— Ну, нормальным это всё назвать трудно, — качаю я головой, — но вроде все следы устранили. Мы даже дыры от пуль зашпатлевали. Там, конечно видно, что замазано другим цветом, но Алик постарался, он, похоже, в строительных делах толк знает. Где Наталья? — Там, — кивает Тимурыч в сторону нового дома. — Я её на командирской половине поселил. Парни туда не ходят. С удобствами, правда, дела не очень, но что поделать. — Как не очень? Водопровод же есть. — Есть, да, и титан есть, но канализация-то… — И баня есть, — продолжаю я уговаривать сам себя. — Есть-есть, — соглашается тренер. — Я сказал ребятам, чтоб затопили сегодня ближе к вечеру. — Да, спасибо. Я иду посмотреть, как устроили Саню с Сеней. Скачков возвращается вместе со мной. Они лежат на снятых с петель дверях, установленных на стулья посреди холодной выстылой комнаты. Температура здесь, как на улице, никто давно не топил. Низкий потолок, маленькие окошки, почерневшие от времени бревенчатые стены, пропахшие углём. Уголь перебивает запах тел, оставленных жизнью. Да и холодно ж… — Ну, вот… — говорит Скачков. — Духи, сука, не убили, а баба какая-то… Проститутка… — Близких родственников нет, — качаю я головой, — хоронить здесь будем, значит. В Москве. Подготовкой к похоронам вас, Виталий Тимурович, попрошу заняться. — Так, а как… — подвисает он. — Думаю, завтра получим справки о смерти. Нужно найти спецов, чтобы тела прибрали, одежду купили, всё такое… Священник, гробы, кресты, звёзды… — Ты-то откуда это всё знаешь? — качает головой Скачков. — Много народу перехоронил за свою короткую жизнь? — Немало, — коротко бросаю я. Действительно, немало… — Ладно, сделаю. Я поехал тогда. Ты как, чего? Здесь остаёшься? — Да, пока здесь. Ребят пошлю за машиной, там уже готово. Так что, буду скоро на связи. Звоните, если что. А… Ну и кто меня сопровождает теперь? Скачков вздыхает и, бросив на Саню и Сеню полный боли взгляд, показывает на дверь, мол пойдём, там договорим. Мы выходим… — Пока сам выбери, — предлагает он, — а потом, когда подкрепление придёт, я назначу. Скачков уезжает, а я иду к Наташке. — Чем это пахнет⁈ — удивлённо спрашиваю я, входя в дом. — Кто это тут кашеварит? Наташка стоит на кухне в джинсах и рубашке с закатанными рукавами. — Ну, — пожимает она плечами, — с продуктами-то у вас тут ситуация так себе. Не ожидала, что здесь снабжение хуже, чем в Новосибирске. Думала, хуже не бывает. Тушёнка, картошка, морковь, хлеб. Из этого, к сожалению, особых лакомств не наделаешь, но что Бог послал, как говорится. Мы стоим в двух шагах друг от друга и улыбаемся, а потом, одновременно, бросаемся вперёд и заключаем друг друга в объятья. Жаркие, практически страстные. — Ай! — мяукает Наташка. — Раздавишь! — Раздавлю, — подтверждаю я. — Ещё как раздавлю! Я прижимаю её к себе, нежную, податливую, душистую, пахнущую свежестью и немного… тушёнкой. Прижимаю и будто перескакиваю в другой мир. Не знаю какой, параллельный, перпендикулярный или ещё какой-то, но только в этом мире есть жизнь, есть любовь и отчаянное беззаботное счастье. Не то, что в моём, угрюмом и ставшем в последнее время довольно агрессивным мирке, забирающем жизни у молодых и полных надежд солдат. — О! — радуются парни. — Наконец-то запахло домом, да, мужики? — Да ладно вам, — смеётся Наташка, — дом не так пахнет, а это запахи солдатской столовой, я думаю. — А у нас сало имеется! — И огурчики солёные. — И хлеб чёрный, «Московский». — Да, сало на рынке бабка продавала, говорит украинское. Может, врёт, но сало отменное. Алик, достань из холодильника. Появляются соленья и бутылка «Русской» с незатейливой и почему-то криво налепленной сине-красной этикеткой. Наташка раскладывает по тарелкам картошку с тушёнкой. На столе возникают четыре стопочки и несколько железных эмалированных кружек. Льётся густая, прозрачная и резко пахнущая жидкость, разговоры вмиг стихают. Мы все и даже Наташка, без вопросов понявшая, что происходит что-то особенное, против чего обыденность и глупые возражения не имеют силы, берём посуду и заливаем в себя обжигающую холодную горечь. Спите спокойно, ребята… На сердце у меня не кошки, там скребут пантеры и барсы, а может и саблезубые тигры. Имею ли я право бросать тех немногих, кто уже послужил родине и принёс немалые жертвы в топку новой войны? Эта война… она ведь бесконечна, жестока и… и есть ли вообще смысл… Наташка, точно уловив моё состояние, гладит меня по спине, только что не приговаривает, мол ничего-ничего, перемелется, мука будет. И парни, лежащие