Кешка помнился Орловскому все девять лет, что прошли со дня практики в «Прикумском рабочем». Молодой, вечно улыбающийся якут одновременно с Орловским проходил в газете практику после окончания университета. Невысокого росточка с вечно загорелым, кирпичного цвета скуластым лицом и узкими раскосыми глазами. — Привет! Ты где? — Что значит, где? У себя дома! Только что заскочил Дольский и сказал, что ты здесь… Приезжай, а? Квартиру покажу. Резьбу по дереву — ты помнишь, как я вырезал?.. Посидим, поболтаем! — Да как-то… — не мог придти к окончательному решению Орловский. — Я тебе свою книжку подарю, — уговаривал Кешка. — Только что вышла… Рассказы и повести… Давай, приезжай. Помнишь, где? — Приезжай! — отнял у Кешки трубку Дольский. — Тут пять минут на автобусе… Чего раздумываешь? Нельзя обижать друзей… — Язык его, как показалось Орловскому, заплетался еще сильнее. — Хорошо, сейчас приеду. Иннокентьев жил в центре города, в «Доме печати», Два небоскреба высились среди свайных пятиэтажек и деревянных балков. Кешкиной квартире можно было позавидовать: просторная, с оригинально оформленной хозяином резной кухней. Из комнаты на секунду показалась улыбчивая хозяйка квартиры и, смущенная, вновь исчезла, заталкивая за дверь двух расшалившихся малышей — таких же кирпичнолицых и черноволосых… В отличие от сильно выпившего Дольского, Иннокентьев был почти трезвый. Хотя и от него уже заметно попахивало спиртным. — Садись, — решительно пододвинул он стул Сергею после того, как они крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спине. — Сколько лет, сколько зим! — Да, давненько не виделись! — воскликнул радужно настроенный Дольский, извлекая из портфеля новую бутыль водки. — Извини, мы тут чуток пригубили… Но у него жена, у-у-у… — Не надо, — попросил Иннокентьев. — Паша права! Не хорошо… — Ты что? — опешил Дольский. — Теперь пришел гость. Грех всухую… — Я не буду, — веско отрезал Орловский. — Почему? Почему? — вторя один другому спросили и Дольский, и Иннокентьев. Орловский прижал руку к груди и хотел сказать про усталость, про то, что тяжело привыкать к другому поясному времени, но Кеша понял его по-своему и сразу встал на защиту Сергея. — Когда сердце не в порядке, тогда нельзя, — авторитетно произнес он, отодвигая бутылку дальше от Сергея. — Мне тоже хватит! Из кухни появилась жена Иннокентьева, внося на огромной тарелке нечто дымящееся и блестящее, чему и названия-то Сергей не знал. — Оленьи потрошки! Только вчера родственники привезли из деревни… — смущенно пробормотала женщина и поспешила исчезнуть за дверью. — Один я пить не буду! — обиженно протянул Дольский. — Тоже мне братья-журналисты… Не поддержали! — Ну, хорошо… — остановил его рукой Иннокентьев — бутылка вновь описала траекторию «из портфеля на стол». — Я, Григорий, с тобой выпью, но совсем немного… — А я что тебя уговариваю до умопомрачения? Выдумал тоже… Ну, давай под потрошки! Морс в доме Кеши был «без глупостей Дольского» и именно поэтому ни капельки не горчил. После трапезы, заметно повеселевший Иннокентьев, которого Дольский все же уговорил опорожнить бутылку до дна, водил Сергея по квартире словно по музею. Подойдя к письменному столу, Иннокентьев извлек из ящика новенькую, еще пахнущую типографской краской книжку в мягком переплете и, достав авторучку, долго сочинял «дарственный текст». — Ба, — воскликнул он, обернувшись к Сергею, — да ты совсем уже спишь… Паша, — окликнул он жену, — доставай раскладушку и стели ему в детской… — Да я… — начал было Орловский, собираясь рассказать о том, что уже обосновался у Дольского и там ему будет лучше всего. — Не обижай… Завтра проснешься и пойдешь по делам, а сегодня ты мой гость… — Он заметил торопливый взгляд Сергея в сторону комнаты, где, уронив голову на руки, дремал Дольский. — Не волнуйся за него, я провожу — тут пять минут. Всех я не размещу, а тебя не отпущу… Хорошо? — Ну, ладно, — не сразу согласился Орловский. Снилось ему что-то страшное, тревожное и кто-то большой, чьего лица было и не разглядеть, тряс его, будто испытывая на прочность. Открыв глаза, он с удивлением обнаружил, что тряска ему ни приснилась — его и на самом деле встряхивали, пытаясь разбудить. Только это был не кто-то неизвестный, большой и страшный, а маленькая, прежде улыбчивая Паша. Сейчас по ее лицу градом текли слезы… — Их забрали… — повторяла она раз за разом, не обращая внимания на текущие тонкими ручейками слезы, тянувшиеся к уголкам ее широкого некрасивого лица. — Кого? — не сразу пришел в себя Сергей. — Гришу и Кешу… Только сейчас звонили из дежурки министерства и сказали, что забрали. Спрашивали про вас, но я сказала, что вы спите… Холодный пот прошиб Орловского. «Это что же получается, — он с силой тер повлажневший ладонью лоб. — Московский журналист, приехавший с проверкой милиции по жалобе, нажрался до чертиков и спит беспробудным сном… Спасибо вам, друзья! Подставили, высший класс! Если, только это…» Но про возможное предательство думать почему-то не хотелось. Неожиданно