— Полагаете, что я могу на вас напасть? — А почему нет? — мужчина сложил пальцы в особый знак, видимо, давая понять своим подельникам, что опасности нет. — Аристократ вправе дать отпор любому, кто на него нападает. Да еще на его территории. — Так вы же не собираетесь нападать, — заметил я. — Поди потом докажи, — хмыкнул гость. — Мое слово против вашего стоит не так много. Вот покажется вам, что после покушения какой-то разбойник решил добить вас по горячим следам. Приперся в ваш двор, стал на вашем пороге в куртке с подозрительно большими карманами. — Так стоило ли становиться на порог? И напяливать такую подозрительную куртку? — я не мог сдержать улыбки. — Она теплая, — пожал плечами Волков. — К тому же я подумал об этом только тогда, когда вы слишком уж внимательно осмотрели меня минуту назад. Не привык я к тому, чтобы стараться казаться безобидным. Я усмехнулся, но не стал комментировать высказывание гостя. Вместо этого уточнил: — Не зайдете на чай, мастер Волков? Гость немного помолчал, словно решаясь. Оглядел дом с едва заметной тоской и затем кивнул: — Почему бы и нет, Павел Филиппович. Я где-то слышал, что у всех людей, знающих цену смерти, есть особая любовь к маленьким радостям жизни. Полагаю, что чай у вас должен быть отменным. Я посторонился, пропуская гостя в холл. Прикрыл дверь и направился в рабочее крыло. Прошел в приемную и указал на кресло для посетителей: — Прошу. Волков спокойно пересек комнату, задержав взгляд на картине Залежного. Хмыкнул, оценив мрачное полотно, а устроился на предложенном месте. Я же подошел к чайнику, который обычно использовала Арина Родионовна. Заметил приготовленный ею перед уходом мешочек трав, которые она собиралась добавить в заварник утром. Кажется, после того как она уехала домой, прошла целая вечность. Я тряхнул головой, отгоняя образ растерянной девушки, идущей к арке. — Мне довелось читать ваше дело, мастер Волков, — начал я беседу, заливая в электрический чайник воду. — Никогда не делал тайны из своего прошлого, — усмехнулся гость. — Могли бы просто спросить у меня, Павел Филиппович, и я бы вам рассказал много интересных историй. Поверьте, я мастак в сказаниях о каторге. Я кивнул, щелкнул кнопкой, включая чайник. Достал заварник и забросил в него несколько щепотей длинных сухих листьев: — Знаете, Юрий, меня весьма поразил тот факт, что вы отбывали наказание за вымогательство. А сейчас занимаетесь защитой прав граждан, и боретесь со взыскателями. Гость покачал головой: — Так уж сложилось, Павел Филиппович. Я обратил внимание на его ботинки. Они были сшиты из крепкой кожи, начищенные до блеска, однако на боковинах виднелись царапины, замазанные ваксой. Мыски закрывали металлические накладки. Шнурки не так давно сменили, вставив в потертые люверсы новые. Такую обувь выбрал бы человек, ценящий комфорт превыше статуса. Вряд ли у него не хватало денег на новую обувь. Скорее всего, он просто привык к этой паре и не желал ее менять. Так обычно поступают хозяйственники, которые не видели смысла пускать пыль в глаза. Невольно я вспомнил Самохвалова, который нанял меня для защиты от Волкова. Вспомнил жемчужные пуговицы на рубашке его сына, которые не каждая модница Петрограда решится использовать в гардеробе. Слишком уж капризный материал, который из-за хрупкости приходит в негодность даже при бережном обращении. Чайник зашумел, и я залил в заварник кипяток. Тот сразу же раскрыл аромат листьев, и я поспешно опустил сверху крышку. А потом положил на нее сложенное в несколько раз льняное полотенце. — Вы не приказываете служанке заварить чай, — осведомился Волков. — Не желаете, чтобы она сделалась свидетельницей нашего разговора или просто не хотите беспокоить? Стало понятно, что и меня оценивают, отмечая особенности поведения. — Кухарка обычно приходит днем. Единственный помощник сегодня едва не погиб, и я думаю, что это веская причина, чтобы