в двухстах метрах от нас, перемелются, да и мы все тоже перемелемся, превратимся в муку, грязь и пепел… Всему своё время… После обеда я посылаю парней забрать машину из ремонта. Вызываются Алик, он же Олег Ершов, тот, что заделал дырки в косяке, и Алексей Блашковский. Алик невысокий и сухой, с короткой солдатской стрижкой и иссиня-чёрной щетиной, а Лёха высокий и вальяжный, с русыми чуть волнистыми волосами, немного напоминающий Костолевского. Я выдаю им деньги и говорю, куда ехать. Они уезжают, а я иду с Наташкой в комнату, которую она облюбовала для нас. Мебель почти везде новая, хоть и примитивно-простая, имеющаяся в обычном мебельном магазине. При взгляде на неё кровь из глаз, конечно, не идёт, но и любоваться особо нечем. Впрочем, частично мебель закупалась по объявлениям и в комиссионке. Старая, практически антикварная, но не имеющая исторической ценности. В общем, в нашей комнате стоят две деревянные кровати, стол, два стула и платяной шкаф. Не хватает только льва и колдуньи… — Егор, — говорит Наташка, внимательно вглядываясь мне в глаза, — что-то страшное случилось, да? Почему мы здесь? — Просто небольшая предосторожность. Поживём пару деньков тут, а потом переберёмся к себе. Я, кстати, посмотрел квартиру Мартика, помнишь? — И как? — оживляется она. — Отлично, — улыбаюсь я. — Просто замечательно. Твой портрет он, конечно, написать не успеет, но во всём остальном сплошные плюсы. Иди ко мне, я соскучился. — А если кто-нибудь зайдёт? — Наташка опасливо смотрит на дверь. — Не зайдёт, — улыбаюсь я. — Тут холодно как-то… — Да? Сейчас подбросим дровишек… — А может… к дяде Юре пожить попросимся? Я уж думал об этом, но там мы сами будем незащищены, и он из-за нас, из-за меня, вернее, будет под угрозой. — Потерпим, Наташ, потусуемся здесь. Собственно, тусоваться будет она, а мне-то, всё равно, придётся мотаться. Буквально сейчас приедет машина и я умчусь. А она останется. — Наташ, давай мы пошлём пацанов в магаз. Напиши на бумажке, что нужно купить. Тебе придётся немного поработать поварихой, ладно? Ну… не расстраивайся, не дуйся. Кстати, на твой день рождения полетим в Сочи, ты не против? — Так это же через четыре дня уже, — удивляется она. — Ну, да, а что нам стоит? Сели в самолёт и полетели. И давай… давай, знаешь что мы сделаем? Родителей пригласим. Гену с девушкой, да? И ещё кого-нибудь. Ты кого хочешь? — Не знаю, — вздыхает она. — Ладно, давай сначала ближайшие задачи решим, а про папину девушку… Э-э-э… Значит так, сметана, масло сливочное… Картофель, кстати, заканчивается. Курицу пусть купят, двух даже. Сыр, колбасу, мясо… Но это завтра, сегодня на рынке, наверное, ловить уже нечего, да? Она составляет список пожеланий, а я опускаюсь на стул и погружаюсь в размышления. Блатные, конторские и менты. Кто? В качестве экзотической версии можно ещё назвать иностранных шпионов в лице Евы. Хотя, кажется, это не она была. Полумрак и расстояние не дали мне рассмотреть девушку-стрелка, но Еву я, наверное, узнал бы… Да и какого хрена? Даже если допустить подобную экзотическую версию, то для чего? Зачем Ми-6, БНД и ЦРУ стали бы охотиться на меня? Чтобы я им не помешал претворять в будущем их коварные планы в отношении Руси-матушки? Вот именно. Смешно даже. Поэтому, кто-то из трёх китов… Времени проводить полноценное расследование у меня нет, значит… Значит… Значит нужно переть напролом. Убрать Кухарчука с его парнями, убрать Лимончика и… и всё. Кого ещё убирать-то? Выпилить… Не Чурбанова же со Злобиным. Тогда уж и Гурко в придачу и… Возвращаются Алик с Лёхой. Хм… Алексея, в принципе, наверное тоже можно называть Аликом… Они деликатно стучат в дверь и я выхожу. — Егор, путём всё, — говорит Олег-Алик. — Отлично мастак сделал. Новьё прям. — Да, неплохо, — улыбается Алексей-Алик. — Поедем куда-нибудь? Мы с Аликом помозговали… В общем, ты сейчас… ну… короче мы с тобой хотим поработать. Непосредственно. Я внимательно смотрю на них. Говорить, что работа опасная, хорошо подумайте и всё такое смысла нет. Они сами всё видели и собственными руками смывали подтверждение того, что опасность ходит рядом. Надеюсь, временно, но гарантировать не могу. — Ладно, — киваю я, наконец. — Хорошо. По рукам. Условия работы обсудим по пути. Запрягайте, хлопцы. Выезжаем. И возьмите ещё кого-нибудь. Третьего. Первым делом я звоню Ферику. — Фархад Шарафович, здравствуйте. Нужно поговорить. Дома будете? Я через полчасика подскачу. — Я как раз собирался уходить, ты меня на пороге поймал, — отвечает он.