– Мэгги живет в Дервард-Гроув, к югу от Инч-Парка. Анджела проживала в Престонфильде, к северу от верхней границы Инч-Парка, но она также могла добраться туда пешком. Барда набрал что-то в своем телефоне. – Инч-Парк занимает площадь в шестьдесят один акр, – прочитал он вслух. – Иными словами, хотя их дома относительно и далеки друг от друга, их связывает парк. – Нам надо собрать всю относимую к делу информацию. Фотографии, карты парка, данные о том, как часто Анджела и Мэгги посещали этот парк, – сказала Конни. – Конни, вы по-прежнему толкуете о маньяке, который якобы переключился со взрослых женщин на девочку, даже не достигшую подросткового возраста. Я не хочу делать скоропалительные выводы и удаляться от темы. Насколько я понимаю, мы должны искать связь между Анджелой и Элспит. – Я не прошу вас непременно исходить из допущения о том, что речь идет об одном маньяке. Мне просто надо понять, есть ли шанс, что Мэгги и Анджела бывали в одном и том же парке, – сказала Конни. – Хорошо, но дом Элспит находится в центре города, далеко от Инч-Парка. Конни пожала плечами: – А что, разве у вас сейчас есть что-то получше? – Ладно, – согласился Барда. – Вы сосредоточьтесь на Анджеле, а я поговорю с семьей Элспит и попрошу кого-нибудь из сотрудников отдела особо важных расследований поговорить с семьей Мэгги. Ввиду того что ее подруга рассказала о мужчине в парке, им все равно пришлось бы этим заняться. Кивнув, Конни ввела в базу данных о психиатрических профилях поисковый запрос. Фотографии могут подождать. Она уже знала, что именно они ей покажут. «Профиль: жертва взрослая женщина + жертва девочка + насилие + похищение + организовано». Нажав на кнопку поиска, Конни стала ждать результатов. Глава 21 Попасть в спортивный центр на инвалидном кресле можно было не через парадную, а через заднюю дверь, и Зевьера это устраивало. У него было приоритетное парковочное место позади здания, и, когда шел дождь, а держать зонт было не резон, пологий пандус, ведущий в переулок, был самое то. В жизни Зевьера бывали такие времена, когда ему было тошно оттого, что его заставляют чувствовать себя не таким, как все. Отдельный вход, чтобы избежать ступенек, что также избавляло его от стояния в очередях, а значит, и от того, чтобы попадаться на глаза другим людям. С ним случалось такое и тогда, когда речь шла о ночных клубах: сиди на краю зала, якобы для того, чтобы облегчить тебе доступ, но на самом деле для того, чтобы такие, как ты, были не на виду. За этим спортивным клубом не числился такой грех. Два раза в неделю Зевьер встречался с друзьями, и они играли в баскетбол на инвалидных креслах. Это помогало ему не только держать себя в форме, но и не выключаться из жизни. Парень выбирался из дома, когда мог, но делать это становилось все труднее и труднее по мере того, как мышечная дистрофия, с которой он боролся уже несколько лет, начинала побеждать его в этой гонке. Иногда он чувствовал себя настолько сильным, что ему казалось, что болезнь никогда не одолеет его. Но в иные дни даже простое поднятие рук, чтобы взять чайник и сделать себе чашку чаю, требовало от Зевьера не меньших усилий, чем боксерский матч. Сегодня самочувствие парня было средним, если оценивать по шкале от полной никчемности до чего-то из ряда вон. Игроки его баскетбольной команды оказались в инвалидных креслах по разным причинам: среди них были и ветераны боевых действий, и жертвы ДТП, был и такой участник, который пытался покончить с собой, спрыгнув с высокого здания, но только раздробил в хлам обе ноги – зато снова научился ценить жизнь! У каждого из этих людей был свой путь. Спорт всегда был неотъемлемой частью жизни Зевьера. Он играл и в футбол, и в регби, и в хоккей, бегал трусцой, когда мог, и никогда не рассматривал это как неприятную обязаловку. Затем, словно в