– Конечно! – согласилась я. Ведь по нашему плану так и выходило: в Халдене о Даниэле и Саре позаботится тетя. Хотя от этой мысли мне вдруг стало грустновато. Все так удачно складывалось. Почти настоящее приключение получалось. Любезные и опасные Вскоре к нам заглянул кондуктор – угрюмый и недовольный тип. Прокомпостировал билеты и даже не поинтересовался, одни ли мы едем и наш ли это багаж на верхней полке. Лишь хмуро пробормотал, чтобы мы не пачкали едой сиденья. Ну и хорошо. Он ушел, и мы остались в купе одни. За окном завывал ветер, мимо проносились леса, поля, коровы, дороги с телегами, машины и люди. Осень раскрасила все серо-коричневым, не оставив на деревьях ни листика. Кое-где мы видели немцев: нацистские солдаты стояли на дорогах, местами попадались и военные автомобили. Один раз мы заметили полицейскую машину, точь-в-точь такую, в какой увезли маму с папой. Я гнала от себя все эти мысли, но они упорно возвращались. Мама в ночной рубашке, папа в пижаме – такие маленькие, дрожащие. Мама с папой в тюрьме. За решеткой, в наручниках. Их там будут кормить? И как поступят с нами, если родители не вернутся? Если их отправят в Грини? Клара же не может переселиться к нам насовсем. Кто будет меня причесывать? Помогать с уроками? Кто погладит мне одежду, споет колыбельную, подоткнет одеяло? От этих мыслей грудь больно сжало, я сглотнула и попыталась отогнать их. Отто сидел, погруженный в раздумья. Он молча уставился перед собой. Каждый раз, когда поезд останавливался, он напряженно сужал глаза. Но к нам в купе не подсаживались. Перестав думать о маме и папе, я поняла, что ездить в поезде – ужасная скукотища. Время ползло очень медленно. Медленнее, чем на уроках. Медленнее, чем в церкви. Даже медленнее, чем утром под Рождество. Отто словно воды в рот набрал, а почитать я с собой ничего не взяла. Я принялась барабанить пальцами по столешнице. Тук-турутук-турутук. Но очень скоро руки устали, и я прекратила. За окном не было ничего нового. Все те же леса, поля и коровы. К тому же меня мучил голод. Впрочем, как и всегда. И Сара с Даниэлем наверняка проголодались – уже куча времени прошла с тех пор, как мы ели бутерброды. – Слезайте! Надо поесть, – я вскочила и сдернула с них плед и куртку Отто. – А это не опасно? Уверена? – Даниэль, похоже, слезать не собирался. – Между станциями к нам никто не войдет, – заверила его я. Сара высунула голову. – Да! Я так есть хочу! Она уже свесила ноги и приготовилась спрыгнуть, когда за ручку двери кто-то дернул. Хотя поезд и не останавливался на станции, кому-то вздумалось к нам заглянуть. Сара забилась вглубь полки, я накинула на нее плед, но вышло неудачно. Можно было различить, что под пледом лежит ребенок. Дверь открылась. Сперва я заметила униформу. Темно-синюю. И маленькие кепки. Нашивки на рукавах: красный круг и желтый крест в нем. Униформу я узнала: видела ее не раз. Такую носил Дюпвик. Это была униформа дружинников. Дружинники входили в «Национальное единение» – партию, которая поддерживала нацистов. Но членами дружины и «Национального единения» становились не сами немцы. Это были норвежцы, принявшие сторону врага. Те, кому хотелось, чтобы все остальные тоже были заодно с нацистами. Папа называл таких предателями и перебежчиками. Перебежчиками – потому что они переметнулись к врагу. И сейчас двое таких перебежчиков стояли на пороге и мило нам улыбались. Две девушки. Или скорее молодые тетеньки, потому что выглядели они довольно взрослыми. Их губы, накрашенные красной помадой, растягивались в улыбке. А наше положение было совсем не таким, когда