— Взяли! — кряхтя впрягся в носилки водитель «Скорой». — Поехали… Еще невышедшие пассажиры и те, что оказались у трапа, расступились, пропуская носилки к машине. Рафик резко взял с места и через несколько минут уже мчался по магистрали к центру. Желто-синяя милицейская машина некоторое время плелась у него в хвосте, а потом, мигнув поворотным сигналом, растворилась в боковых улочках города, залитого осенними лучами. — Дома! — вздохнул Орловский, и с благодарностью посмотрел в спину Кирилова. Тот не мог видеть, как по щеке журналиста, оставляя светлую мокрую дорожку, скатилась вялая и единственная слеза. Сергей взмахнул рукавом, и от крохотной капельки не осталось следа. Он помнил любимую поговорку соседа по парте: «Не верит Москва слезам… Не верит!» Книга 2 ОРЛОВСКИЙ 1. КОГДА ДО ПЕНСИИ ДВА ГОДА С ГАКОМ… Начальник отдела вызвал Вашко по радиотелефону: — Вашко! — Слушаю. — Где находитесь? — На площади Первой забастовки, у парка. — Что он делает? — Он? — переспросил подполковник, разглаживая усы и доставая сигарету. — Как вам сказать… Кажется, собирается по-маленькому… — Что? — в голосе начальника слышалось раздражение. Иосиф Петрович внезапно представил себе кабинет шефа с удобной мебелью, и он сам за неохватным столом, в шикарном темно-синем в полосочку костюме. — По-маленькому… Ну, пис-пис… Понимаете. — А что делал до этого? — в голосе руководства слышались отчетливые грозовые интонации. — Знакомился с одной сучкой, способом обнюхивания… Рыжая такая сучонка, вертлявая… — Сам ты… ихний сын, — выдохнул в трубку генерал на том конце провода, догадавшись, о ком идет речь. — Я тебя спрашиваю не про тех, что с хвостами, а про него… Понял, про кого говорю-то или назвать по фамилии? Кстати, откуда у него собака — его подолгу не бывает дома? — Что значит, откуда? У соседки напрокат взял, она в очереди стоит, а он пока гуляет… Сейчас, настрою и доложу, — он похлопал по футляру бинокля. — С этим ЛОМО наломаешься, пока поймаешь объект, — он специально не убирал далеко ото рта трубку, чтобы его ворчание не прошло мимо ушей генерала. — Вот и в прошлом году, Василий, — Вашко повернул голову к водителю, — пришли на отдел три цейсов-ских… Гэдээровская оптика, скажу я тебе — обсосон… Так охотники разобрали — у нас их в отделе двое… — Разговорчики! — громко и отчетливо прикрикнула трубка голосом генерала. — Опять засоряете эфир. Настроил свою бандуру? Что он делает? Вашко плутовато подмигнул водителю и, разминая сигарету, доложил: — Так точно! Он стоит и ждет… — Чего? — Когда она закончит пис-пис… — Скотина! — вырвалось в сердцах у собеседника. — Включай мигалки и через десять минут будь у меня. Я тебе… — Вместо продолжения фразы раздался гудок отбоя. — Включать? — Василий положил руку на рычажок. — Перебьется. К чему производить демаскировку. Ну-ка, погоди минутку… Сильно хлопнув дверцей, Вашко отряхнул широченной ладонью просторные и вытянутые на коленях брюки, ловко перемахнул через перила и подошел к мужчине с собачкой, стоявшему у небольшого деревца метрах в семи от машины. — У вас случайно спичек не найдется? — принялся разглядывать он мужчину «под сорок» в трикотажном спортивном костюме с пуделем. Тот, отрешась от своих мыслей, поднял на подошедшего недоуменный взгляд: — Простите, не понял… — Я чего хотел спросить у вас, Сергей Николаевич, — отмечая внезапно появившееся изумление в его глазах, произнес Вашко. — Вы достаточно хорошо спрятали документы, привезенные из Аршальска? — А… — Я бы не советовал вам их хранить дома. Всякое, знаете ли, случается. Но и на работе — сами понимаете… — Простите… Я не понял… Вашко, достав из кармана спички, прикурил. Серная головка с шумом выстрелила в сторону отлетевшей частью. Мужчина с собачкой почему-то дернул головой и долгим взглядом смотрел в сторону отлетевшей головки спички. Вашко, повернувшись подошел к автомобилю, плюхнулся на заднее сидение: — Поехали. Да не гони ты, чертушка, мне до пенсии почитай два года осталось с гаком… — А так-то сколько, товарищ подполковник? — Так? Семь дней… — Гы-ы-ы… — заржал вдруг водитель. — Просидишь с мое — часы считать будешь и минуты… Я ж седьмого министра переслуживаю и у каждого своя инициатива была — понимай. Правда, молодой ты еще… А про то, что сегодня делал — молчи. Это дело секретное и важное! — Он подмигнул ему в зеркале заднего обзора, и, уже вторя