Мы — изначально нелогичные и потому несправедливые существа и можем познать это; и это есть одна из величайших и самых неразрешимых дисгармоний бытия. Ф. Ницше. Menschliches, Allzumenschliches. Первый удар по человечеству нанесло создание Евангелионов. Так быстро: бум! — и вот уже среди нас есть ОНИ. Вторым ударом стало понимание, что их сложно отличить от людей. Как насчет третьего удара, уважаемое человечество? Ст. лейтенант Икари Синдзи, блэйд раннер. Глава 1 Ты смотришь в окно и понимаешь, что этот день точно такой, как и вчерашний. Что вокруг тебя те же вещи, тот же запах твоей квартиры, — которого ты, кстати, совсем не ощущаешь. Что за окном твоего жилища — огромные губы с рекламного щита, которые все говорят, говорят, говорят… Только губы. Они вселяют странные желания и будят в тебе что-то позабытое — остального лица ты не видишь, но всегда есть чертова уйма фантазии. Ты думаешь о своем маленьком мирке в несколько десятков квадратов, где немым укором висит в проеме турник, где на кухне скопился мусор, где желтеет ванная, которую неплохо бы помыть… И вот ты уже соврал себе, мысленно произнеся слово «мусор». Кого ты обманываешь? Это просто гора бутылок. Ты можешь лежать весь день, и ровным счетом ничего не произойдет. Совсем ничего. Ты лежишь и думаешь, что где-то далеко за пределами Токио-3 живут люди. Что у них есть свои квартиры, за окнами которых тоже хлещет кислотный дождь. Что мир, по сути, везде один и тот же. Ты даже, черт возьми, не мечтаешь о звездах — ну не ребенок же ты, в самом деле, чтобы мечтать о звездах. Взрослый точно знает, что там колонии, шахты и концлагеря, и о них ты тоже стараешься не думать. Ты честно хочешь думать о Земле — уютном серо-стальном шарике, ты думаешь о нем, покачивая бутылку, ты пьешь и думаешь, думаешь и пьешь. А кондиционер твоей квартиры все тянет эту долгую, тоскливую заунывную ноту, и ты валяешься, весь такой не то полупьяный, не то полутрезвый, и в промежутках между мыслями о Земле вздрагиваешь, пытаясь понять: а что же это за нота такая? Ты никогда не любил музыку — ту, которая со скрипичным ключом и нотным станом. Ты лежишь, и взгляд твой скользит к часам — всегда он к ним скользит — и ты понимаешь, что уже почти вечер, и на эту мысль отзывается желудок, и тебе уже не позвонят, а значит, Токио-3 спокоен, никто никуда не бежит. И ты понимаешь, что ты тоже не побежишь — и пусть еще повисит плащ, шляпа — пусть выветрят все кислотные пары, что набрались за все смены твоей работы. Ты смотришь на часы и улыбаешься. Да, ты потерял возможность зарабатывать, но твой мир теперь так мал, он даже не выглядит таким мрачным. Твое окно смотрит на шикарные манящие губы, на кухне прекрасно поместится еще много бутылок, твой кондиционер прекрасно берет высокие ноты, а в твоей ванной так здорово резать себе вены. * * * Я щелкал каналы, стараясь не задерживать внимания ни на одном — это такая игра, как с липучкой. Мы в школе часто так делали: разжевывали жвачку, а потом прикладывали к одежде противные комки, и высшим пилотажем считалось отклеить пакость ровно тогда, когда она уже примерилась навсегда вцепиться в ткань. «…вность осадков составляет…» Пшш-шик. «В истории новейшего Токио-3 после восстания Ев…» Пшш-шик. «Ау, да ты, крошка, именно то…» Пшшш. География, прогноз погоды, пафос, криминал. Порнуха. На удивление, кстати, мало порнухи. Не то чтобы мне нужно было больше, но все же как-то обидно. Детишки родителям снотворное подмешивают, чтобы посидеть перед теликами допоздна, а тут такое безобразие — о Токио-2 да выжженном Урале рассказывают. Меня всегда расстраивали несправедливости этого рода. Простынь подо мной промокла от пота, и было бы неплохо что-то с этим сделать, совсем было бы неплохо. Сила воли — штука преизрядная, и, говорят, ее ресурсы неисчерпаемы, но я уже полчаса задумчиво скреб дно своих личных запасов и видел там дно, только дно и ничего кроме дна. Аминь. Кондиционер взял особенно высокую ноту и ушел на перерыв. Стену напротив окна заливал призрачный свет рекламного щита, а огромный телик во всю стену — все мои сбережения прошлого года — показывал красиво упакованный феерический шиш. Ежевечерний и ежесекундный. Телепрограммы — это, наверное, и есть затянувшаяся кара небес за нашу Последнюю Войну, это наше Чистилище, судилище и позорище. Никогда не понимал, почему мне так нравится яркое издевательство в тугой глянцевой обертке, но, в конце концов, ти-ви пиарщики свой хлеб жрут не зря. Ручаюсь за это всей своей сущностью. Я