— О! — восклицает он, останавливаясь перед большим деревянным ящиком. — Ну-ка… что в нём? Пусто? Поставь-ка на попа. Алик ставит. — Там ручка мешает… Ровно не встаёт. Ящик сколочен из добротных досок. Восьмёрка, судя по всему. Тяжёлый, видать для транспортировки НЗ использовался, не знаю. — Ничего, — отвечает Радько и делает отрывистый приветственный жест рукой, типа, как Брежнев на трибуне мавзолея. — Можешь по нему ногой въ**ать? — Могу, — пожимает плечами Алик. — Ну, въ*би раз можешь. Представь, что это Гитлер. Не сдерживай себя, ладно? Алик молча, резко выбрасывает ногу и ящик отлетает с треском и грохотом. — А-а-а!!! — со всей дури орёт Михал Михалыч. — Фашисты!!! Чтоб вы сдохли. Я ничего не скажу! Пока орёт, он делает знак Лёхе, мол давай помоги товарищу, поставьте ещё разик. — Идея понятна? — спрашивает он у моих парней. Они кивают. — Давайте, поиздевайтесь над ящичком. Орать не забывайте, прям дурным голосом, ясно вам? Им ясно. Парни подтаскивают ящик ближе к складам и начинают избивать и орать, а Радько снимает китель и отдаёт его мне. Подходит к раковине, включает воду, закатывает рукава, умывается, мочит волосы и по-собачьи отряхивается. Потом он подбирает валяющееся на полу вафельное полотенце, мочит и наматывает на руку. — Ну, как я? — спрашивает он у меня. — Ужас, летящий на крыльях ночи, — отвечаю я. — Хорошо, — серьёзно кивает Михалыч и, забрав у меня китель, набрасывает на плечи. — Спасибо, Егор Андреевич, что пригласил меня на эту вечеринку. Пока мне всё нравится. — Михал Михалыч, ты главная звезда этой вечеринки, так что, отрывайся. Твой выход. — Я пошёл, — кивает он. — Давайте, не останавливайтесь с ящиком. Работайте, братья… Ан, нет… Мне ещё двоих крепких ребят надо… А лучше четверых. Да, четверых! — Лёш, приведи, пожалуйста четырёх парней, — прошу я. — Только… только тех… блин… как сказать… Михалыч жёстко работает, я на себе испытал, чтоб не затошнило, в общем. — Чё ты там испытал-то, — иронически усмехается Радько. — Я ж тебя пощекотал просто. Да, приведи мне не маменькиных сынков, а садюг по жизни. Я из них людей сделаю, для которых долг перед родиной не пустой звук. А ты продолжай с ящиком. Он достаёт из кармана мягкую коричневую пачку «Opal» и закуривает. — Запах дерьма перешибает, — поясняет он. Через несколько минут Лёха приводит четверых добровольцев на должность ученика мастера. Все они в балаклавах. Михалыч коротко их инструктирует, говорит, что взять с собой и подходит к обитой железом двери мясохранилища, не знаю, как его назвать. В двери есть неизвестно зачем прорезанное окошко. Не исключено, что эти помещения уже использовались в качестве темниц. Радько толкает дверь и энергично входит в помещение, а я приоткрываю «форточку» и, тоже надев балаклаву, заглядываю внутрь. Коричневый кафель на полу и белый на стенах. Под потолком лампочка. Посередине комнаты стул и ведро. Кухарь вскакивает со стула, и на лице его отражается целая гамма чувств, полный спектр. Он сейчас, как открытая книга. Сначала, глаза вспыхивают надеждой, когда он видит перед собой собрата по оружию, такого же чекиста, как и он сам, даже в том же звании. Затем он соотносит внешний вид взмыленного от тяжёлой работы Михалыча и жуткие звуки доносящиеся из коридора. И тогда на лице отражается испуг, переходящий в ужас. Не говоря ни слова, пятеро мордоворотов подлетают к Кухарчуку, хватают за руки и за ноги и распластывают на грязном кафельном полу. Радько набрасывает ему на лицо отвратительную вонючую тряпку и льёт на неё воду. Кухарь вырывается и мотает головой. Тогда палач-энтузиаст зажимает его голову ногами и продолжает экзекуцию. Смотреть на это я не собираюсь. — Он в натуре палач, качает головой Лёха. Это точно. Устроил на окраине Москвы настоящее Гуантанамо. Пытка длится минут пятнадцать, после этого Михалыч и команда заплечных дел подмастерий выходит из камеры. Выглядят они усталыми, но удовлетворёнными. — Где звуки музыки? — недовольно спрашивает у Лёхи Радько, имея в виду отработку ударов. От ящика уже почти ничего не осталось. Парни идут за новым и притаскивают ещё один точно такой же. Устанавливают и продолжают дубасить, прокачивая заодно свои вокальные умения. — Так, — докладывает Малюта Скуратов. — Клиент во всём сознался. Звуковой документ составлен по всей форме. Он хотел поживиться и присвоить бриллианты. Что ещё сказать… Его операция была липовой, о ней никто, разумеется, не знает. Идея была в том, чтобы завладеть драгоценностями, а тебя и этого второго ликвидировать, потому что ты вроде кого-то там замочил. Ну, это так, в общих чертах. Сам послушаешь потом, тут всё подробно. Кому запись сдавать? — Давай мне, — киваю я и протягиваю руку. — Не протягивайте руки, а то протянете ноги, — хохмит Радько и кладёт мне на ладонь миниатюрную катушку с магнитной проволокой. Пора начинать