не требовать его обслуживать меня. Я бросил на гостя короткий взгляд, отмечая, что его покоробили мои слова. Мужчина скривился, словно откусил лимон, и сжал пальцами подлокотник кресла. — Его стоит простить за такую оказию, — согласился со мной гость и уточнил с заметным безразличием. — Он сильно пострадал? Или вы не в курсе? — Он выживет, — ровным голосом произнес я. — Я сделаю все, чтобы те, кто причинил ему вред, пожалели о содеянном. — Ему? Собирались ведь убить вас. Ранения парня оказались сопутствующим ущербом — напомнил Юрий сощурившись. — Вы можете считать аристократов кем угодно. Также вольны полагать, что я изнеженный избалованный мальчик, рожденный с золотой ложкой во рту… — А это не так? — вкрадчиво вставил мужчина. — Думаете, как вам угодно, мастер, — легко отмахнулся я. — Но своих людей я никогда не дам в обиду. И не позволю считать расходным материалом. Сегодня ранили не моего слугу. А близкого мне человека. И кто бы не стоял за всем этим — он совершил ошибку, за которую заплатит. — Честь семьи задета, — сделал вывод Волков. Я лишь покачал головой, не желая далее обсуждать свои мотивы. Потом разлил по чашкам чай и поставил их на поднос, который перенес на столик. — Но раз вы здесь, я хотел бы узнать, про те эпизоды, за которые вы понесли наказание. — Можете спросить у своего отца, если вам так интересно. Вы же наверняка знаете, что именно он вел мое дело. Хотя он был очень занятым человеком. Быть может, и не помнит одного из множества злодеев, которых упек на каторгу. Я занял место напротив Волкова. Взял свою чашку, сделал глоток и откинулся на спинку кресла: — Знаете, мастер, мой отец считается лучшим дознавателем времен Смуты. У него были высокие показатели по раскрываемости. Но у нас с Филиппом Петровичем разные подходы к ведению дел. И я думаю, он не заметил или не принял во внимание во время следствия некоторые факты, которые мог считать несущественными. Я полагаю, что в вашем деле таких фактов может быть очень много. Я сделал еще глоток чая и вопросительно взглянул на «октябриста». Волков замялся, явно не ожидая от меня такой откровенности. Но все же ответил: — Вы же знаете, что в Смуту договорные отношения практически не работали. Рабочий кодекс в те времена только формировался и постоянно менялся, вносились правки, а промышленники тут же искали лазейки, чтобы нарушить закон. Все желали найти свою выгоду. Я кивнул. Окончательную версию Рабочего кодекса приняли пять лет назад. Во времена Смуты же работягам попросту некому было жаловаться о нарушении прав. — Так вот. В сфере строительства в те времена творился сущий бардак, — продолжил Волков. — Тогда было принято работать через субподряды. И иногда такая цепочка могла растянуться очень далеко. Строительные бригады нанимались за сущие копейки. Часто, чтобы сэкономить, рабочих попросту обманывали. Кому было дело до простолюдинов, руки которых были покрыты мозолями. — И в этот момент они обращались к вам, — догадался я, и Волков кивнул: — Верно. И я с друзьями убеждал промышленников, что деньги за честный труд все же надо выплатить. Обычно подрядчики прислушивались к голосу разума. Но иногда они все же начинали артачиться. Тогда приходилось применять меры. — Избиения и вывоз в багажнике в лес? — предположил я. — Сперва анонимные заявления в фискальную службу о неуплате налогов, — с готовностью ответил гость и сделал глоток чая. — Если это не помогало, в ход шли предупреждения. На этом этапе большинство промышленников понимали, что поступают некрасиво. А точнее, осознавали, что обман не пройдет. Ну а с единицами разговор был короткий. Мужчина развел руками: — Такие уж были времена. И я ни о чем не жалею, — закончил он. Он замолчал. Я же задумчиво смотрел за спину сидевшего напротив гостя. На стене висело полотно, которое Любовь Федоровна часто поправляла, очерчивая раму призрачными пальцами. У каждого были