— Нехорошо? — пробормотала она. — Ты себя неважно чувствуешь? В ответ Чарли зашелся в крике, черты его исказила ярость, личико покраснело от напряжения. Его не нужно было переодевать, и Изабелла встревожилась. Она знала, что не следует ничего себе выдумывать, что побагровевшее лицо — обычно не признак менингита, а понос не обязательно свидетельствует о брюшном тифе, но все родители склонны паниковать и воображают бог знает что, пока кто-нибудь их не разуверит. Это нормально, подумала она. Просто он немножко горячий — а в комнате было довольно жарко, когда я вошла, — вот он и выражает свое недовольство. Все совершенно нормально. Она взяла Чарли на кухню. Ему там нравилось — наверное, из-за ярких цветов: красная плита, желтые цветы, изображенные на эстампе в рамочке, который висел над холодильником, кухонное полотенце в синюю клетку. Однако сейчас он продолжал плакать, не обращая внимания на краски. — Ну что ты, Чарли, — сказала она. — Не все же так плохо! Конечно нет. Но теперь он буквально надрывался. Она снова положила его себе на плечо и похлопала по спинке, надеясь, что выйдут газы, вероятно, причинявшие ему беспокойство. Но ему стало от этого еще хуже, и она прекратила. Виноградная вода. Она опустила Чарли в маленький манеж, который держала в углу кухни. Он начал яростно протестовать, заходясь в крике, и воркование Изабеллы не утешило его. Потом она поднялась наверх, на минутку оставив Чарли, и открыла дверцу шкафчика в ванной. Бутылка с сиропом от кашля была на месте, коробочка с пластырями, аспирин и термометр — тоже, но виноградной воды не было. Изабелла удивилась. Она же поставила ее сюда, за бутылкой с сиропом от кашля, — она была в этом уверена. Но виноградной воды определенно не было, а это означало, что Грейс нашла ее и забрала. Изабелла рассердилась. Наверное, Грейс искала виноградную воду и взяла на себя смелость забрать ее. У нее нет никакого права так поступать, подумала Изабелла, никакого. Это ее шкафчик, а не Грейс, и ей одной решать, что должно в нем находиться. Она начала спускаться по лестнице. Чарли все еще протестовал, его крики доносились из кухни. — Я иду, Чарли, — сказала она ему. — Иду. Звук ее голоса, по-видимому, утихомирил Чарли, и он умолк. Или захлебнулся? — спросила себя Изабелла и пустилась бегом, перепрыгивая через две ступеньки. Он не захлебнулся, и когда она добралась до кухни, снова заплакал, размахивая ручонками в бессильной ярости. Лицо его покраснело, он заходился в плаче. Когда Изабелла взяла его на руки, он немного упокоился, но видно было, что он все еще испытывает дискомфорт. — Что с тобой, мой милый? Что не так? Чарли как будто прислушался к ней, затихнув на минутку, но потом снова расплакался. «Все не так, — казалось, хотел он сказать, — и ты во всем виновата, во всем». Изабелла решила, что нужно дать ему детский аспирин. У нее был пузырек с этим лекарством в одном из кухонных шкафов — там же, где детское питание и запасные бутылочки. Осторожно придерживая малыша, она открыла дверцу свободной рукой. Там, за бутылочками, она увидела виноградную воду, с характерным старомодным ярлыком. Изабелла мрачно усмехнулась. Значит, это работа Грейс, как она и подозревала. Да, она была права. Изабелла потянулась было за аспирином, но потом передумала и достала виноградную воду. Отвинтив колпачок, она понюхала бесцветную тягучую жидкость. У нее был приторный, цветочный запах — как у дешевых духов. Но запах не был неприятным, и под влиянием порыва она поднесла открытую бутылочку к носу Чарли. Это сразу же подействовало, как нюхательные соли — при обмороке викторианских леди. Крик сразу же прекратился, и Чарли сделал слабую попытку схватить бутылочку. Изабелла достала из кухонного ящика чайную ложечку и положила ее рядом с раковиной. Трудно было одной рукой налить в ложечку виноградную воду — другой она все еще держала Чарли, — и немного жидкости пролилось. Затем она взяла ложку и, не пролив больше ни капли, поднесла к ротику Чарли. Выражение лица у него тотчас же сделалось довольным, и он перестал плакать. — Милый наркоман, — прошептала она. Изабелла снова взглянула на бутылочку. На ярлыке перечислялись компоненты. Она прочитала: обычные травы, имбирь, укроп и фенхель — все это можно увидеть на полках в супермаркете. Она поискала крамольное слово «сахар», но его тут не было. И никакого признака алкоголя. Совершенно безопасно. Чарли угомонился и, побыв немного в саду с Изабеллой, снова заснул. Изабелла отнесла его в кроватку и вернулась в свой кабинет, чтобы разобраться с остальной почтой. Ее отвлекли статьи о философии налогообложения, а потом Чарли, поэтому она не сразу заметила письмо от профессора Кристофера Дава. Теперь она вскрыла конверт, по шапке на листе бумаги сразу же поняв, что письмо от него. Ты пишешь