намерениях нет ничего дурного. – Вы – отец Лесного Шиповника; разве я могу вас бояться? Отец такой дочери должен быть добрым! Пускай мой брат делает со мной что хочет; я вполне доверяю ему. – И это доверие не будет обмануто, вождь; я велю перевести вас в свой дом, где за вами будет самый тщательный уход, какой только потребуется в вашем положении. – Мой отец хорошо сказал, и Черная Птица благодарит его! Он не забудет этого. По распоряжению полковника Леон Маркэ сейчас же устроил носилки, которые покрыли плащами и положили на них раненого, чтобы перенести его таким образом домой. Но, так как шествие с носилками могло двигаться только очень медленно и с большими предосторожностями, то полковник послал вперед человека к своей жене, чтобы успокоить ее, что Люси найдена, находится вне опасности и что она ее скоро увидит здоровой и невредимой. Эти добрые вести моментально вылечили госпожу Курти точно по волшебству, прекратив ее мучительное беспокойство; и ей захотелось пойти навстречу дочери, хотя бы только до подъемного моста, что она и исполнила. Здесь она ждала около трех четвертей часа, пока наконец не увидела вдали огоньки, мерцавшие среди ночной темноты: это был свет факелов. Затем она услышала топот лошадей, которые скакали галопом. Вскоре она различила еще неясные силуэты двух всадников; они ехали во главе отряда. Ее сердце забилось: это были ее муж и дочь. Тогда начались объятия и бесконечные поцелуи. – Нехорошая девочка! – вскричала госпожа Курти, обнимая дочь, после того как первое волнение немного утихло. – Милая Лаура! – сказал полковник. – Не брани дочь и не упрекай ее, а напротив – поздравь за то, что она воспользовалась уроками, которые мы ей давали, и так успешно применила их на практике. – Что ты хочешь этим сказать? – вскричала она с удивлением. – Что сделала Люси? – Великий и великодушный поступок, за который нельзя достаточно расхвалить ее! Вот там несут одного человека, индейского вождя, опасно раненного: он обязан жизнью нашей Люси. Это и было причиной, задержавшей ее в дороге и доставившей нам столько страха. – Боже мой, неужели это возможно? Неужели Люси действительно сделала это? – Посмотри, вот и сам раненый! – О, дорогое дитя мое! – вскричала мать. Черную Птицу уложили в постель в одной из комнат, предназначенных для гостей. Люси поместилась у его изголовья и с этой минуты исполняла обязанности сиделки все время, пока длилась его болезнь, которая затянулась надолго, потому что рана была из очень тяжелых. Наконец больной стал поправляться. Поговорка индейцев, что «неблагодарность есть порок белых, а благодарность – добродетель краснокожих», вполне оправдалась в данном случае. Черная Птица чувствовал живую признательность к полковнику и его жене за все заботы о нем, чувство же его к Люси переходило все границы чувств, внушенных благодарностью за благодеяние: это была не просто признательность, а какое-то обожание, доходящее до фанатизма, той, которой он обязан был спасением; и он без колебания и с радостью отдал бы за нее свою жизнь. Было еще одно существо, к которому индеец питал искреннюю привязанность, и это существо было не кто иной, как Добряк, который первый нашел его умирающим и привел к нему ту, которая спасла его. Наконец, после четырех долгих месяцев страданий, Черная Птица окончательно выздоровел и к нему вернулись его прежние силы. Однажды рано утром, когда солнце еще только показалось на горизонте, он явился к полковнику и его жене, горячо поблагодарил их за все то, что они сделали для него, и выразил желание вернуться к своим. Полковник подарил ему на прощанье прекрасную степную лошадь, дал на дорогу пороху, пуль и провизии и ласково сказал: – Мой брат, как свободный человек, может вернуться к своим; но этот дом будет всегда открыт для него, и, когда только он пожелает вернуться, ему будут всегда рады. Тогда Черная Птица повернулся к Люси, которая стояла возле матери, склонился перед нею и, взяв ее руку, почтительно поднес ее к губам, а потом прижал к своему сердцу, проговорив взволнованно: – В этом доме остается моя дочь, Лесной Шиповник! С этими словами он оставил плантацию. После того он часто приходил дня на три или на четыре к полковнику, где его всегда встречали с удовольствием: но больше и искреннее всех радовалась его приходу Люси. Рассказ госпожи Курти о знакомстве с Черной Птицей и хорошем поступке ее дочери, который мы только что передали, занял немало времени и очень заинтересовал Гранмезона, которому захотелось похвалить девочку; но Люси, вероятно подозревая об этом, нарочно не показывалась во время рассказа. После того как она долго разговаривала с Черной Птицей, она проводила его на половину расстояния выстрела от дома и довела до индейской хижины (калли), выстроенной совершенно так, как строит себе дома племя команчей, к которому принадлежал Черная Птица. Внутреннее устройство хижины вполне гармонировало с внешним видом, так что можно было легко перенестись мысленно в пустынные земли индейцев. – Когда вождь будет приходить навещать своих друзей, – сказала Люси индейцу со своей милой улыбкой, – он будет жить в своем калли. Может быть, это сделает его посещения более частыми и продолжительными. Это я велела построить этот