хочется улыбаться. Впрочем, гостьи об этом не знали. А вдруг они поймут, что на полках кто-то прячется? Что тогда? Тогда они наверняка забудут про улыбки, схватят нас и отволокут к Дюпвику. Маму с папой навсегда упекут в тюрьму, а Даниэля и Сару вышлют из страны. И они больше никогда не увидят своего отца. Только я подумала об этом, сердце заколотилось. У тетенек была целая куча вещей. Здоровенные чемоданы, сумки, шляпная картонка, даже футляр с гитарой. И эти женщины прямо расплывались в приторных улыбках. – Ой, да тут едут будущие дружинники! – воскликнула одна, видимо, решив, что нам не терпится вступить в дружину. Там ведь был особый детский отряд. Дети носили уродливую униформу, учились маршировать и ездили в лагерь. Но я не собиралась перебегать на сторону врага. И маршировать мне тоже не нравилось. Женщины все улыбались, будто встреча их впрямь несказанно обрадовала. Только ответных улыбок они не дождались. – Да, какие чудесные норвежские детки, – подхватила вторая. – Вы одни едете? Я едва заметно кивнула. – А для нас тут найдется местечко? – спросила первая. Я рванулась вперед и расставила ноги. – Нет, тут все занято! У нас полно багажа! Сиденья свободные тут, может, и есть, но багаж не уместится! Тетенька, заговорившая первой, оглядела наши вещи. – Но мы вам поможем и все положим по-другому. Просто возьмем ваши вещи и сложим получше, хорошо? А потом сыграем вам на гитаре, – предложила она. Ну нет, ничего перекладывать я им не позволю, и без гитары мы прекрасно обойдемся уж точно! Я шагнула вперед и остановилась на пороге, мешая им протиснуться внутрь. – Вы что, глухие? Тут все занято! А гитару мы терпеть не можем! Тетеньки удивленно попятились. Неужели они уйдут? Но нет. Первая улыбнулась, погладила меня по голове и оттолкнула в сторону. Войдя в купе, она подняла голову и уставилась прямо на рюкзаки, за которыми прятался Даниэль. – Ничего страшного, рюкзаки мы просто подвинем, – ласково проговорила она, поставив ногу на сиденье, чтобы забраться наверх. Мы с Отто переглянулись. Что же делать? Обезьяна с гранатой Похоже, приключение закончилось, едва начавшись. Эти двое явно знали, чего хотят. А хотели они ехать в нашем купе. Но тут в коридоре послышался еще один голос – хриплый и сердитый. Приближался наш угрюмый и недовольный кондуктор. Как ни странно, я ему даже обрадовалась. – Эй! Вы чего это заставили чемоданами коридор?! – проревел он. – Простите! Мы сейчас все уберем, – засуетились тетеньки. Кондуктор зашел в купе и уставился на униформу. Она ему явно не нравилась. – И за багаж придется доплатить, – потребовал он. – Конечно-конечно, – любезно согласились тетеньки, – непременно заплатим. Мы поедем с милыми детишками в одном купе. И вещи сюда перетащим. Кондуктор подозрительно взглянул на нас, будто не веря, что кто-то мог посчитать нас милыми. – И в чем же дело? Почему вы не освободите полку? – спросил он. Хотя он едва ли считал меня милой, что-то общее у нас все же было. Поэтому я рискнула. Встав на цыпочки, прошептала ему прямо в ухо: – Мы таких терпеть не можем, – под «такими» я имела в виду дружинниц. Кондуктор меня прекрасно понял. Пристально разглядывая нас, кондуктор на секунду задумался. Наверное, не мог решить, кто хуже – дети-неряхи или обладательницы униформы. К счастью, последних он, видимо, не любил больше, потому что повернулся к тетенькам и решительно заявил: – Тут мест нет, найдите себе другое купе! – Но мы… – Говорю же – нет. И с вас еще пятьдесят эре за багаж. Он вытолкал тетенек в коридор и захлопнул за собой дверь. Все стихло. Мы были спасены.