замедленной съемке, его тело начало отказывать. На ранних стадиях болезни неверных диагнозов было много, одни из них были нелепы, другие отдавали халатностью. Инфекционный мононуклеоз. Пищевое отравление. Чрезмерная ростовая активность. Непереносимость глютена. Ипохондрия. И даже чрезмерная мастурбация – если бы! Зевьер по-прежнему любил бывать на свежем воздухе. Просто теперь его жизнь стала протекать немного медленнее. Он наблюдал за игрой в футбол с участием местной команды с боковой линии, вместо того чтобы забивать голы самому, и говорил ободряющие слова тем, кто напрягался изо всех сил, чтобы встать с дивана и впервые в жизни выйти на пробежку в парке. Он выбыл из строя – так Зевьер расценивал свою жизнь в инвалидном кресле. Это была не жалость к себе, а просто его теперешняя реальность. Девушки, которые радостно хихикали, когда Зевьер обращался к ним в своей прежней жизни – тогда он был высоким, мускулистым восемнадцатилетним парнем, – теперь глядели мимо него на его здоровых друзей. Потенциальные работодатели смотрели на него либо как на соискателя, наняв которого они будут способствовать обеспечению многообразия и инклюзивности в обществе, либо как на соискателя, наем которого потребует от них дополнительных вложений. Так было не всегда и не везде. В жизни парня по-прежнему бывали моменты веселья, теплоты и морального удовлетворения. Но не притупился ли его вкус к жизни? Да, черт возьми, и еще как. Добираться до парковки надо было всего пару минут. Спортивная сумка Зевьера лежала у него на коленях, в одной руке он держал ключи, другой катил кресло. Шел дождь, было пасмурно, освещение было недостаточным. Парень посмотрел на водосточные трубы здания, под которыми располагались светильники, включающиеся при срабатывании датчиков движения и делающие путь до парковки более комфортным. Два из четырех светильников не работали. Причина этого стала очевидна только тогда, когда Зевьер добрался до одного из них – под ним валялись осколки пластика и половинка кирпича. Подростки! Не то чтобы Зевьер не понимал их желание крушить все вокруг в те дни, когда пацанами владеет ярость, питаемая тестостероном, и мир превращается в катящийся шар, слепленный из ненависти и веселья. Подросткам было необходимо уничтожать предметы, это помогало им чувствовать освобождение от пут общественных структур. Жаль только, что им обязательно надо удовлетворять эту потребность в узких переулках, где и так темно. Слева от Зевьера располагался тупик, полный хлама, обычного для больших городов. Мусорные контейнеры, баки для вторсырья, штабель деревянных поддонов, а за ними темные входы в промышленные здания, которыми никто никогда не пользовался. Зевьер поехал направо, к находящемуся в пятидесяти ярдах повороту налево, который приведет его к его машине за несколько секунд. В шагах, которые слышались за его спиной, не было ничего необычного. Задним выходом из здания пользовались не только инвалиды-колясочники, хотя парковочные места здесь были зарезервированы только для них. Иногда сюда выходили сотрудники спортивного центра, чтобы покурить или сделать телефонный звонок, не предназначенный для чужих ушей. Поэтому Зевьер не оглянулся. Даже когда шаги стали громче, он не обернулся и не посмотрел, кто идет следом. Парню даже не пришло в голову, что ему может грозить опасность. Зевьер услышал шуршание, но не счел его подозрительным – возможно, кто-то просто шарил в сумке в поисках ключей. К тому времени, когда парень решил обернуться, чтобы проверить, не знаком ли ему идущий за ним человек, к его лицу уже приближались руки, держащие какой-то неясный черный предмет. Зевьер успел только выкрикнуть «Что за…», и тут его инвалидное кресло резко развернулось на сто восемьдесят градусов и все погрузилось в темноту. Зевьер почуял запах машинного масла, его