калли; нравится он вождю? – У Лесного Шиповника – нежное и деликатное сердце! – ответил индеец с волнением. – Как может не нравиться то, что она делает? Черная Птица благодарит ее! И он почтительно поцеловал ей руку, как это обыкновенно делал. Этот калли, или простая хижина, был построен Леоном Маркэ, управляющим плантацией, по просьбе девочки и с позволения полковника. Глава V. Возвращение к прошлому, чтобы лучше осветить настоящее положение дел Нам надо теперь немного вернуться назад, чтобы определить положение героев нашей истории в тот момент, когда она начинается. Леон Маркэ, управляющий плантацией, долго служил под начальством полковника в качестве помощника лейтенанта и затем лейтенанта; это был человек испытанной честности, которая вошла в армии даже в поговорку. Но, к сожалению, он не получил достаточного образования; кроме того, у него не было состояния и умения заставить оценить себя по заслугам, чего добиваются чуть не силой люди менее робкого десятка, чем он. С такими данными у него не было, понятно, никаких шансов добиться рано или поздно более высокого положения. Он был очень привязан к полковнику, который давно ценил его и уважал. Когда полковник получил землю, первой его заботой было найти безукоризненно честного и умного человека, к которому он мог бы питать полное доверие. Нелегкая была вещь найти такого человека, но, к счастью, полковник вспомнил о своем бывшем лейтенанте. – Вот кого мне надо! – вскричал он. – С ним я мог бы спать совершенно спокойно, уверенный в том, что все идет отлично, – конечно, если только он примет мое предложение. В тот же день он написал своему бывшему лейтенанту и послал письмо с нарочным, чтобы быть уверенным, что оно дойдет по назначению. Через две недели лейтенант сам явился к полковнику. Он подал в отставку и принял, не колеблясь, все условия полковника. Полковнику оставалось только гордиться выбором, который он сделал. Как все старые солдаты, Леон Маркэ был прежде всего человеком долга: всякое отданное приказание было для него священно, и он даже не допускал мысли о том, чтобы не исполнить его. Он был еще не стар – ему было тридцать восемь лет, – высокого роста и поистине атлетического сложения. Он превосходно ездил верхом и владел оружием с удивительным искусством и верностью прицела. С восхода и до захода солнца, а зачастую и часть ночи, разъезжал он верхом на своей лошади по плантации; он наблюдал за всеми работами, которые здесь производились, тем более что полковник, имея к нему безграничное доверие, дал ему все полномочия, что было конечно, большой честью для управляющего, но в то же время налагало на него громадную ответственность, так как ничто не делалось без его приказания. Раз утром, еще до восхода солнца, управляющий шагом объезжал восточную границу плантации, осматривая огромным девственный лес, девять десятых которого, если не больше, находилось на участке полковника. Ему нужно было для неотложных работ большое количество досок, и он искал какой-нибудь ручеек или речку, чтобы поставить пильную мельницу; из деревьев, старых, как сам мир, окружавших его густой стеной со всех сторон, могли выйти чудесные доски, которые можно было бы сплавлять по воде до того места, где в них встречалась бы надобность. Он осмотрел уже несколько источников, пересекавших плантацию, но все они не представляли тех преимуществ, которые он искал: все, за исключением одного, протекали слишком далеко от того места, где можно было употребить доски в дело. И вот он отправился наследовать этот единственный подходящий к его требованиям источник, как вдруг ему послышались вдали, за деревьями, какие-то голоса. Леон Маркэ сейчас же соскочил с лошади, привязал ее к дереву и с ружьем в руке углубился в чащу, ступая с величайшей осторожностью, чтобы не спугнуть тех, кого он хотел застать врасплох. В этом направлении лес оканчивался широкой лужайкой, какие часто встречаются в девственных лесах. Через несколько минут управляющий достиг этого места, но прежде чем проникнуть на лужайку, он спрятался в кустах позади стены деревьев. Его глазам представилось пестрое и живописное зрелище. Это был лагерь переселенцев или цыган; пять тяжелых повозок, очень глубоких и крытых просмоленным холстом, были связаны вместе цепями, образуя форму звезды; свободное пространство между ними было занято грудами разных вещей. Все это вместе составляло маленькое укрепление, способное выдержать довольно продолжительное нападение. Внутри лагеря было отгороженное место, разделенное на две части, и в нем находилось около двадцати пяти лошадей, коровы, овцы, козы и три или четыре свиньи. Несколько красивых кур бродило там и сям, роясь в земле с самым беззаботным видом. Три хижины, сплетенные из древесных веток, стояли таким образом, что из них получался треугольник; та, которая соответствовала вершине треугольника, была, очевидно, предназначена для кухни, другие же две служили жилым помещением для странных и неизвестных путешественников, которые здесь поселились, – эмигрантов или скваттеров. Огромный костер посреди лагеря, горевший, очевидно, в течение всей ночи, почти потух уже. Это был час пробуждения, и переселенцы принимались за свои утренние дела. Всех людей было немного, и