Марти рассмеялся. — А куда вы идете, сэр? — В Харвест-Акр. Славное место. На отшибе, вдали от людской суеты. — Он достал из кармана кисет с табаком и принялся вновь набивать трубку. — И я туда же. Там живет моя бывшая жена. Может быть, пойдем вместе? Пожилой джентльмен, поморщившись, поднялся. — Только если вы пообещаете не спешить. — Он раскурил трубку, выдохнул облачко дыма. — Артрит. Я пью таблетки, но они уже почти не помогают. — Это очень хреново, — сказал Марти. — Вы задавайте темп, а я подстроюсь. Старик шел очень медленно. Его звали Сэмюэл Ярбро. Он был владельцем и управляющим «Бюро ритуальных услуг Ярбро». — Но моя настоящая страсть — метеорология, — поведал он. — В юности я мечтал стать ведущим прогноза погоды на телеканале, может быть, даже на каком-нибудь из центральных, но туда берут в основном молодых женщин с вот такими… — Он изобразил руками пышную женскую грудь. — Однако я держу руку на пульсе, читаю журналы и могу рассказать кое-что интересное. Если хотите послушать. — Конечно, хочу. Они подошли к автобусной остановке. На спинке скамейки было написано черными буквами по трафарету: «ЧАРЛЗ «ЧАК» КРАНЦ. 39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!» Сэм Ярбро присел на скамейку и похлопал по сиденью рядом с собой. Марти сел. Как раз с подветренной стороны от трубки Ярбро, но Марти не возражал. Ему нравился запах. — Все говорят, в сутках двадцать четыре часа, так? — спросил Ярбро. — И семь дней в неделе. Это знают все, даже дошкольники. — И все ошибаются. В астрономических сутках было двадцать три часа пятьдесят шесть минут. Плюс несколько секунд. — Было? — Вот именно. По моим расчетам — и я могу подтвердить их аккуратность, — теперь в сутках двадцать четыре часа две минуты. Понимаете, что это значит, мистер Андерсон? Марти задумался. — Хотите сказать, вращение Земли замедляется? — Именно. — Ярбро вынул изо рта трубку и указал ею на бредущих мимо прохожих. Уже смеркалось, и людей на улицах стало меньше. — Держу пари, большинство этих ребят полагает, что все наши бедствия и катастрофы имеют единственную причину: безответственное отношение к природе. Но это не так. Я первым готов признать, что мы обращались с нашей матерью Землей — да, она наша мать, — так вот, мы с ней обращались из рук вон плохо и, безусловно, над ней надругались, если и вовсе не изнасиловали, но это мелочь в масштабах Вселенной. Мелочь. Нет, то, что сейчас происходит… тут все гораздо серьезнее, чем просто экологический кризис. — Может, во всем виноват Чак Кранц, — сказал Марти. Ярбро удивленно взглянул на него, а затем рассмеялся. — Все завязано на него, да? Чак Кранц выходит на пенсию, и все население Земли и сама Земля тоже отходят от дел вместе с ним? Вы так считаете? — Ну, кто-то же должен быть крайним, — улыбнулся Марти. Сэм Ярбро встал, положил ладонь на поясницу и, поморщившись, выпрямился. — Прошу меня извинить, мистер Спок[8], но это нелогично. В рамках человеческого существования тридцать девять лет — большой срок, можно сказать, половина жизни, однако последний ледниковый период произошел намного раньше. Я уж не говорю об эре динозавров. Ну что, бредем дальше? Они побрели дальше, их длинные тени тянулись перед ними. Марти мысленно ругал себя за то, что проспал такой замечательный день. Ярбро шел еще медленнее, чем прежде. Когда они наконец добрались до кирпичной арки на входе в Харвест-Акр, старый владелец похоронного бюро снова присел на скамейку. — Пожалуй, я посижу, полюбуюсь закатом, пока боль не утихнет. Вы не составите мне компанию? Марти покачал головой: — Я, пожалуй, пойду. — Да, к бывшей жене, — сказал Ярбро. — Понимаю. Что ж, было приятно с вами пообщаться, мистер Андерсон. Марти шагнул было под арку, затем обернулся. — И все-таки этот Чарлз Кранц что-то значит. Я в этом уверен. — Возможно, вы правы, — ответил Сэм, попыхивая трубкой. — Но замедление вращения Земли… с этим ничто не сравнится, друг мой. Главная улица Харвест-Акра представляла собой изящную параболу, усаженную деревьями, от которой во все стороны расходились улочки поменьше. Фонари, всегда напоминавшие Марти иллюстрации в книгах Диккенса, уже зажглись и сияли лунным светом. На подходе к Ферн-лейн, где жила Фелисия, Марти увидел