кресло покатилось назад из-за того, что какой-то человек прижимал что-то к его лицу. Это было что-то плотное, так что кричать было бесполезно, значит, нужно беречь кислород. Однако после двух часов физической нагрузки силы Зевьера были на исходе. Его сверхлегкое инвалидное кресло, сконструированное так, чтобы передвигаться по баскетбольной площадке как можно быстрее, не оказывало ни малейшего сопротивления безумцу, который счел его своей законной добычей. Напавший на Зевьера натянул ему на голову пластиковый пакет и пытался затянуть его на шее парня. Зевьер изо всех сил пытался освободиться от него. Слова пронзали его мозг, как пули, пока он метался, но он не мог их произнести, поскольку его трахея была сдавлена. «Хулиганы?» – подумал Зевьер. Одно колесо его кресла налетело на препятствие, тело парня опасно накренилось. Прекратив свои попытки избавиться от пакета, он ухватился за кресло, чтобы не упасть. Неонацисты? В последнее время крайне правые активизировались. Всего две недели назад кто-то подсунул под дверь Зевьера брошюру, напечатанную на редкость профессионально, в которой предлагалось возродить законы об уродствах. В США последние из этих законов были официально отменены только в 1970-х годах. Вдруг парню вспомнилась формулировка одного из этих законов. «Любому человеку, имеющему болезнь, увечье или уродство, которое делает его вид безобразным или вызывающим отвращение…» было, согласно этим законам, запрещено появляться в общественных местах. Подобрав эту брошюру, Зевьер решил, что она распространялась повсеместно и попала к нему случайно. Но сейчас в результате нападения парень предположил, что куда вероятнее, что брошюра предназначалась именно ему и что ее доставка к его жилищу стала прелюдией к тому, что он переживал сейчас. Может, его перепутали с кем-то другим? Зевьер сосредоточился на этом предположении. Возможно, это ошибка. Он не единственный игрок в их баскетбольной команде на инвалидных колясках, и по меньшей мере трое из участников раньше служили в вооруженных силах. У этих ребят немало врагов. Что же похитители сотворят с ним, если он не сможет убедить их, что они взяли не того человека? Раздробят его коленные чашечки? Отрежут ему голову? – Ах ты, говнюк! Зевьер узнал говор жителей северо-востока Англии, так говорил Дэнни, его товарищ по команде. Тот, кто надел на его голову пластиковый пакет и сжимал этот пакет на горле Зевьера, ослабил хватку, и парень стащил пластик со своего лица и сидел, развернув кресло и глотая воздух. Дэнни подъехал к ним на своем инвалидном кресле и всадил кулак в грудь мужчины, который по-прежнему пытался взять под контроль инвалидное кресло Зевьера. Удар Дэнни не нанес ему большого вреда, поскольку он успел отступить. Зевьер взял свою спортивную сумку за ручки, поднял ее над головой и ударил ею мужчину в лицо, чтобы дать Дэнни время подъехать поближе и наподдать этому малому еще раз. Но мужчина не сдвинулся с места. Спортивная сумка упала на пол, не нанеся ему вреда. Зевьер попытался закричать, но издал только хрип. – Уезжай отсюда, Зевьер, – сказал Дэнни. – Я займусь эти ублюдком. Зевьеру не надо было говорить дважды. Он поехал обратно в сторону задней двери спортивного центра, понимая, что иногда надо драться, а иногда звонить в полицию. Если Дэнни – ветеран морской пехоты, штангист и вообще сильный человек – не может справиться с этим психом, то непонятно, кому это удастся. Зевьер искал глазами кого-нибудь, кто смог бы помочь, катясь в сторону пандуса. Дэнни производил немало шума, но рядом проходила автомагистраль, и доносящиеся оттуда звуки заглушали звуки борьбы, к тому же вокруг находилась промзона и был вечер. Как и следовало ожидать, спортивный центр имел хорошую звукоизоляцию, предохраняющую его от дорожного шума, но Зевьеру никогда не приходило в голову, что