Изабеллу шокировала мысль, что ее племянница — да, она не могла подобрать иного слова — доступная женщина. Она знала, что Кэт нравятся мужчины определенного — неподходящего — типа и что ее романы длятся не очень долго, но никогда прежде не считала Кэт доступной. А может быть, существует другое слово? Женщина легкого поведения? Нет, женщины легкого поведения могут не быть доступными. Это две разные вещи. Женщины легкого поведения могут быть стильными и довольно дорогими. Они могут долго думать, прежде чем решат, с кем именно им вести себя подобным образом. Изабелла на минуту отвлеклась, так как перед ее мысленным взором предстал образ женщины легкого поведения. Она очень отчетливо увидела женщину с низким декольте, в облегающем коротком платье и с невероятно маленькой сумочкой из зеленой мягкой кожи. Она даже ощутила запах этой кожи. Изабелла улыбнулась при этой мысли, но затем улыбка угасла. Кэт не была женщиной легкого поведения, но не хотелось делать заключение, что она доступная женщина. Как же ее следовало назвать? И ответ пришел сам собой: запутавшаяся. Это третья категория женщин: те, кто просто запутался. Они действительно не знают, какой тип мужчины им нужен, заводят романы со многими, пытаясь найти то, что нужно, но каждый раз оказывается, что это не то. Изабелла попыталась выкинуть из головы связь Кэт с Давом и задумалась о Чарли. В конце концов Кэт примет его; даже если Изабелла не достучится до нее, в свое время это сделает Чарли. Нельзя долго игнорировать ребенка, даже если он — плод любви твоей тетушки и твоего бывшего бойфренда. Что касается Дава, то он не сделал ничего, чтобы искупить свои грехи, и она выработала план действий, чтобы разобраться с ним. Следовало взвесить все «за» и «против», но Изабелле не хотелось раздумывать слишком долго. Когда принято решение, нужно действовать, как указывала леди Макбет своему слабохарактерному мужу. Изабелла никогда бы не подумала, что может сделать такое, — она представить себе не могла, что способна на это. Но теперь, когда стало ясно, что способна, пора действовать. В первую очередь нужно было кое-куда позвонить и дать соответствующие инструкции. Беседа заняла больше времени, чем она планировала, но в конце концов все было обговорено. Потом она сделала еще один звонок, на этот раз в один маленький банк, «Адам-банк», где ее соединили с Гаретом Хьюлетом. Разговор занял немного времени: как объяснил Гарет, деньги не были проблемой для Изабеллы. — Иногда люди не вполне отдают себе отчет, насколько значительны их ресурсы, — сказал Гарет. — Вам, знаете ли, нет нужды беспокоиться. — Я не люблю думать о подобных вещах, — ответила Изабелла. Она вспомнила, как ее друг Макс однажды сказал ей: «Деньги — проблема только в том случае, когда их недостаточно». Это было одно из тех замечаний, которые кажутся очевидными, но на самом деле они глубже, если вдуматься в их смысл. А можно ли сказать то же самое о других вещах? Является ли еда проблемой только в том случае, когда ее недостаточно? Нет, по крайней мере, это неверно. У тех, у кого еды достаточно, все же бывают с ней проблемы — отсюда все эти диеты, лечение, пилюли, ощущение безнадежности, когда становишься на весы. Покончив с делами, Изабелла обратилась к приятным мыслям о том, чтобы провести пару дней так, как ей хочется. Дав забрал с собой папки с материалами следующего номера «Этики», а это значило, что у Изабеллы высвободилось несколько часов в сутки. Она может заглянуть в книжные магазины, зайти в картинные галереи, повидаться с друзьями. Ее захлестнуло пьянящее ощущение свободы: она могла делать со своим временем что захочет. И никаких обязательств. Конечно, кроме Чарли, и Джейми, и дома, и Грейс, а порой, ненавязчиво, — Братца Лиса. Она не сказала Джейми, куда отправится на следующий день (в Стокбридж). Колониями Стокбриджа называли ряд аккуратных домов конца девятнадцатого века, каменных, с террасами. Одна квартира находилась внизу, вторая — сверху, и к верхней двери нужно было добираться по каменной наружной лестнице, сооруженной на стене нижнего строения. Это были приятные домики, хотя и тесноватые. Их построили в конце викторианской эпохи для семей искусных ремесленников, подобно коттеджам для горняков, которые видишь в некоторых деревнях в Ист-Лотиэн, на равнине, простиравшейся до холодной голубовато-серой линии Северного моря. В конце каждого ряда домов, на стене с фронтоном, обращенной к улице, были высечены изображения орудий труда тех, кто жил в этих домах: колесо мельника, зубило и молоток каменщика, колодка сапожника. Конечно, ремесленников сменили молодые рабочие и служащие, но эти дома все еще были не слишком дорогие, и в некоторых жили люди постарше, которые вселились в них еще тридцать лет назад. Она нашла Тевиотдейл-Плейс, пройдя