— Провал грунта на пересечении Мэйн-стрит и Маркет-стрит. Почти весь перекресток ухнул под землю. Наверное, из-за недавних дождей, но больше из-за плохого обслуживания, я так думаю. Слава богу, это не мой отдел. Там на дне — машин двадцать, если не тридцать, и кое-кто из людей в этих машинах… — Он покачал головой. — Они уже не вернутся. — Боже, — пробормотал Марти. — Я проезжал там вчера. Вечером стоял в пробке. — Радуйся, что не сегодня утром. Можно, я посижу у тебя в машине? Буквально минутку. Я что-то выдохся, пока шел, а Дженни меня проводила и опять легла спать. Неохота ее будить, особенно такими новостями. — Да, конечно, садись. Гас уселся в машину. — Все очень плохо, дружище. — Все очень хреново, — согласился Марти. То же самое он сказал Фелисии вчера. — В общем, улыбаемся и машем. — Мне что-то не хочется улыбаться, — сказал Гас. — Думаешь взять сегодня отгул? Гас поднял руки и хлопнул по крышке лежавшего на коленях ланчбокса. — Даже не знаю. Может, сделаю пару звонков, вдруг кто-то меня подвезет, но что-то я сомневаюсь. — Если возьмешь выходной, не планируй смотреть кино на «Нетфликсе» или «Ютьюбе». Интернет снова умер, и мне что-то подсказывает, что уже навсегда. — Как я понимаю, ты в курсе насчет Калифорнии? — спросил Гас. — Утром я не включал телевизор. Немного проспал. — Марти помедлил. — Да и не хотелось включать, если честно. Есть какие-то новости? — Да. Обрушилась вся. — Гас на секунду задумался. — Ну… говорят, двадцать процентов Северной Калифорнии еще держится, что означает, как я понимаю, процентов десять, но все регионы, производящие продовольствие… В общем, их больше нет. — Это ужасно. Да, это было ужасно, но вместо ужаса, страха или печали Марти чувствовал только тупое, тоскливое оцепенение. — Очень верно замечено, — согласился с ним Гас. — Особенно если учесть, что весь Средний Запад выгорает дотла, а южная половина Флориды превратилась в сплошное болото, пригодное для жизни разве аллигаторам. Надеюсь, у тебя есть запасы продуктов, потому что все наши главные продовольственные регионы накрылись. Как и по всей Европе. В Азии уже голод. Миллионы погибших. И бубонная чума, как я слышал. Они сидели в машине на подъездной дорожке у дома Марти и наблюдали, как люди бредут по улице. Все они шли из центра, многие мужчины — в костюмах и при галстуках. Какая-то женщина в элегантном розовом костюме шла в кроссовках, держа в руке туфли. Марти подумал, что ее, кажется, зовут Андреа как-то-там. Она жила на соседней улице. Фелисия вроде бы говорила, что она работает в Трастовом банке Среднего Запада. — И пчелы, — продолжил Гас. — Пчелы начали гибнуть еще лет десять назад, а теперь вымерли окончательно. Кроме нескольких ульев где-то в Южной Америке. Нет больше меда. А если нет пчел, значит, некому опылять те немногие поля, что остались… — Прошу прощения, — сказал Марти, выскочил из машины и побежал следом за женщиной в розовом костюме. — Андреа? Вы Андреа? Та настороженно обернулась к нему и подняла руку, в которой держала туфли, словно готовясь ударить его острой шпилькой. Марти ее понимал: нынче по улицам бродило немало психов. Он остановился шагах в пяти от нее. — Я муж Фелисии Андерсон. — Точнее, бывший муж, но просто «муж» звучало не так опасно. — Кажется, вы с ней знакомы. — Да, мы знакомы с Фелисией. Мы с ней входили в комитет соседского дозора. Вы хотели о чем-то спросить, мистер Андерсон? Мне пришлось тащиться пешком из центра, моя машина застряла в