эта звукоизоляция работает в обе стороны. – Иди сюда, засран… – зарычал Дэнни. Мужчина не издал ни звука. Вместо этого он обошел инвалидное кресло Дэнни, избегая контакта с ним и не пытаясь вступить в драку. Значит, это атака не на колясочников вообще, понял Зевьер. И это не хулиганство. Кем бы ни был этот тип, его целью является он, Зевьер, и только он. Парень двинулся вперед, но правое колесо его инвалидного кресла заело. Зевьер нагнулся, чтобы устранить неполадку. Похоже, кресло пострадало, когда накренилось и потом слишком резко встало на оба колеса. Он сунул руку в карман за мобильником, но тут же вспомнил, что телефон остался в спортивной сумке, которую он так и не подобрал. Теперь его сумка валялась в переулке за спиной этого типа, который смотрел на Дэнни пустыми глазами с совершенно невозмутимым видом. Дэнни подкатился к нападавшему и всадил кулак ему в живот, издав боевой клич, достойный самого свирепого горца. Мужчина немного согнулся, но не упал. У Дэнни отвисла челюсть. Зевьер видел, что его друг изумлен и пытается понять, что же произошло. Его кулак являл собой грозное оружие, и в их команде частенько шутили по этому поводу. Это стало чем-то вроде легенды в их среде. А этот малый был тощий как жердь. Даже в темноте было видно, насколько он худосочный. Он посмотрел Зевьеру в глаза, как будто Дэнни вообще тут не было, и снова двинулся к нему. Он не торопился. Когда он проходил под одним из уцелевших светильников, тот осветил его лицо, и Зевьер увидел нападавшего. Ощущение было такое, будто ничто на земле не может справиться с этим типом. Это была сама смерть. Хотя на мужчине была самая обычная одежда – джинсы и джинсовая куртка, – в его взгляде не было ничего человеческого. Зевьер оставил свои попытки починить колесо, чтобы подкатить кресло к двери, и уставился на приближающегося вурдалака. Дэнни въехал в него сзади, малый упал, и Дэнни принялся колотить его по голове и плечам. Малый даже не поднял рук, чтобы заслониться от ударов, а просто встал на ноги. Схватив его за куртку сзади, Дэнни дернул, и Зевьер увидел, как блеснуло кольцо его друга, когда тот схватил нападавшего за причинное место. Зевьер увидел нож раньше, чем Дэнни. Все произошло буднично. Прошло не более чем полсекунды между тем мгновением, когда этот мерзкий тип достал свой нож из кармана, и тем мгновением, когда он всадил его в грудь Дэнни. Тот не издал ни звука. Голова Дэнни упала на грудь, остававшиеся открытыми глаза смотрели на оружие, которое прикончило ветерана, сделав то, чего не смогли сделать ни пули, ни бомбы, ни целая террористическая сеть. Рука Дэнни упала, перестав сжимать яйца убийцы. А ведь хватка этого парня была настолько сокрушительной, что могла бы остановить даже самого сильного злоумышленника. Когда Дэнни свалился со своего кресла, Зевьер пал духом. На свете есть такие силы, которые невозможно одолеть. Дэнни был прирожденным воином, он напролом шел вперед и никогда не сдавался. Зевьер таким не был. Будь, что будет, решил парень – это казалось ему менее ужасающей перспективой, чем вступить в конфликт с этим исчадием ада. Дэнни умер еще до того, как упал на землю. Какое неподходящее место для смерти – асфальт, усыпанный окурками. Совсем неподходящее для такого героя, каким был друг Зевьера, потерявший ноги при взрыве, но несломленный и по-прежнему любивший жизнь. Пока злоумышленник шел к нему, Зевьер скорбел по Дэнни. Смерть не собиралась забирать его приятеля сегодня. Нож был средством избавиться от досадной помехи, только и всего. Зевьер жалел о том, что его друг не задержался в баре, чтобы выпить еще одну пинту пива. О том, что сам он не пропустил сегодняшнюю игру в баскетбол вместо того, чтобы убедить себя, что физические нагрузки и компания пойдут ему на пользу, несмотря на усталость. О том, что он не может