примерно половину улицы, которая упиралась в небольшой мост. В этом месте через Стокбридж протекала эдинбургская Уотер-оф-Лит. По стандартам многих городов это была небольшая река. Последние дома Колоний располагались на ее берегу. Тут хорошо было летом, когда воды в реке были низкими, но не очень-то приятно, когда Уотер-оф-Лит становилась амбициозной, что бывало во время сильных дождей на холмах Пентленд. Это была уютная улочка, как и все улицы в Колониях; пожалуй, нам лучше всего живется во дворах, а эти улицы походили на дворики. Дети могли спокойно играть на улице, и за ними наблюдали из окна. Выстиранное белье вывешивали на веревках, натянутых между стенами и чугунными столбами, выкрашенными в черный цвет, которые стояли на крошечных лужайках. Кошки крались между кустами лаванды и глицинии и забирались на невысокие стены, отделявшие один садик от другого. Изабелле дал адрес Гай Пеплоу, с которым она виделась накануне, когда заглянула б галерею шотландского искусства. У них зашел разговор о Мак-Иннесе, и они еще раз взглянули на картину с изображением Джуры, которая все еще находилась у Гая. А потом он случайно упомянул, что несколько дней тому назад видел вдову Мак-Иннеса. Она по-прежнему живет в Эдинбурге, и он время от времени с ней сталкивается. — Она вышла замуж за того человека, с которым у нее был роман? — спросила Изабелла. Гай посмотрел в окно. Они сидели в его кабинете в галерее, и садик за домом был залит солнцем. — Нет, — ответил он, — не вышла. Кажется, он уехал в Лондон. Он тоже был художником. У него как раз появились деньги, и, насколько мне помнится, он уехал с другой. Все сложилось просто ужасно. Она была беременна, когда умер Мак-Иннес, и у нее родился ребенок. — От него? Или от Мак-Иннеса? Гай пожал плечами. — Понятия не имею. Во всяком случае, у нее маленький мальчик. Я иногда вижу ее с ним. Ему, должно быть, восемь или около того — именно столько лет Мак-Иннеса нет в живых. Изабелла размышляла о том, как все это грустно, когда Гай сказал: — Она живет в Колониях. Над тем человеком, который играет на скрипке на вечеринках с пением, музыкой и чтением стихов. Наверное, ты его знаешь — его все знают. Его много записывали. — Да, я его знаю, — подтвердила Изабелла. — Он иногда играет с Дэвидом Тоддом. Весьма колоритен. — Так вот, она живет над его домом, — повторил Гай. — Вот чем она кончила. — Он помолчал. — А если бы все обернулось иначе, то при нынешних ценах на его картины они могли бы жить… о, на юге Франции, если бы захотели. — А у этого маленького мальчика был бы отец, — добавила Изабелла. — Да, — согласился Гай. — И это тоже. Сейчас, стоя перед домом на Тевиотдейл-Плейс, Изабелла смотрела на свои руки. Она так делала, когда нервничала, и это каким-то образом придавало ей мужества. Она подумала: у меня нет никакого повода, чтобы заявиться к этой особе. Я ее не знаю, и она мне ничего не должна. Я наношу визит совершенно незнакомому человеку. Но если это не остановило ее прежде, то не остановило и сейчас, и, распахнув маленькую железную калитку, она направилась по дорожке к лестнице на стене, ведущей в верхнюю квартиру. Дверь была окрашена синей краской, и на маленькой, черной дощечке стояло имя: «МАК-ИННЕС». Изабелла нажала на круглый, тщательно начищенный медный звонок, который явно очень любили. Дверь открыла Эйлса Мак-Иннес. Это была женщина примерно одних лет с Изабеллой, в джинсах и яркой полосатой рубашке. Она была босая. — Эйлса? Женщина кивнула и улыбнулась. Чувствовалось, что она дружелюбно настроена, и у Изабеллы тотчас же отлегло от сердца. Изабелла представилась. Она выразила надежду, что Эйлса не возражает против ее визита без предупреждения, — она от Гая Пеплоу. — Гай? О да. — Женщина жестом пригласила Изабеллу войти. — Боюсь, что тут беспорядок. Мой малыш не самый аккуратный ребенок в мире. — Он в школе? — Да, через дорогу. Он совсем скоро вернется. Я и несколько других матерей по очереди водим детишек в школу и обратно. Выстраиваем их в шеренгу по пять и так и ведем. Изабелла улыбнулась: — Их называли «крокодилами», эти шеренги. «Идти крокодилом». — И ей вспомнился детский сад, где детей связывали вместе веревкой, когда выводили на прогулку. Разумная мера, но сейчас бы ее вряд ли одобрили: сегодня государство просто запретило бы выводить детей на прогулку на том основании, что это слишком опасно. — «Крокодил». Да. Они уселись в гостиной. В доме чувствовалось присутствие маленького мальчика: детали конструктора были разбросаны в углу; футбольный мяч обступила пара грязных футбольных бутсов; несколько детских комиксов рассказывали о «Кошке Корки» и об «Отчаянном Дэне и его коровьем пироге». Все это был мир маленького мальчика, еще не увлеченного электроникой. — Если вы размышляете о том, зачем я к вам