– Господа, напомните мне завтра, чтобы я арестовал Утёсова. – За что, Феликс Эдмундович? – спросил кто-то. – За чуждый нам джаз. А где-то вне времени и пространства похмельные мойры пытались разобраться в запутавшихся нитях человеческих судеб. И так пробовали, и этак, но всё безуспешно. И вот самая старшая из них устало махнула рукой: – Да и хрен с ними, девки, и так сойдёт. Нас же всё равно никто не проверяет, наматывайте как есть. Глава 9 Утром Василий собирался в гимназию и перебирал в памяти события вчерашнего вечера, плавно перешедшего в сегодняшнюю ночь. После выступления виновника торжества музыкальная часть праздника как-то быстро сошла на нет, но разговоры об искусстве не прекратились. Барон Хрущёв-Кольский клятвенно пообещал Феликсу Эдмундовичу список художников-абстракционистов, по его мнению, гораздо более чуждых, чем какой-то там пошлый джаз. Под шумок удалось смыться в библиотеку, чтобы обсудить с Поликарповым перспективы развития летательных аппаратов тяжелее воздуха без применения дорогих и сложных в производстве антигравитационных пластин. Николай Николаевич получил несколько эскизов и пообещал подумать о переходе конструкторского бюро на новую тему, но настоял на подключении к работе специалистов из Центрального института гидродинамики. – Поговорю с Жуковским, он как раз заканчивает строительство новой аэродинамической трубы для продувки дирижаблей в натуральную величину. – Разве их продувают? – удивился Красный. – А как же иначе? Вон англичане утверждают, что опытный глаз правильные пропорции без всяких приспособлений видит, и что? Наши дирижабли до ста пятидесяти километров в час разгоняются при форсировании двигателей, а у них уже на сотне куски обшивки отваливаются. Для окончательного решения вопроса, в том числе и финансового, договорились встретиться в ближайшее воскресенье. Василий очень надеялся, что к тому времени у него будет обещанный, но так и не подаренный завод в Нижнем Новгороде. А потом Николая Николаевича позвали на совещание к императору. Оно, кстати, до сих пор не закончилось. Красный оглядел себя в зеркале, улыбнулся сияющему орденами отражению и отправился завтракать. В столовой его уже ждали одноклассницы, заночевавшие в гостевых комнатах. Гимназическую форму, скорее всего, им доставили фельдъегерями. Девочки выглядели невыспавшимися и недовольными. – Ты, Вася, хоть и высочество, но гад, – сказала Вера Столыпина, поливая смородиновым вареньем тост с маслом. – Как есть гад ползучий. – Это почему? – Потому что раньше нам не пел. – А когда? Если мне не изменяет память, а она мне точно не изменяет, кое-кто до драки с Яшкой Бронштейном меня в упор не видел. – Мы были молодыми и глупыми, – ответила Верочка. – Но потом стали взрослыми и умными, а ты всё равно не пел. – Каюсь и готов понести наказание. – Вот! – победно улыбнулась Вера. – И в наказание перед гимназией возьмёшь нас под руки у всех на виду. – Но позволь уточнить, вас трое, а у меня всего две руки. – Не позволим! – Катя Орджоникидзе сосредоточенно разглядывала ломтик сыра, будто пыталась найти в нём смысл жизни, и на Красного не смотрела. – Лиза наказана, поэтому пойдёт одна. – За что наказана? – Она провела с тобой две ночи, а мы только… Ой, я же не в том смысле! – Поздно, ты тоже лишаешься почётного права быть рядом с героем, – захихикала Вера. – Василий, твой сегодняшний день принадлежат мне без остатка. Не благодари! – Думается, после сегодняшнего дня я буду жалеть, что не родился персидским принцем. – Хочешь завести гарем? – Именно так. Запер бы там вас троих, а сам на войну ускакал. На белом коне, как полагается. – Персия сейчас ни с кем не воюет. – Тоже мне проблема. Ради такого случая можно и объявить войну. – Кому? – Да хоть тому же Китаю. Слова Василия о войне с Китаем стали пророческими, правда, сам он об этом пока не знал. От ближней дачи до гимназии их довёз лимузин Столыпиных, но Верочке не удалось получить свой кусочек славы – из соображений конспирации Красный попросил водителя высадить его у трамвайной