мне, Дав, подумала она. Тебе недостаточно, что ты меня подсидел, — ты еще и пишешь мне. Усевшись, она принялась читать письмо. Дорогая миз Дэлхаузи! (У меня докторская степень, Дав, — не то чтобы я ею козыряла, но ты мог хотя бы проявить учтивость.) Думаю, Вы слышали от профессора Леттиса о переменах, грядущих в «Прикладной этике». (Ты же их и инициировал, Дав.) Редакционная коллегия попросила меня возложить на себя обязанности редактора, и хотя я колебался, занимать ли пост, на котором сейчас такое достойное лицо (оставим в стороне виноградную воду!), тем не менее я указал, что готов это сделать. Мне известно, что у нас запланировано несколько специальных выпусков, в том числе на тему философии налогообложения. Мне бы не хотелось вмешиваться преждевременно, но я немного сомневаюсь, стоит ли выпускать слишком много подобных номеров, особенно в таких специализированных областях, как философия налогообложения. Моя собственная точка зрения заключается в том, чтобы учитывать тот факт, что мы в первую очередь популярный журнал. Существуют, как Вы знаете, многочисленные специальные журналы, включая те, что занимаются этикой бизнеса, и мне думается, что философия налогообложения будет уместнее там, нежели у нас. (Ближе к делу, Дав.) По этой причине мне кажется, что мы должны пересмотреть планы этого номера. Полагаю, это лишь один из вопросов, которые нам было бы лучше обсудить при личной встрече. Насколько мне известно, у Вас родился сын — мои поздравления! — поэтому мне было бы легче приехать в Эдинбург, нежели Вам — в Лондон. Если Вы известите меня, в какие дни свободны, я приеду на встречу. Мы могли бы обсудить детали передачи дел, и я бы взглянул на архив журнала. Затем мы могли бы организовать его пересылку. У меня на кафедре полно места, у нас пустует много встроенных шкафов — хотите верьте, хотите нет; правда, я это не афиширую, чтобы университетское начальство не превратило их в кабинеты для младших преподавателей! (Это была шутка.) Письмо заканчивалось еще несколькими шутливыми замечаниями. Прочитав его, Изабелла с минуту в раздумье смотрела на него, потом скатала в шарик и отправила в корзину. Неожиданно для себя она попала точно в цель, как заправская баскетболистка. Но она тут же почувствовала себя виноватой и, подойдя к корзине, достала шарик и разгладила письмо. Я не стану опускаться до уровня Дава, сказала она себе. Ни за что. Усевшись за письменный стол, она достала чистый лист почтовой бумаги. «Дорогой профессор Дав! Рада была получить от Вас письмо. Конечно, я с удовольствием встречусь с Вами в Эдинбурге, и вот дни, когда я свободна. Должна Вас предупредить, что архив журнала весьма обширен, так что для его хранения потребуется много места…» Изабелла остановилась и взглянула в окно. Следует ли ей это писать? И она продолжила: «И, наверное, мне также следует Вас предупредить, что я считаю этот архив своей личной собственностью». Она прочла написанное. Вероятно, она неправа насчет того, что архив принадлежит ей. Часть его действительно ей принадлежит: личные письма, адресованные ей как редактору, и копии писем, которые писала она, на своей собственной бумаге. Все это, несомненно, ее собственность. Но вот рукописи… Впрочем, это был предупредительный выстрел, который, как она считала, следовало сделать. Изабелла подписала письмо, положила в конверт и наклеила марку в правом верхнем углу. Марка была простая, самая обычная, и на ней, как всегда, изображалась голова королевы. В каком огромном количестве писем, подумала Изабелла, невольно участвовала ее величество — в неприятных и постыдных письмах, в которых сообщалось об отставке или содержались угрозы, в письмах от адвокатов, в анонимных письмах… На этом Изабелла остановилась. Ее письмо было по делу и вполне достойное — такое письмо, несомненно, написала бы и сама королева премьер-министру, попытавшемуся узурпировать ее власть. Нет, письмо не нуждается в дальнейших оправданиях. Оно будет отправлено, получено Давом в том туманном месте, где он обитает, и, как надеялась Изабелла, должным образом переварено. Будь очень осторожен, Дав, подумала она. Ты можешь зайти слишком далеко. Будь осторожен, когда приедешь в Эдинбург. Поднявшись, Изабелла подошла к окну. Большой куст рододендрона как будто замер: не было птиц, да и лис, по-видимому, не скрывался под ним. А если Дав прибудет в Эдинбург и с ним что-нибудь случится? Что тогда? В каждом из нас есть злое начало, подумала она. Зло скрывается в тех закоулках, где упрятан атавистический хлам нашего далекого прошлого. Нам не следует обманывать себя, будто его там нет. Оно там, но, слава богу, прикрыто внешним лоском цивилизации, морали. Сначала появилось древнее «я», с окровавленными когтями и клыками, а уж потом — Моцарт, Дэвид Юм, Оден. Ей вспомнилось то, что она