пришла, — начала Изабелла, — то это имеет отношение к одной из картин Эндрю. — Понятно. — Голос Эйлсы звучал очень ровно, и Изабелла подумала: да, ведь с тех пор прошло восемь лет. — Не знаю, известно ли это вам, — продолжала Изабелла, — но пара картин недавно появилась на рынке. Эйлса пожала плечами: — Да, они попадаются время от времени. Должна сказать, что не особенно слежу за тем, что происходит. У меня самой около десяти его картин. Я держу их главным образом не здесь, а в доме у моей матери. Возможно, позже я продам одну-две — в зависимости от того, нужны ли нам будут деньги. — Она обвела взглядом комнату. Несмотря на весь беспорядок, здесь было уютно. — В данный момент дела обстоят совсем неплохо. Я работаю несколько часов в день, и мне очень прилично платят, и у меня есть этот дом. — Она вопросительно взглянула на Изабеллу: — Вы хотите купить одну из моих картин? Дело в этом? Изабелла заверила, что это не так. — Наверное, у вас много предложений, — заметила она. — Есть несколько, — ответила Эйлса. — Особенно теперь, когда работы Энди так популярны. На днях приезжал один коллекционер из Нью-Йорка. Шикарный господин. У него три картины Энди, и он сказал, что предпочитает их Кэделлу. Упомянул, что одна из них висит у него рядом с Уайетом. — Хорошая компания, — сказала Изабелла. — У меня, знаете, есть одна его картина — маленькая. Она висит у меня на лестнице, но, боюсь, не соседствует с кем-нибудь из знаменитостей. — Значит, вы не собираетесь покупать одну из моих? — Нет. Но мне предложил одну его картину человек, купивший ее на аукционе. Это одна из тех картин, на которых изображена Джура. — Изабелла достала из кармана сложенную страницу из каталога «Лайон энд Тёрнбулл». — Вот ее фотография из каталога аукциона. Интересно, знаете ли вы эту работу. Эйлса взяла в руки страницу и всмотрелась в фотографию. — Нет. Я ее совсем не помню. Но если она написана на Джуре, то это, возможно, одна из тех… — Она не докончила фразу. — Это может быть одна из его последних работ. Тех, которые он написал там после того, как уехал. До этого Эйлса говорила будничным тоном, но теперь в голосе слышалось сожаление. И раскаяние, как показалось Изабелле. — Конечно, — сказала Изабелла. — Но я думала, что, быть может, вам известно что-нибудь еще об этой картине. — Нет, не известно. Но знаете, это его работа. Определенно его. Только взгляните на нее. Изабелла взяла у нее страницу каталога и снова сложила. В эту минуту распахнулась входная дверь, и в комнату вошел мальчик. На ходу он снимал синий свитер, который швырнул на пол. — Только не на пол, Магнус, — укорила его Эйлса. — Не следует бросать одежду на пол. Но мы все равно ее бросаем, подумала Изабелла. Чарли, несомненно, будет делать то же самое. Магнус смотрел на Изабеллу с неприкрытым любопытством, как это свойственно детям. — Этой даме нравятся папины картины, — объяснила ему Эйлса. — Она пришла поговорить со мной о них. А ты можешь пойти на кухню и съесть шоколадное печенье. Одно шоколадное печенье. И Магнус устремился на кухню, а Изабелла подумала: «Папины» — вот и ответ, по крайней мере, на один вопрос. Кто бы ни был на самом деле отцом мальчика, он воспитан в сознании, что он — сын Эндрю Мак-Иннеса, которого никогда не знал. Отец, который был лишь именем и кем он мог гордиться. Однако какая это слабая замена отцу из плоти и крови, который помог бы маленькому мальчику собирать конструктор, и играл бы с сыном в футбол, и растил бы его. Глава двенадцатая Зеленый шведский автомобиль Изабеллы Дэлхаузи, нагруженный до отказа вещами, которые необходимы младенцу, осторожно вползал на палубу парома. Чарли бодрствовал в своем откидном автомобильном кресле, как зачарованный глядя на потолок автомобиля. По-видимому, ему понравилось предшествовавшее морское путешествие, предпринятое ими из Малл-Кинтайра на остров Ислэй. А теперь предстояла пятиминутная поездка на Джуру. Малыш размахивал ручонками, в восторге от покачивания парома и шума моторов. — Это напоминает ему утробу матери, — сказала Изабелла. — Движение, шум. Джейми смотрел через ветровое стекло на холмы Джуры. Они круто поднимались от самого побережья, переходя затем в вересковые пустоши, тянувшиеся до плавной линии горизонта на вершине. Вереск нес в себе характерное для Шотландии смешение мягкой зелени и пурпурных тонов. Краски потускнели из-за соленых атлантических шквалов и дождей. С рычанием моторов маленький паром, вспенивая воду, наконец пристал к берегу, и три-четыре автомобиля, которые он перевез, съезжали сейчас по пандусу на Джуру. Тут была всего одна дорога, которая вела в единственном направлении. — Нам нужно ехать по этой дороге, как я полагаю, — сказал Джейми. И добавил: — Я так думаю. Изабелла улыбнулась: — Одна дорога. Один отель. Один винокуренный завод.