пошевелил рукой и донышком бутылки зацепил опустошенные трупы ее сестер. «Плохо, — подумалось мне. — Уже звеню тут. А не пора ли прекратить бухать?» Разум некоторое время держался за новую мысль с восторгом дебила, а потом перескочил на вопросы попроще. И пореалистичнее. Например, почему мне не позвонили и не вызвали на работу. Особо восхищаться или горевать — причин нет. Тем более, мне не звонят уже месяц. «Да-да, брат, с тех самых пор, как тебя уволили». Скалюсь в потолок. Потерять работу в мегаполисе, где все десять миллионов людей весело проводят время, вкалывая, вкалываясь и валясь от усталости и наркоты… Да, это весело, но я смог, я еще и не то могу. Вот кто, например, может погасить бычок о погоны своего начальника? Я — могу, да. Это было, черт побери, весело — она мне: «Это не твоя вина, никто не мог ожидать, что эта наркота так искажает картинку теста…» А я ей такой… Меня подбросило в кровати. А она ведь меня утешить, сука, пыталась. Объяснить, что я не убийца, что я все делал по протоколу, что я крут и меня чуть ли не к награде представить! Ну оказался этот мудак обдолбан, ну пришил я его как Еву, — и правда, что ж тут убиваться, а? Да клал я на ваш протокол, да мне похеру все ваши ути-пути! Да тушил я бычки об ваши погоны, мэм!.. И вот я уже сижу, сам себя накрутил, простынь мокрую на кулаки намотал, глаза, надо полагать, безумнее безумного, а легкие себя поджаривают, прося сигаретки. Вот так оно и бывает. Пару бутылок, что ли, об голову расколотить?.. Поглощенный этой мыслью, я не сразу понял, что меня такое беспокоит, и вот только сейчас сообразил, что это трезвонит телефон. «Звонок сменю к чертям», — думаю я, глядя на мерцающую лампочку. Вот на что там нужна лампочка? В темноте адскую машинку искать? Или это для глухих делают? Хотя стоп, если глухой не будет смотреть на телефон, как он поймет, что с ним хотят поговорить? И вообще, зачем кому-то разговаривать с глухим?.. Обуреваемый противоречиями и бредом, я принял входящий. Замерцала голо-панель, и передо мной развернулось плоское лицо капитана Кацураги. Я сел на кровать и приветливо махнул бутылкой: — О, а я вас только вспоминал, кэп. Вы ничего не подумайте, исключительно в эротическом смысле. Женщина была не в духе и явно невыспавшаяся. И скверное настроение, и недосып, с другой стороны, давно уже от нее не отлипали. — Пьешь? Молодец, — произнесла, наконец, она. — Спасибо, что интересуетесь, кэп. А который, кстати, час? — я всем телом развернулся в сторону воображаемых часов. — Оу, почти одиннадцать! А если бы я уже… — Заткнись, — тяжело сказала Кацураги. «Ох ты ж, неужто что-то серьезное… Неужто снова что-то серьезное? Может, захват заложников?..» Мысль о том, что меня интересует работа, оказалась приятной — как в гнойнике ковыряться. — Есть дело. И нужен ты. — Я уволен, капитан, — «Я сказал это, о да!» — Представь себе, я в курсе. Я смотрел на нее и видел усталого начальника, по-прежнему — начальника, и никак мне, видно, не отвыкнуть от этого ее статуса. Ну нет чтобы на красивую женщину смотреть — на карие глаза, на волевое лицо… — Капитан… Вы погоны поменяли? — Заткнись, Икари. Просто заткнись. Прими пакет данных и посмотри на него. Через час жду тебя по указанному в конце адресу. Отбой. Вот это да, побухал на славу. Я смотрел на отключившуюся систему связи и только тут заметил, что опасно умный аппарат что-то резво маякует моему компьютеру, а тот заводится, чихая забитыми кулерами, уже даже пискнул и вывалил таблички на черный экран. «Гляди ты, самодиагностику прошел… Выносливое ведро», — похвалил я свой комп, подтаскивая к столу кресло. Пока «ведро» грузилось, я обдумал, какова же может быть проблема, если меня хотят снова видеть в строю. Вероятно, немаленькая — раз, и грязная — два. Это уж как пить дать. Кстати, насчет «пить». Булькая остатками пива, я пошарил по принятым документам и обнаружил там шапку запароленного и ужасно секретного документа, каковыми нас потчевала СКЕ. Там все такие пафосные, что даже неприятно, — еще бы, они думают, что раз они не просто «служба», но еще и «контроля», да еще и — ах ты ж боже ты мой! — за Евангелионами, то им можно быть такими высокопарными и параноидальными. «Так-так». Колонию «Саббебараах» я знал, у меня их цифровая подпись в печенках уже лет пять сидит. Ну неймется тамошним ученым, ой неймется… Я развернул документ и с удивлением обнаружил, что мои сертификаты, вбитые почти механически в ответ на грозное требование, оказывается, не аннулированы. А может, чем черт не