свои слабости. И у этого человека, который легко признавал свои грехи, тоже были. — Теперь стало более понятно. Вы были героем, который забирал у богатых, чтобы выплатить их долги бедным. — Само собой, мы делали все это не бесплатно, — тут же пояснил Волков. — Не стану врать, мне тоже надо было на что-то жить. Хотелось вкусно есть, пить напитки, от которых не только горит желудок. И женщины… — он смутился, чем изрядно меня удивил. Отчего-то к такому ответу я не был готов. — Вы молоды, Павел Филиппович. К тому же рождены в семье, в которой нет нужды. Вам сложно будет понять, о чем я говорю. — Куда мне, — усмехнулся я. — Вы знаете, кому принадлежал этот дом? — Одной известной даме, — осторожно кивнул я. — Виноградова была не просто дама, — вздохнул мужчина. — Она была леди с железным характером. Я никогда не встречал подобных ей. Сильная, смелая, отчаянная. Она могла вести разговор с любым бандитом так, словно у нее были стальные…- Волков осекся и хмыкнул, — Я был без ума от нее. Решил, что во что бы то ни стало добьюсь ее расположения. Дарил ей шелка, меха и драгоценности. А она высылала мне их обратно. Упрямая бестия. Лишь однажды вернула диадему, из которой вынула ножом камень. Пояснила курьеру, что ей нужен алмаз такого размера, чтобы делать засечки на бутылке и проверять не отливает ли коньяк ее слуга. Я не сдержался и засмеялся, представив шок молодого Волкова. — Вот и я смеялся, — улыбнулся мужчина. — Тогда решил, что женюсь на ней. — Почему же не женились? — Потому что попал под статью о вымогательстве. А когда за дело взялся Филипп Петрович, я уже понял, что выйти не получится. Слишком уж известной фигурой он был уже в те времена. А еще про него говорили, что Чехов не любит проигрывать. Поэтому и закрывает почти все дела. И когда я и мои друзья быстро попали в острог, то из него почти все пошли на каторгу. — Интересная история, — заключил я. — Во времена Смуты многое в жизни людей могло превратиться, как вы сказали, в «интересную историю», — ответил Волков, допил чай и поставил чашку на стол. — Я узнал, что Любови Федоровны нет в живых, когда уже отбывал наказание. Представьте, Павел Филиппович, я тогда подумал, что если бы остался на свободе, то не позволил случиться этой беде. Костьми бы лег, но не позволил ей погибнуть. — Простите, но мне кажется, что вы вряд ли смогли бы помешать Виноградовой жить и умереть так, как ей было суждено. — Я мог бы попытаться, — горько вздохнул мужчина. — Но теперь уже и впрямь не узнать, как все могло сложиться. Я не стал другим человеком, мастер. Я все еще тот, кто с удовольствием взял бы паяльник, чтобы восстановить справедливость. Вот только вновь оправляться на каторгу мне не хочется. Я для этого стал слишком стар. Он повернулся, к стене и указал на картину. — Я подарил хозяйке дома несколько полотен в этом стиле. Думал, она их тоже отправила обратно. А она оставила себе, значит. Надеюсь, они ей нравились, а не просто закрывали дырки в обоях, — мужчина поднялся с кресла и выпрямился. — Если это все, что вы хотели узнать, то вынужден откланяться. У меня режим. И прямо сейчас мне надо выпить капли от сердца и ложиться спать. Так велит мой лекарь, что б ему пусто было. Спасибо за чай. Странно, что именно такой тут подавали много лет назад. — Позвольте, я провожу вас, мастер Волков, — произнёс я и встал с кресла. * * * Мы еще раз попрощались на пороге и Волков покинул приемную. Я же запер за ним дверь и направился в жилое крыло. Заглянул в комнату Фомы, где по-прежнему дежурил Лаврентий Лавович. Парень дремал, сидя в кресле и опустив подбородок на грудь. Рядом с кроватью же неподвижно зависла Любовь Фёдоровна. Я подумал, что она меня заметила, просто притворилась, что не видит. А быть может впала в свой особый транс, который в последнее время я наблюдал за ней. Я осторожно прикрыл дверь, поднялся на второй этаж и направился в свою комнату.