управляющий легко сосчитал их: всего восемь мужчин и две женщины. Судя по их взаимному сходству, они все принадлежали к одной семье. Мужчины чистили лошадей и задавали им корм, женщины же, из которых одна была уже немолодая, а другая только что вышла из детского возраста, доили коров, коз и кормили их. Отец и его семеро сыновей, гиганты с суровыми, наводящими страх лицами, усердно работали, не обмениваясь ни одним словом. Все делалось в строгом порядке, быстро и дружно. Отец, высокий, еще бодрый и крепкий старик, обладал, по-видимому, несмотря на преклонный возраст, необыкновенной силой; его длинная седая борода, косые глаза, узкий лоб, длинные, седые, всклокоченные волосы придавали ему отталкивающий вид; а изношенное платье, грязное и почти в лохмотьях, доканчивало впечатление от его внешности, – впечатление далеко не из приятных и успокоительных. Сыновья очень походили на отца; у них был тот же свирепый, мрачный и коварный вид, та же необыкновенная физическая сила; только одежда их была чище, не так изношена и даже носила следы бессознательного кокетства. Самому младшему из них было не более двадцати одного года. Мать была высокой и сильной, уже немолодой женщиной, черты лица ее были жесткие, взгляд – высокомерный. Впрочем, под целой сетью лучистых морщин, которыми года и заботы избороздили ее лицо, сохранились чистые и благородные линии, по которым можно было догадаться, что она была очень красива в молодости. Дочь ее, молодая девушка лет шестнадцати-семнадцати самое большее, была поразительно хороша, со своими белокурыми волосами, глазами испуганной газели, маленьким ртом с розовыми губками и жемчужными зубками; и тем не менее она очень походила на свою мать. Очевидно, что и та была такою же в этом возрасте. Одежда обеих женщин была из самых простых и даже жалких, но отличалась изысканной чистотой. Две огромные собаки, помесь волка и ньюфаундленда, вооруженные страшными клыками, дополняли состав этой странной и подозрительной семьи. Эти люди находились слишком далеко от того места, где сидел в засаде управляющий, чтобы он мог разобрать то, что они говорили между собой. – Гм! – сказал сам себе управляющий. – Вот странные соседи! Счастье еще, что, по всей вероятности, они не останутся здесь надолго, а направятся к западу, к новым поселениям. Впрочем, если они не во владениях полковника, я не имею права сказать им что-нибудь, по крайней мере в настоящую минуту; потом видно будет; во всяком случае я не потеряю их из виду! Рассуждая таким образом, управляющий вернулся туда, где оставил лошадь, вскочил в седло и продолжил свое исследование, которое в конце концов, привело к самым благоприятным результатам. Как он и предполагал, источник, на котором он хотел построить водяную пильную мельницу, удовлетворял всем требованиям, какие только можно было к нему предъявить. Вечером того же дня управляющий, ужиная по обыкновению с полковником, за столом которого ему всегда ставили прибор, сообщил об успехе своих утренних поисков, а затем рассказал и о странном лагере эмигрантов, который ему удалось случайно открыть на самой границе его владений. – А вполне ли вы уверены, мой милый Маркэ, – ответил полковник, – что эти так называемые эмигранты не скваттеры? – Мне приходила уже в голову эта мысль, полковник! – заметил бывший лейтенант. – Вид у этих людей был более чем подозрительный. Но так как они остановились не на вашей земле, я не считал себя в праве явиться к ним и позволить себе какие-нибудь замечания по их адресу. Люди подобного сорта по большей части в высшей степени обидчивы, принимают все близко к сердцу и всегда готовы от слов перейти к драке. Вы сами знаете это, полковник! Лучше поэтому потерпеть и действовать по отношению к ним с величайшей осторожностью. – Я совершенно согласен с вами, мой друг. Но только осторожность не должна опуститься до слабости, в особенности в такой стране, в какой мы живем. – Я знаю это, полковник! Будьте спокойны. Если я только поймаю их на месте преступления, то не дам им спуску. – И вы будете совершенно правы. Сильный и внезапный отпор с нашей стороны покажет им, с кем они имеют дело, и может избавить нас от скучных и долгих хлопот. – Я того же мнения. – Как вы думаете, давно они поселились на этой поляне? – Не сумею сказать вам это положительно; но, насколько я мог убедиться, они, должно быть, устроились в этом лесу дней восемь или десять тому назад. – Как, уже так давно? – Да, полковник. – Как же могло случиться, что вы открыли их присутствие только сегодня утром? – Очень просто, в той стороне тянется огромный девственный лес, в котором мне приходится бывать крайне редко. Сегодня меня привел на поляну случай, и если бы только я не услышал недалеко от себя голоса, то, вероятно, прошел бы мимо этих людей, совершенно не заметив их. – Вы правы! – сказал полковник. Он задумался, видимо соображая что-то, но через несколько минут заговорил: – Сам не знаю почему, но это событие так интригует и беспокоит меня. Согласны ли вы отправиться со мной завтра к этим людям, чтобы разузнать, каковы их намерения? – Я к вашим услугам, полковник. В котором часу желаете предпринять эту экскурсию – потому что ведь, могу вас в том уверить, это будет настоящая экскурсия?