шутит, восстановлены. «Заявка на уничтожение. Статус субъектов — тестовые единицы. Поколение — совершенно секретно. Версия ИИ — не разглашается. Спецификация…» Я развернул субменю спецификации и некоторое время тупил, глядя в экран. Потом на ум пришли несколько ругательств — они метались внутри пустой-пустой головы, щекотно стуча по черепу изнутри. Потом их стало много. — Ноль-ноль, — вслух сказал я, привыкая к этим цифрам. — Ноль-ноль. Евангелион версии «00» — мечта любого космического колонизатора. Обладают высокой адаптивностью, сенсорной адекватностью в переделах ста сорока — двухсот процентов, с уникальной точностью симулируют эмоции. И самое место им там — в фантастике. Я поерзал в кресле и в один глоток дохлебал бутылку, ощутив только пузырьки — а в голове потихоньку закипал гнев, раздражая межушное пространство, непривычное к такому безобразию. Этим тварям мало, что мы кончаем наркоманов, психов и вообще всех — всех, кого заподозрит тест Войта-Кампфа. Им мало, что на каждом углу висят наклейки уродов из «Чистоты», и никакой кислотный дождь не смывает эти высеры псевдо-фашистов. Им мало, что человечество само методично дохнет: на Земле от результатов Последней Войны, в космосе — просто так, от избытка впечатлений. Нас уже прибили невозможностью различить человека и не-человека. Правильно, давайте, делайте не-человека в три раза круче — умнее, сильнее, быстрее. Вперед. Вперед, суки. Евы уже поняли, что можно легко и просто гасить своих хозяев и сбегать сюда, прикидываться тут людьми, жить, маскируясь под тех, кем им никогда стать. Иногда мне снится мир, где я со своим тестом хожу и заглядываю в глаза каждому встречному, и везде ноль. И я понимаю, что это конец, что все, кто живут на земле — Евангелионы. Что они заменили собой все человечество. Что они развлекались, подбрасывая мне заказы на устранение старых и тупых моделей, собирали данные обо мне, делали свои синтетические ставки. В конце этого сна я — всегда — подхожу к зеркалу и навожу тестовый модуль на свой глаз. Тыльной стороной ладони я вытираю губы и прокручиваю документ до конца — там напротив одного Евы стоит сокровенное «функционирование прекращено». Кто-то выследил беглеца — выследил и уничтожил, причем блэйд раннер действовал удивительно чисто, судя по отсутствию примечаний о взысканиях. Что странно, ведь учитывая размеры премиальных, руководство не стесняется сдирать штрафы за малейший ущерб муниципалитету. Я мотнул страничку выше, разыскивая данные о месте ликвидации Евы, и мысленно поставил «чистюле» еще плюсик: такой район, а все обошлось без жертв да разрушений. Однако, силен стервец, определенно стоило узнать, кто это такой шустрый выискался. «Не иначе, капитан тайком натаскала мне замену». Вообще, дело представлялось просто красивым и интересным — сбежал Ева с «Саббебарааха», сбежал, естественно, как мотылек на огонь, на Землю, где его и прижучил мой аккуратный коллега. Дело выглядело, как конфетка, и было явно закончено. Если бы не одно «но». За окном, совсем близко, кто-то с грохотом пролетел, явно нарушая правила, и я встал, подошел к стеклу, погладил чешуйчатую поверхность, просунув пальцы сквозь жалюзи. Там горели неоновые огни, по окну струились отравленные потеки вечного дождя — город жил там, и где-то в этом городе скрывались еще Евангелионы, и им на Земле делать совершенно нечего. Настолько крутые Евангелионы, что управление готово терпеть блэйд раннера, который превратил погоны босса в пепельницу. Я смотрел за окно и улыбался. Никаких иллюзий, никаких двусмысленностей — меня попрут, едва эта братия почиет в бозе. Но до тех пор… До тех пор у меня есть маленькое развлечение — невзирая на все непомерные премиальные я не мог воспринимать этот вызов иначе. Вернусь. Конечно, вернусь — и рассчитаюсь сполна: за того придурка, который в угаре не смог пройти тест, за свою глухую и слепую совесть, за все. Да, за все. Такие у меня развлечения. Уже в дверях я обернулся. Кондиционер вновь наполнял квартиру своей тоскливой нотой, на кухне меня ждали бутылки. Я оправил поля шляпы и закрыл дверь. Подъезд многоэтажки на шестом уровне мегаполиса встретил меня легкими парами кислоты, смрадом дезинфекции и криками: на третьем этаже опять делили что-то. Вечно у них что-то не так. Когда людей много, они всегда что-то делят, и много — это я имею в виду больше одного. Лифт с лязгом и воем потянулся вниз, к стоянке ховеркаров, а я тупо смотрел на щель между его раздвижными дверями, и крутить нервы на кулак мне было лень.