своим мыслям, непроизвольно вымолвил. — Не пойму, чего они привязались к этому журику… Блаженненький чуток, а так тьфу — мозгляк, тонюсенький, хотя и не из пужливых… Ишь как глазенками стрельнул — куда красота девалась… Ладно, ты, Василий, виражи не закладывай — подремлю я маленько, что ли… — Двадцать восьмой, где вы? — проснулась рация. — Что отвечать? — обернулся назад водитель, мельком окинув тучную фигуру пожилого оперативника, удобно раскинувшегося на заднем сиденье. — Милорадов! Сам! — Не таись — скажи, где мы находимся. Какой секрет… — Движемся по проспекту Баррикад, товарищ… — он хотел было уважительно назвать Милорадова по званию, но Вашко вовремя на него шикнул — звания по радиотелефону категорически запрещалось называть. — Передайте Вашко, что слишком медленно — я ему велел быстрее. — Скажи, сирена сломалась — пришлось ремонтировать, — подал едва слышную реплику Вашко, но водитель уловил в его голосе иронию, и, решив, что положено Юпитеру, не положено быку, ограничился нейтральным: «Скоро будем…» На двенадцатом этаже полы были устланы голубыми коврами. Вашко прошел мимо застекленной витрины с дарами и сувенирами зарубежных делегаций, значками и спортивными кубками и сутуло ввалился в просторный холл с креслами и низким столиком; сотрудники называли приемную коротко и со смехом — «предбанник». Секретарша бросила на вошедшего беглый взгляд и спросила: — Чего так долго? Уже три раза спрашивал… Женщина неохотно встала, с плавной и хорошо заученной небрежностью прошествовала по коврику. Распахнув дверь, она сообщила: — Вашко приехал, ожидает в приемной… У нее были красивые ноги и тонкая талия. А одета она была безвкусно и пестро. Сняв плащ, Вашко небрежно бросил его на диван. Сказать, что подчиненные питали к генералу уважение и любовь, значит не сказать ничего. У каждого из сотрудников был в душе достаточно сложный комплекс чувств: да, дело знает; да, в меру строг и требователен, но вместе с тем смог пережить и переслужить десять министров и вдвое больше заместителей, от каждого точно в срок получать очередные звания и награды и ни с одним из них не испортить отношений. Это уже граничило с особым искусством, неведомым и недостижимым для многих. По привычке давать всем меткие прозвища, генерала меж собой окрестили «Живчиком». Он как нельзя точно соответствовал этому, в общем-то необидному, прозвищу: невысок ростом, плотен как колобок, лысоват и подвижен. Еще одной чертой генерала, обладавшей над всеми остальными, было то, что в нем удивительно гармонично уживались грубость и вежливость. Подчеркнутая тактичность в обращении с провинившимися и доверительно снисходительный тон, порой переходящий на мат, в общении со своими, хорошо проверенными за долгие годы сотрудниками. — Ты, как всегда, куришь вонючие и дешевые? — вместо приветствия спросил он Вашко. — Провонял, сил нет… «Астра»? Что последует за этим вопросом Вашко уже знал. — До чего же дерьмовая эта «Ява», — генерал швырнул пачку сигарет в сторону окна и она легла точно на батарею. Это был хорошо отрепетированный трюк — Вашко видел его много раз и все же неизменно удивлялся: надо же так насобачиться отправлять сигареты на просушку. Многие в Управле нии даже пытались повторить трюк генерала, но терпели фиаско. — Донесения ко мне должны поступать ежедневно до десяти. — Развалившийся в кресле Вашко молча взирал на прохаживавшегося по кабинету и нервно разминавшего толстую плоскую «Астру» генерала. — Раз ты считаешь это мое указание необязательным, то персонально для тебя… — голос набирал мощь и раздражение. — В письменном виде… — В трех экземплярах, — вставил словечко Вашко. — Что? — замер Милорадов. — В трех экземплярах, говорю. — Слушай, ты владеешь языками? — Не в достаточной степени… — Жаль, я бы тебя на оставшиеся два года упрятал в самое дальнее посольство. Дворником! — заорал вдруг он. — Пока не научишься общаться с руководством… Вашко не краснел и не бледнел с тех самых пор, как двадцать два года назад впервые услышал резкие слова от своего начальника, старшего лейтенанта Милорадова и они мало отличались от тех, что ему доводилось слышать постоянно. До конца гнева оставалось минуты три-четыре, а до следующей вспышки неизвестно сколько. — Когда вы приступили? — голос стал нормальным раньше обычного. — Шесть тридцать, у подъезда. Потом лестница, потом площадка.