не любила вспоминать. Однажды Оден едва не совершил убийство — схватил своего любовника за горло и чуть не задушил его из ревности. А потом написал об этом, признавшись, что мог сделаться убийцей. Уж если такое случилось с ним, великим интеллектуалом и гуманистом, что говорить о нас, таких слабых и подверженных всем страстям от нашей слабости. Нет, профессор Дав, с моей стороны вам ничего не угрожает. К тому времени как вы прибудете в Эдинбург, я уже справлюсь со своим гневом. Я полюблю вас, профессор Дав, как мне приказано. Во всяком случае, я на это надеюсь, очень надеюсь. Глава восьмая — Не говорите со мной про это, — сказала Грейс на следующее утро. — Только не говорите со мной про это! Изабелла готова была с ней согласиться. Ей не хотелось обсуждать дантистов, и она была бы счастлива не входить в подробности вчерашних мучений Грейс, связанных с зубами. Но затем она поняла, что заявление Грейс, будто она не хочет обсуждать эту тему, прямо противоположно ее намерениям. — Да, — продолжила Грейс, снимая косынку, которую надевала, отправляясь на работу. — Чем меньше говоришь про вчерашнее, тем лучше. Изабелла оторвалась от кроссворда в «Скотсмене». — Трудно пришлось? — Ужасно, — ответила Грейс. — Он уговаривал меня сделать укол, но я отказалась. Он сказал, что будет очень больно, но я не сдавалась. Я не переношу эту штуку, как его… Новокаин, — подсказала Изабелла. Как же передать это слово в кроссворде? «Новый Каин»? «Убийца замерзшего нерва»? Последнее не очень хорошо звучит, а впрочем, сойдет. — Он самый, — сказала Грейс. — Знаете, я его не переношу. Такое ужасное чувство, будто кто-то двинул тебе в челюсть. Нет уж, спасибо! — Но если этого не сделать… Грейс перебила Изабеллу. — Я могу терпеть боль. Никогда от этого не увиливаю. Но боль была действительно ужасная. Ему пришлось залезть мне в зуб и копаться внутри, и было такое чувство, будто туда сунули провод с током. Это был просто кошмар. Они обе немного помолчали. Грейс вспоминала, как ей было больно, а Изабелла размышляла о том, сколько же в мире боли: жизнь буквально плавает в океане боли, которая притупляется на какие-то минуты, а потом снова накатывает огромными волнами. — Понимаете, ему нужно было вынуть нерв из корня зуба, — продолжила Грейс. — Вы можете себе это представить? Мне казалось, что из меня извлекают длинный кусок резинки. Вы помните резиновые подвязки? Вот на что это было похоже. — Не думаю, что нервы именно так выглядят, — возразила Изабелла. — Вряд ли мы действительно можем их видеть. Они не похожи ни на резинку, ни на провода, уж если на то пошло. Грейс пристально взглянула на нее. — А на что же они тогда похожи? — спросила она. — Думаю, это своего рода ткань, — предположила Изабелла. — Слегка похожая на… Она пожала плечами: ей никогда не приходилось видеть нерв. — Ну, как бы он там ни выглядел, чувствовала я его — не дай бог никому! Но теперь… ничего! Я могу жевать на эту сторону — и ничего не чувствую. — Дантисты — великое благо для человечества, — заявила Изабелла. — Но я не уверена, что мы понимаем это. Более того, я уверена, что мы даже не даем себе труда поблагодарить их как должно. — Она сделала паузу. Существуют ли памятники дантистам? Пожалуй, нет. А надо бы поставить им памятник. У нас так много статуй генералов и политиков, которые затевали войны и отнимали жизнь, и ни одной статуи дантистов, которые сражаются с болью. Это неправильно. И тем не менее способен ли кто-нибудь принять всерьез статую дантиста? Допустим, ты приезжаешь в какой-нибудь маленький городок и видишь бронзовую конную статую великого дантиста. Разве ты сможешь удержаться от смеха? Конечно, существует святая Аполлония, покровительница, помогающая при зубной боли, и Изабелла где-то читала, что Британская ассоциация дантистов установила ее статую в своем главном управлении. — Почему вы улыбаетесь? — спросила Грейс. — Просто подумала об одной странной вещи. Мне вдруг пришло в голову, что не существует памятника дантисту — во всяком случае, в Шотландии, насколько мне известно. Может быть, такие памятники где-нибудь и есть, не знаю. Но это кажется довольно несправедливым, как вы думаете? — Очень, — согласилась Грейс. — Заметьте, лечение канала… В эту минуту зазвонил телефон, и Изабелла встала, чтобы подойти к нему. — Изабелла? — Питер? — Я знаю, что ты сейчас решаешь кроссворд, — сказал Питер Стивенсон, — и мне бы не хотелось мешать. Но у меня есть для тебя интересные новости. Ты готова услышать интересные новости? Изабелла, державшая в руках номер «Скотсмена», положила его на кухонный стол. На этот раз кроссворд попался нетрудный, и он мог подождать. — Я всегда готова услышать интересные новости. — Она была заинтригована. Питер никогда не занимался праздными сплетнями, и, пожалуй, стоило уделить ему время.