пробке, вероятно, навсегда. А наш банк… кренится. — Кренится, — повторил Марти и представил себе Пизанскую башню с гигантской фотографией Чака Кранца на верхушке. — Наше здание оказалось на самом краю провала. Оно еще не упало, но, мне кажется, долго не продержится. Как я понимаю, работы я точно лишилась, по крайней мере, в центральном офисе, но, если честно, мне все равно. Сейчас я хочу поскорее вернуться домой и отдохнуть. — Я хотел спросить о рекламном щите на крыше вашего банка. Вы его видели? — Как можно было его не увидеть? Я там работаю. И я видела граффити по всему городу… «Мы тебя любим, Чак», «Чак в нашем сердце», «Чак навсегда». И рекламные заставки на телеканалах. — Правда? — Марти вспомнил вчерашнюю заставку на «Нетфликсе» перед тем, как Интернет окончательно сдох. Он не придал ей особого значения, просто очередная особенно неприятная всплывающая реклама. — Ну, на местных каналах уж точно. Может, на кабельных по-другому, но у нас больше нет кабельного телевидения. Отключилось еще в июле. — У нас тоже. — Раз уж он не сказал сразу, что никаких «нас» больше нет, лучше придерживаться изначальной легенды. — Только Восьмой и Десятый каналы. Андреа кивнула. — Где реклама автомобилей? Где реклама «Эликвиса» и мебельных дискаунтеров? Ничего не осталось. Только сплошной Чарлз Кранц. Тридцать девять прекрасных лет. Спасибо, Чак. Держится на экране не меньше минуты, а дальше все снова идет по программе. Очень странно, но что нынче не странно? А теперь я действительно очень хочу домой. — Этот Чарлз Кранц, он работает в вашем банке? Выходит на пенсию в вашем банке? Она секунду помедлила и побрела к дому, держа в руке туфли, которые не понадобятся ей сегодня. И, возможно, уже никогда. — Я понятия не имею, кто такой этот Чарлз Кранц. Может быть, он работал в головном офисе в Оклахоме. Хотя, насколько я знаю, Оклахома теперь превратилась в одно сплошное пепелище. Марти молча смотрел ей вслед. Как и Гас Уилфонг, который присоединился к нему. Чуть погодя Гас кивком указал на угрюмый парад служащих, лишенных возможности попасть на работу: в магазины и банки, в рестораны и курьерские службы. — Они похожи на беженцев, — заметил он. — Да, — согласился Марти. — Действительно похожи. Помнишь, ты спрашивал о запасах еды? Гас кивнул. — У меня неплохой запас банок супа. Есть басмати и несколько упаковок рисовой смеси. Плюс еще несколько упаковок кукурузных хлопьев. Наверное, с полдюжины замороженных «быстрых» обедов и полпинты мороженого. — Ты вроде как не особо волнуешься. Марти пожал плечами. — Какой смысл волноваться? — Вот что интересно, — сказал Гас. — Поначалу мы все волновались. Все хотели знать, что происходит. Народ отправился протестовать в Вашингтон. Помнишь, когда повалили забор вокруг Белого дома, и полиция застрелила нескольких студентов? — Ага. — В России свергли правительство. Случилась четырехдневная война между Индией и Пакистаном. В Германии появился вулкан, я тебя умоляю — в Германии! Мы все твердили друг другу, что все вскоре уляжется, только оно почему-то не улеглось. — Да, — сказал Марти. Он только что встал, но уже чувствовал себя очень уставшим. Очень, очень уставшим. — Не улеглось. Наоборот, разошлось. — И все эти самоубийства. Марти кивнул. — Фелисия говорит, у них каждый день новые поступления. — Я думаю, самоубийства пойдут на спад, — сказал Гас. — Люди будут просто ждать. — Чего ждать? — Конца, дружище. Конца всего. Мы проходим все стадии горя, ты разве не понял? И теперь