Орловскому припомнилось, что когда он подходил к дому Иннокентьева, то за углом, как будто стояла машина. Ему еще тогда показалось, что вдоль борта шла синяя «милицейская» полоса… Но, может быть, просто показалось. — Где их задержали? — только и нашел, что спросить Сергей. — В том-то и дело, что у самого дома. — Они в вытрезвителе? — Сказали, что в дежурной части министерства… — Странно… Очень странно! Что же нам делать? — Может, позвонить кому? — Позвонить? — переспросил Орловский и вдруг, пораженный внезапно возникшей догадкой, спешно начал натягивать брюки, рубашку. — Паша, одевайтесь и вы… Я, конечно, знаю, как их выручить. — Как? — женщина доверчиво и с надеждой смотрела на Сергея. — Я думаю, что ни Дольский, ни Иннокентьев им не нужны — они там по ошибке. — Как это, по ошибке? — она начала судорожно стирать с лица слезы. — Иннокентий, так точно по ошибке… На его месте должен быть я. — Что же теперь делать? Идти туда? — Только так! Пусть хоть экспертизу проводят, но я обязан убедить их, что совершенно трезв. Иначе… О возможных последствиях не хотелось даже и думать. Телеграмма в Москву, срочный отзыв, собрание партийного бюро редакции, увольнение… — Я готова подтвердить, что вы не пили ни одной рюмки… — решительно произнесла Паша, запахивая на груди дешевое пальтецо с поистершимся воротником. — Если они умные люди, то этого, я думаю, не потребуется. 8. АХ, КИРИЛОВ, КИРИЛОВ… Том Брокгауза, в котором они с Сергеем хранили документы, Юрий Николаевич обнаружил только утром. Странно, почему с вечера он не обратил внимания на лежавшую на столе, распахнутую книгу. Сперва Кирилов озадаченно полистал ее страницы, потом, бросившись к шкафу, начал поочередно вынимать остальные тома энциклопедии и тщательно исследовать их, в тщетной надежде обнаружить пропажу. Из этого, естественно, ничего не получилось… Бумаги исчезли. Распахнув входную дверь, он придирчиво осмотрел замок: на нем не было ни вмятин, ни царапин. Телефон Орловского молчал: дома журналиста не было. Пробовал звонить в редакцию, но так ничего и не выясн ил — там неохотно отвечали одно: находится в местной командировке то ли в Москве, то ли в области… Со дня на день вернется. Номера телефона Жанны, ни служебного, ни домашнего, у Юрия Николаевича не было: он не догадался его взять. Все складывалось так, что он совершенно напрасно прервал свой отдых. Единственное, что смущало Кирилова, — пропажа олонцовских документов. С одной стороны, Юрий Николаевич не видел в этой пропаже особой беды; подумаешь, пропали и пропали… Кому они нужны после публикации статьи? А с другой стороны, кому понравится, что в его отсутствие в квартире побывали посторонние люди? «Позвонить, что ли в милицию? — он с сомнением поглядел на телефон. — А что я им скажу? В принципе, ничего не исчезло… Подумаешь, бумаги! Стоп! — внезапно осенила его догадка. — Тревоги абсолютно напрасны… Конечно же, так все и было! У Сергея оставался ключ: когда ему потребовались документы, заехал и взял их с собой…» Это была достаточно правдоподобная версия, и Кирилов решил до возвращения Сергея ничего не предприн имать. …Закинув за спину рюкзак, Юрий Николаевич легко сбежал по лестнице и вышел на улицу. Можно было не спешить — до электрички оставалось не меньше сорока минут, а до вокзала — рукой подать… — Юрий Николаевич! — приветливый мужской голос окликнул его, едва он сошел с крыльца. — Можно вас на минуточку? Человеку на вид вряд ли можно было дать больше тридцати пяти. Очки в тонкой золоченой оправе, светлый плащ, тщательно отутюженные брюки, вот, пожалуй, и все, что сразу бросилось в глаза. — Не удивляйтесь, пожалуйста, вы меня не знаете. Не старайтесь напрягать память… Меня зовут Альбертом Гурьевичем. Будем знакомы, — он протяул Кирилову беленькую пухлую ладошку. — Если не возражаете, я могу вас подвезти… Кирилов посмотрел на стоящую у обочины тротуара светло-серую «Волгу», в которой темным силуэтом угадывалась фигура водителя. — Спасибо, но… — Вот и отлично. Можем пройтись пешком. Вы далеко? У меня к вам несколько щекотливых вопросов. И все они касаются вашей поездки… — довольно решительно начал мужчина, старательно прилаживаясь к шагу Кирилова. Это ему удавалось с трудом, он семенил, частил и постоянно не успевал за большими шагами Юрия Николаевича. — Вы имеете в виду деревню? — повернулся к нему врач. — Боже упаси! Аршальск меня интересует, уважаемый товарищ Кирилов, Аршальск… — Простите, — внезапно для собеседника остановился на месте как вкопанный Кирилов и всем телом преградил дальнейший путь собеседнику. — Кто вы? — Меня зовут Альберт Гурьевич… — с методичной назидательностью и досадой, но также спокойно произнес мужчина. — Или вам нужны документы? — Желательно. — Раз вы не можете обойтись… — он извлек из-под плаща хранимое в нагрудном кармашке пиджака красное удостоверение. Юрш Николаевич придирчиво изучал блестящую коленкоровую книжечку с громадным золотистым гербом на обложке и витиеватыми вензелями каллиграфически выведенной надписи.