девочку, выехавшую на роликах из-за угла. Она была в широких красных шортах и майке с чьим-то портретом, может быть, рок-звезды или рэпера. На вид девочке было лет десять-одиннадцать, и Марти ужасно обрадовался ее появлению. Ребенок на роликах — что может быть нормальнее в этот безумный день? Этот безумный год? — Привет, — сказал он. — Привет, — отозвалась девочка, но изящно развернулась, очевидно, готовясь дать деру, если окажется, что Марти — маньяк-педофил из тех, о которых ее, без сомнения, предупреждала мать. — Я иду в гости к бывшей жене, — сказал Марти, не сходя с места. — Ее зовут Фелисия Андерсон. Или, может быть, Гордон. Это ее девичья фамилия. Она живет на Ферн-лейн. Дом девятнадцать. Девочка вновь развернулась, легко и проворно. Попробуй Марти проделать нечто подобное, точно грохнулся бы на пятую точку. — По-моему, я вас уже видела. Синий «приус»? — Да, это мой. — Если она бывшая жена, зачем вы идете к ней в гости? — Она мне по-прежнему нравится. — Вы не ссоритесь? — Раньше ссорились. А когда развелись, подружились. — Мисс Гордон иногда угощает нас с Ронни имбирным печеньем. Ронни — это мой младший брат. Я больше люблю «Орео», но… — Но печенье так здорово хрустит, да? — улыбнулся Марти. — Нет, оно не хрустит. Пока не начнешь жева… Фонари разом погасли, и бульвар погрузился во тьму. Свет во всех окнах тоже погас. В городе и раньше случались перебои с электричеством, однажды света не было восемнадцать часов, но энергоснабжение всегда восстанавливалось. Марти сомневался, что оно восстановится на этот раз. Может, и восстановится, но у него было предчувствие, что электричество, которое он (как и все остальные) всю жизнь принимал как данность, отрубилось уже окончательно, следом за Интернетом. — Вот засада, — сказала девочка. — Иди домой, — посоветовал Марти. — Без фонарей темновато кататься на роликах. — Мистер? Все будет хорошо? Своих детей у Марти не было, но он двадцать лет проработал учителем в школе и был убежден, что детям надо говорить правду, когда им уже есть шестнадцать, а когда они младше, как эта девчушка, зачастую правильнее будет солгать. — Конечно. — Смотрите! — Она указала на что-то пальцем. Он проследил взглядом за направлением ее дрожащего пальчика. В темном эркерном окне углового дома на углу Ферн-лейн медленно проявилось лицо, сложенное из теней и светящихся белых линий, как эктоплазма на спиритическом сеансе. Улыбка на круглом лице. Очки в черной оправе. Ручка в руке. Сверху надпись: «ЧАРЛЗ КРАНЦ». Снизу: «39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!» — И так повсюду, — прошептала девочка. Она не ошиблась. Чак Кранц проступал в каждом окне всех домов на Ферн-лейн. Марти оглянулся и увидел светящуюся дугу из лиц Чака Кранца, протянувшуюся вдоль всей главной улицы микрорайона. Дюжины Чаков, может быть, сотни. Тысячи, если подобное происходило по всему городу. — Иди домой. — Марти больше не улыбался. — Иди домой к маме и папе, малышка. Иди быстрее. Она укатила прочь, колеса роликов шелестели по тротуару, волосы развевались за спиной. Марти смотрел ей вслед, пока ее красные шорты не растворились в сгущавшемся сумраке. Он быстро пошел в ту же сторону, куда умчалась девочка, под взглядом улыбчивого Чарлза «Чака» Кранца в каждом окне. Чака в его белой рубашке и темном галстуке. Ощущение было не из приятных: словно за ним наблюдала толпа призрачных клонов. Марти был рад, что на небе не видно луны; а что, если бы лицо Чака Кранца появилось еще и на ней? Как бы он справился с этим? У дома номер 13 он не выдержал и сорвался на бег. Подбежал к дому Фелисии, крошечному двухкомнатному коттеджу, и постучал в дверь. Подождал, вдруг испытав уверенность, что она еще не вернулась с работы, может, осталась на вторую смену, но потом услышал ее шаги. Дверь распахнулась. Фели держала в руке свечу, озарявшую ее испуганное лицо. — Марти, слава богу. Ты их видишь? — Да. В ее окне он тоже был. Чак Кранц. Улыбающийся. С виду — типичный бухгалтер. Человек, который и мухи не обидит. — Они появились… сами собой! — Я знаю. Я видел. — Только здесь, у нас? — Мне кажется, повсюду. Мне кажется, это почти… Она обняла его, затащила в дом, и он был рад, что она не дала ему договорить это последнее слово: конец.