собирать материалы на всех участников исторических событий. — Ну что, — кивает Михалыч. — Идём дальше? Пошли, а то у меня ещё рандеву в Москве. — С кем это? — интересуюсь я. — С девицей, с кем же ещё, не с мужиком же… С Лимончиком всё происходит иначе. Радько нависает над ним, как скала, хрустит, разминая шею, а потом со всей дури бьёт в тыкву. Тыдыч! Стул, на котором сидит дед Назар, опрокидывается и тот летит на пол. Его тут же поднимают, усаживают и, несмотря на вопль «Не бей, начальник!», повторяют всю последовательность действий. То есть, как я понимаю, Михалыч сначала хочет получить удовольствие, а потом уже достигает поставленные цели. — Чего надо, начальник⁈ — голосит Лимончик. — Не бей! Надо признать, что сценический образ Михал Михалыча получается ярким и максимально убедительным. — Бэлин… — с сожалением произносит он. — Ты чё, уже всё? Сдаёшься что ли? Западло, реально, даже кайф не поймал, как следует. Ну давай, рассказывай про Бурбонскую лилию. Или бубонная она? Хотя, мне похеру, говори. Слушаю… И… обалдеть… Лимончик говорит. В целом историю ограбления вдовы Алексея Толстого я смутно помню. Знаю, что эта брошь принадлежала фрейлине Марии Антуанетты. В ограблении участвовал Толя Бец Котовский, это всем известно. Его, я так понимаю, уже взяли, выследили через любовницу и скрутили, когда они вызвали фейковое такси, почти как «Такси на Дубровку заказывали?». Он тогда, как Керенский был переодет в женщину. Если не взяли, то ещё возьмут. Хронологию я не помню, конечно. Бец этот смылся, насколько я помню, где-то в Баку. Виртуоз. Обвёл всех вокруг пальца и дал дёру. Артист тот ещё. Вышел в спортивном костюме с мусорным ведром в руке и прошёл мимо оперативников, пока в хате его девушка имитировала родильные схватки. Потом его грохнули менты. Или ещё грохнут. Неважно. Наводчицу, кстати, тоже грохнут, но во Франции. Тоже тёмная история. Девчонка лет девятнадцати вроде, связанная с одесскими ворами, гражданка Франции, жена какого-то довольно важного француза. Самое интересное, что лилия навсегда исчезла и нигде больше не всплывала. А тут, на тебе… Но Лимончик говорит совсем не об этом. Этого всего он якобы не знает и не догадывается о приключениях лилии до того, как она попала к нему. — Я получил брошь в форме геральдической лилии, — с энтузиазмом сообщает дед Назар, — от ташкентского вора в законе Матчанова Фархада Шарафовича, известного в криминальных кругах под именем Ферик Ферганский. Нет, ну что за муфлон, а? Это я про Лимончика. — В качестве уплаты по карточному долгу. Почему-то я уверен, что это полная хрень. Просто, раз уж увяз сам, он хочет и Ферика утопить. Не доставайся же ты никому! — Хорошо играете, по-крупному, — смеётся Михалыч и поворачивается к ассистентам. — Купание. Клиент не так уж и плох, как я сначала подумал. Ферик Ферганский и карточный долг, да? Ну, хорошо. Мне нравится. Хочу ещё версию. Дальше следует то же, что недавно происходило с Кухарчуком — пол, тряпка, вода. — Я скажу, скажу! — орёт Назар после второго раза. — Конечно, скажешь, — соглашается Радько. — Но тебе ещё придётся меня уговорить, чтобы я согласился послушать. В общем, ещё через пять минут оказывается, что лилию дал Кухарчук, а ещё через пять всплывает имя некоего Михея Бакинского. Я не выдерживаю и прекращаю наблюдать за допросом. В конце концов, мне нужен результат, а не процесс. И результат не заставляет себя ждать. — Ёлки-палки, что за народ! — сетует Михал Михалыч. — Пяти минут продержаться не могут. Я даже телефон не успел применить, представь. Поехали, кстати. Сказал, отдаст документы. Не может он, видите ли, терпеть этих чудовищных мучений. Слабак. — Отдаст? Хорошо. Где и когда? — Сейчас, ёптить, — ржёт Радько. — Давай, свистать всех наверх. В Крылатское надо ехать. Вернее, в Нижние Мнёвники. Это деревня какая-то на острове. У него дом там. Только я-то уже не поеду, у меня свои дела имеются. — Нет, Михал Михалыч, придётся с нами сгонять. Твой грозный вид, думаю, убережёт нашего парня от необдуманных поступков. Покуражившись, он соглашается. Я распоряжаюсь, чтобы всех конторских переписали, сняли показания о том, что они не знали, о неофициальном статусе операции и взяли подписки о неразглашении. Потом их нужно вывезти к метро и отпустить. Бандосов просто отвезти подальше и выбросить. Главное, чтобы они не видели, и не смогли вычислить, где находится база. — Давайте им глазки выколем, — со смехом предлагает Радько. Лимончика с мешком на голове и браслетах на руках, забрасывают в «буханку». Парни забираются внутрь и рассаживаются на лавки вдоль бортов. Я с Лёхой тоже. Наши лица скрываются за балаклавами. Только Михалыч и водитель сидят с открытыми лицами. Мы выезжаем. Когда приближаемся к Мнёвникам, я подаю сигнал и с Лимончика снимают мешок. Он садится на полу и внимательно нас осматривает.