мы уже на последней. Принятие. Марти ничего не сказал. Он просто не знал, что сказать. — Уже никто не проявляет особенного любопытства. И все это… — Гас обвел улицу широким жестом. — Все обрушилось ни с того ни с сего. В смысле, мы знали, что экология летит к чертям — думаю, даже правые маразматики втайне так думали, — но тут мы имеем шестьдесят вариантов дерьма, причем все разом. — Он посмотрел на Марти почти умоляющим взглядом. — Сколько времени нам остается? Год? Четырнадцать месяцев? — Да, — согласился Марти. — Все очень хреново. Других слов у него не нашлось. Сверху донесся какой-то гудящий звук, и они оба подняли глаза. Муниципальный аэропорт теперь почти не принимал пассажирские авиалайнеры, но это был маленький самолет, который метался по непривычно чистому небу и пускал из хвоста белую струю. Следуя за самолетом, дым (или какое-то химическое вещество) складывался в огромные буквы. — Ого! — Гас запрокинул голову к небу. — Самолет, пишущий дымом. С детства их не видел. «ЧАРЛЗ», — написал самолет. Потом: «КРАНЦ». А затем — как и следовало ожидать — «39 ПРЕКРАСНЫХ ЛЕТ». Имя уже начало расплываться, пока самолет выписывал в небе: «СПАСИБО, ЧАК!» — Что за хрень? — сказал Гас. — Я вот тоже хотел спросить, — отозвался Марти. Марти не завтракал, а потому, вернувшись в дом, разогрел себе в микроволновке один из готовых замороженных обедов — куриный пирог от «Мэри Каллендер». Он взял тарелку в гостиную, чтобы посмотреть телевизор. Но на обоих каналах из тех двух, что еще не прекратили вещание, висела статичная картинка: фотография Чарлза «Чака» Кранца, сидящего за столом с ручкой в руке в постоянной готовности. Марти таращился на нее, пока ел пирог, потом выключил идиотский ящик и снова лег спать. Ему показалось, что так будет разумнее всего. Он проспал почти до вечера, и хотя ему не снилась Фелисия (во всяком случае, он не помнил, чтобы она ему снилась), проснулся с мыслями о ней. Ему захотелось увидеться с Фели и напроситься к ней на ночь. А может, и вовсе остаться. Шестьдесят вариантов дерьма, сказал Гас, причем все разом. Если это и вправду конец, не хотелось встретить его в одиночестве. До Харвест-Акра, уютного микрорайона, где теперь жила Фелисия, было всего три мили, и Марти не стал рисковать выезжать на машине, а решил прогуляться пешком, для чего облачился в спортивный костюм и кроссовки. День близился к вечеру, но все равно было солнечно и тепло, на чистом небе — по-прежнему ни облачка, на улицах полно народу. Кто-то наслаждался погожим деньком, однако большинство прохожих угрюмо смотрели себе под ноги. Почти никто не разговаривал, даже те, кто шагали вдвоем или втроем. На Парк-драйв, одной из главных магистралей восточной части города, все четыре полосы были забиты машинами, преимущественно пустыми. Лавируя между застывшими автомобилями, Марти перешел на другую сторону и увидел пожилого мужчину в твидовом костюме и фетровой шляпе. Он сидел на краю тротуара и выбивал трубку в ливневую решетку. Заметив, что Марти за ним наблюдает, старик улыбнулся: — Вот присел отдохнуть. Ходил в центр, хотел посмотреть на обвалившийся перекресток, сфотографировал на телефон. Подумал, может быть, местные телеканалы заинтересуются, но, похоже, эфир приказал долго жить. Везде только фотографии этого Кранца. — Да, — сказал Марти. — Сплошной Чак, уже непрерывно. Вы, случайно, не знаете… — Нет. Я поспрашивал у людей. Никто не знает. Похоже, этот загадочный Кранц — прямо Оз Апокалипсиса.