И песню распеваем[4]. Грузовик подскакивал на ухабах, полз по лесным дорожкам мимо полей и озер. Пер сказал, что добираться нам около часа, а проехали мы уже немало. Значит, осталось всего ничего. Все вокруг было серым, но казалось не слишком унылым, даже красивым. Ведь серый смешивался с коричневым, а сверху раскинулось ярко-голубое небо. В животе у меня разливалось тепло, хоть и была почти зима. Мы свернули с дороги, и тепло в животе вдруг сменилось ледяным холодом. Перед нами стоял немецкий патруль. Приказ Я посмотрела на мешки с картошкой. С виду ни за что не догадаешься, что за ними кто-то есть. – Сидите тихо, – шепнула я Саре и Даниэлю. Чего этим солдатам тут надо? Неужели Дюпвик догадался, что мы добудем машину? Вдруг он сейчас прячется где-нибудь рядом, на обочине, готовый вот-вот выпрыгнуть и схватить нас? Или это Пер на нас донес и специально заманил в ловушку? Пер подъехал поближе к солдатам, один из них подошел к грузовику и махнул рукой, приказывая остановиться. – Разрешение на проезд? – говорил солдат как-то странно. Наверное, потому что был немцем. Пер вышел из машины и протянул ему какие-то документы. Ну разумеется! Они просто проверяют документы! Это совершенно обычная проверка. Дюпвик тут ни при чем, и Пер нас тоже не обманывал. Солдат изучил бумаги, поднял взгляд и спросил: – Куда вы направляетесь? – К озеру Эршёэн. – С какой целью? – Отвезти кое-что, – Пер показал на кузов, где виднелись мешки с картошкой. Солдат посмотрел на Отто, а потом на меня. В таких случаях вести себя надо как ни в чем не бывало, поэтому я растянула губы в улыбке. И он тоже слегка улыбнулся мне. Глаза у него были карие, выглядел он довольно добрым. Вот только вряд ли он по-настоящему добрый, раз он немецкий солдат. – Почему дети не в школе? – спросил он Пера. – Школу временно закрыли. Ваши здание реквизировали, – ответил Пер. Что такое «реквизировали», я не знала, но ответил Пер правильно, потому что солдат вернул документы и, еще раз пристально посмотрев ему в лицо, кивнул и махнул рукой. Мы можем ехать! У нас получилось! Ура! Пер собирался уже сесть в кабину, когда дверца немецкой машины вдруг распахнулась и оттуда вылез еще один военный. Нашивок на форме у него было больше, я догадалась, что это начальник. – Стоп! – крикнул он, после чего сказал что-то по-немецки первому солдату. Что-то вроде «Das ist der Befehl»[5]. Мне вдруг показалось, что солдат недолюбливает своего командира. Ничего удивительного – мне он тоже не понравился. Солдат что-то ответил, я разобрала слово «Kinder», что по-немецки значит «дети». Может, он сказал, что в машине только дети, которые вряд ли что-то скрывают? Я очень надеялась, что так оно и есть. Но командиру до «Kinder» дела не было. Он сердито замахал руками и прокричал еще что-то. Солдат вернулся к нам. – Я должен обыскать машину. Нам велели обыскивать все автомобили. Это приказ, – сказал он. Вся радость вмиг куда-то подевалась. Пер встал рядом с грузовиком. Лицо у него побледнело. Через окошко я посмотрела на Отто – тот тоже сидел весь белый. Себя я не видела, но чувствовала, как холодеют щеки. Остается лишь одно: вести себя как обычно. Словно ничего особенного не происходит. Нельзя реветь и запинаться – тогда они поймут, что мы что-то скрываем. Надо просто притвориться, будто все в порядке, даже больше чем в порядке. Солдат заглянул за бортик кузова. – Что в мешках? – спросил он. – Картошка. Я сунула руку в ближайший мешок и вытащила картофелину. Солдат кивнул. Ему этого явно было достаточно. А вот его командиру – нет. – Наверх! – крикнул он. Солдат едва слышно вздохнул, ухватился за бортик и запрыгнул в кузов. Он подошел к одному мешку и принялся рыться в нем. Я привалилась к другим мешкам, стараясь прикрыть Сару и Даниэля, и сжала кулаки. Ладони у меня вспотели. Солдат долго рылся в мешках, но ничего, кроме картошки, не нашел. Я надеялась, что он довольствуется этим и дальше не сунется. Но солдат все не унимался, а его начальник расхаживал кругами и повторял: – Fortsetzen, fortsetzen! Это означало «продолжай», и солдат, к сожалению, был вынужден слушаться. Он отодвигал мешки, копался внутри и постепенно все ближе подбирался туда, где прятались Сара с Даниэлем. Я представила, каково им сейчас. Даниэль, наверное, обнимает Сару, а та прижимает к себе Элизу. И они боятся даже вздохнуть. Я и сама едва дышала. Еще один мешок – и солдат их обнаружит. Нет, надо его остановить. – А у вас есть дети? – спросила я и заулыбалась самой милой своей улыбкой. Он оторвался от мешка. – Тебе сколько лет? – Десять. У меня день рождения был первого октября. Он тоже улыбнулся, его карие глаза вдруг погрустнели. – Моей дочке тоже летом будет десять, – он вынул руки из мешка и выпрямился. – А вы давно с ней не виделись? – спросила я. – Два года. – Так долго! Бедная ваша дочка! Это из-за войны, да? Он кивнул. – Но вам же разрешают ездить домой на день рождения и Рождество? Солдат покачал головой. Похоже, он сильно расстроился. Руки опустил, а про мешки забыл и думать. Потом он еще раз с силой тряхнул головой, словно прогоняя воспоминания о дочке. Заглянул в мешок, куда уже заглядывал, но сделал это машинально и двигать его не стал. Запал у него прошел. Солдат погладил меня по голове и, спрыгнув с кузова, повернулся к командиру, вновь покачав головой. Командир огорченно посмотрел на него, но лишь пожал плечами. Получилось! У меня получилось! Пер уселся в машину, и мы покатили дальше. Солдат стоял посреди дороги и печально глядел нам вслед – видно, вспоминал дочку. Бедную девочку, не видевшую папу уже два года. Солдата я тоже почти пожалела, хоть он и был немцем. Донос Немного погодя грузовик свернул к небольшой усадьбе и остановился во дворе. Так вот, значит, где живет этот Юхансен.