остановки. Усатый кондуктор с уважением посмотрел на погоны подпоручика запаса, оценил юный возраст и от пятачка за проезд категорически отказался. Наверное, он из ветеранов прошлой войны, и почти такие же мальчишки водили его в атаку на немецкие или французские траншеи, удерживая энергетический щит часто ценой собственной жизни. Это сейчас офицер запаса вроде как полублагородие, но случись война, и белый просвет погона изменит цвет, а серебро звёздочек сменится золотом. И в бой, где подпоручики живут от трёх до пяти дней. Вася не знал, что этот усатый кондуктор завтра наденет потёртый мундир с полным георгиевским бантом, выпьет для храбрости рюмку хлебного вина и позвонит своему бывшему ротному, ныне достигшему больших высот: – Константин Константинович, ты как-то обмолвился, будто в твоей дивизии фельдфебелей недочёт. Меня возьмёшь? – Семён Михайлович, ты же говорил, что навоевался досыта, – удивился собеседник на другом конце провода. – Сказал, что на триста лет вперёд наелся. – Видать, ошибался. Так мне приходить? – Будь дома, Семён Михайлович, я за тобой машину пришлю. В гимназию Красный просочился через спортивный зал, имевший собственный выход на улицу. Не пробираться же сквозь непонятное столпотворение, устроенное гимназистами у парадного подъезда? А преподаватели почему-то не пресекают беспорядки и даже пытаются придать броуновскому движению более-менее организованный вид. Только управляемый хаос всё равно остаётся хаосом. Вася спокойно разделся в гардеробе, поправил причёску перед зеркалом и по пустому коридору пошёл в сторону кабинета немецкого языка. Он по расписанию сегодня первым уроком. Но не тут-то было – вылетевшая из-за угла и куда-то спешащая госпожа Крупская резко остановилась и нахмурилась: – Красный, вы почему не на митинге? – Каком митинге? – удивился Василий. – Мы протестуем против оккупации Макао англичанами! – Простите, Надежда Константиновна, но я всегда думал, что Макао принадлежит португальцам. – Так и было до вчерашнего дня, но англичане высадили десант и в попрание всех международных договоров… вероломно и без объявления войны… Мы должны единодушно выразить протест! – Кому выразить? – Англичанам. – А представители Англии на митинге есть? – Что за глупости вы говорите, Красный? Англичанам и североамериканцам запрещён въезд на территорию Российской империи. – То есть вы предлагаете впустую сотрясать воздух на митинге? Кстати, он согласован с градоначальником и разрешение завизировано в жандармерии? Если нет, то можно начинать беспокоиться за судьбу организаторов. – Да что вы понимаете… – гневно раздула ноздри Надежда Константиновна и внезапно наткнулась взглядом на ордена. – Идите в кабинет, Красный. Вася подивился резкой смене настроения преподавательницы немецкого языка, но вслух комментировать не стал. Вежливо склонил голову, щелкнул каблуками и пошёл дальше. А в классной комнате обнаружился сидящий в одиночестве Артём Сергеев. Названый брат смотрел в окно и на звук открываемой двери не отреагировал. – Артём, ты где пропадал? В госпиталь не приходил, вчера на день рождения не приехал. Сергеев обернулся, и на его лице обнаружился роскошный фингал, уже переходящий из синевы в желтизну. – Куда я с такой рожей? А к целителям обращаться запретили в воспитательных целях. Ух ты, ордена! – Ага, – кивнул Вася, – они самые. Тебе кто бланш подвесил? – Да ерунда, с полицией подрался. У Стёпки Микояна вообще под обоими глазами, и передние зубы шатаются. – Господи, а Степан каким боком? – Ну-у-у… мы сначала подговорили первоклашек набить морду Яшке Бронштейну… – Наслышан. Но почему не сами? – Чтобы смешнее получилось, – пожал плечами Артём. – Но потом нам показалось, что Яшка недостаточно наказан, и мы решили закидать дом графа Бронштейна бутылками с керосином. – Ну и? – А не вышло ничего, там охрана сплошь из одарённых, а окна из пушки не прошибёшь. Мы сторожку и гараж подожгли, тут нас полиция и прихватила. Но мы дрались, как тигры! Нас уже на Васильевском острове догнали и повязали. – И набили морду.