отсрочить свою смерть еще хотя бы на день, чтобы написать письма тем, кого он любил, и привести свои дела в порядок. Черный мешок опять приблизился к лицу Зеньера, чему он на сей раз уже не удивился. Зевьер наклонил голову и дал надеть его на себя. Он не хотел видеть того, что произойдет, и не хотел видеть тело Дэнни. Злоумышленник поднял парня с кресла, открыл багажник машины и довольно осторожно положил его туда. Рев двигателя, движение машины и конец той жизни, которую Зевьер любил куда меньше, чем следовало… Глава 22 Монохромному зрению Конни архитектура Эдинбурга представлялась безупречной, словно вид на открытке. Арочные окна, кирпичная кладка, аккуратные здания, широкие улицы – все здесь было великолепно. Но этот город словно находился в конфликте с самим собой. Те самые туристы, которые приносили деньги, запруживали его улицы и шумели днем и ночью. Однако, видя окружающее пространство в черно-белой гамме и при этом избегая смотреть на магазины, афиши и автобусы, Конни могла представить себе, что она попала в прошлое. Глядя в сторону замка, оставив позади суету Принсез-стрит, она старалась понять, что же она пропустила. Ее лихорадочный мозговой штурм мало что дал. Анджела регулярно водила своих детей в парки, включая и Инч-Парк. Здесь же часто бывала и Мэгги, но парк был обширен, и с точки зрения психологии было непонятно, как преступник мог переключиться с взрослых женщин на девочку, не достигшую половой зрелости. Фантазии сексуальных маньяков имели фиксированный характер. Места, где они орудовали, могли меняться, лица тоже, но они редко меняли свои расовые предпочтения или возрастную группу своих жертв. И тем не менее все инстинкты Конни кричали, что маньяк, похитивший Элспит, похитил также и Мэгги и держит ее где-то, мертвой или живой. Живой, верила Конни, а если не верила, то хотя бы надеялась. Барда занимался поиском информации и инструктированием полицейских перед отправкой в Инч-Парк и соседние жилые районы. Он не был согласен с теорией Конни, но за неимением чего-то более конкретного был готов действовать, исходя из ее предположений. Полиция и так бездействовала слишком долго. Полицейские надеялись, что убийца Анджелы проявится, и в результате этой паузы была похищена Элспит. Затем они стали ждать, когда будут проведены криминалистические экспертизы и обойдены дома, находящиеся поблизости от мест преступлений, и была похищена Мэгги. Пора перестать ждать у моря погоды и начать что-то делать. Конни позвонила Барде: – Мы должны обратиться к похитителю напрямую. Я знаю, в полиции опасаются, как бы какие-нибудь мошенники опять не потребовали выкуп, но мы можем попросить его сообщить нам такую информацию, которая известна только Элспит. Таким образом мы избежим разборок с теми, кто не имеет отношения к делу. – А что заставляет вас думать, что он ответит? – спросил Барда. Он говорил медленно и тихо. Он не ставил предложение Конни под сомнение, он просто пытался понять ход ее мыслей. – Классические психопаты нередко идут на контакт. Возможно, он ждет, когда мы обратимся к нему. – Конни, я знаю, вы считаете, что Элспит и Мэгги похитил один и тот же человек, но мы не можем выйти с этим на пресс-конференцию. Сначала нужно поговорить с родителями Мэгги, а это будет крайне щекотливым делом, ведь нам придется сообщить им об убийстве Анджелы Ферникрофт. – Я это понимаю. Но во всех трех случаях этот малый действовал так, будто ему сам черт не брат. Возможно, обычные психосексуальные параметры неприменимы к нему. Не исключено, что он воплощает в жизнь не одну фантазию, а нечто, носящее более сложный характер. Если Мэгги третья его жертва, то эскалация идет по экспоненте. Он перешел от слежки и нападения в доме к похищениям из таких мест, где его могли заметить, – сначала с подъездной дороги, затем с парковки школы.