И как сокровище пожелает, чтобы о нем узнали? – частенько говаривал Северин, когда дело доходило до поисков. Чего оно хочет, чтобы вы увидели? Энрике отогнал от себя это воспоминание. Меньше всего ему хотелось думать о Северине. – Я ничего не нашла, – объявила Зофья. – Ни ключа, ни изменяющегося предмета. Энрике шумно выдохнул. – Я так и думал. – На Изола ди Сан-Микеле ты сказал, что Янус – бог времени. – И? – А время не обладает теми же свойствами, что и ключ, – заметила Зофья. – Ключ был, скорее, свидетельством его власти, – сказал Энрике, взмахнув рукой. – Искусство чересчур относительно, и такие… Он опустился на ближайший стул, сжав голову ладонями. Гипнос должен был вернуться через час, и ему придется признать свою ошибку. Здесь не было и намека на Дом Януса. Ему придется смотреть на самодовольную улыбку Гипноса, ловить его сочувствующие взгляды и выслушивать разговоры о том, что Северин бы знал, что делать. – Расскажи мне больше о его власти, – громко произнесла Зофья. Энрике поднял глаза, раздираемый между раздражением и легкой радостью от мысли, что можно поговорить о мифах и символах. Остальные не интересовались ролью Януса в пантеоне римских богов. И вот теперь Зофья расспрашивала его об этом, когда у него не было желания вести разговоры. – Считается, что он охранял различные переходы, – сказал Энрике. – Он был богом двойственности и изменчивости, часто его почитали не меньше Зевса, которого у римлян называли Юпитером. От имени Янус ведет свое начало имя Януарий, что означает «посвященный богу Янусу», а также название месяца – январь. В первый месяц года мы можем оглянуться назад и одновременно смотреть вперед. Поэтому Януса часто изображали стоящим в дверях. Даже его имя переводится с латыни как «дверь». Энрике умолк. Легкие мурашки побежали у него по спине. Медленно встав, он обернулся и взглянул на зеркало. Его глазам предстала грязная повязка на голове и небольшая выпуклость на том месте, где когда-то было отрезанное Русланом ухо. Но дальше, дальше того места, где мир оставил на нем свой след, он увидел вход в библиотеку. Раньше он никогда не обращал внимания на изысканную деревянную резьбу с золотой окантовкой. Эта дверь выглядела как любой другой красивый и изящный предмет интерьера в доме, полном роскошных вещей. Но сейчас его внимание привлекла едва различимая сияющая точка на деревянной поверхности. На первый взгляд казалось, что это всего лишь блик света, отблеск света от мерцающей свечи или люстры, отраженный серебристой зеркальной поверхностью. Это пятно света располагалось высоко, почти рядом с косяком, где соединялись каминная полка и дверная коробка. Место, которое никто не догадался внимательно осмотреть. – Зофья, – воскликнул Энрике. – Я начинаю думать, что ты гений. – Похоже, ты удивлен, – откликнулась Зофья. – Почему? Энрике широко улыбнулся, проходя мимо нее, простирая руку к двери – традиционному месту обитания двуликого бога. – Здесь есть табуретка? – спросил он, озираясь вокруг. Зофья поднесла ему табуретку. Энрике вскарабкался на нее и опустился на колени, а затем прикоснулся к сияющей точке на деревянной поверхности. Она отскочила словно простая щепка. Энрике стиснул ее кончиками пальцев и медленно потянул. Деревянная поверхность вокруг сияющей щепки медленно раздвинулась со звуком, напомнившим ему шелест книжных страниц. Энрике затаил дыхание. То, за что он ухватился, поддалось без малейшего сопротивления. Свет разлился у него перед глазами, и что-то вдруг упало, звук напомнил ему звон разбитой посуды. – Что это? – спросила Зофья, подходя ближе. Это оказалась серебряная полумаска. Вероятно, раньше к ней с боков крепились ленты, но давным-давно истлели. Маска выглядела простой и незаконченной, металлическая краска местами облупилась. Но в тот момент, как Энрике к ней прикоснулся, образы обступили его со всех сторон. Зал, маски, свисающие с потолка, мягкое свечение люстр. Это могло быть единственное место на свете, маскарадный зал, скрывавший местоположение Дома Януса. Возможно, у него просто разыгралось воображение, но в это мгновение Энрике показалось, что кто-то из древних римских богов прошел через зал. В конце концов, Янус был богом перемен и начинаний. И в это мгновение Энрике почти ощутил аромат перемен, разлившийся в воздухе. Запах серебра и призраков, словно воскрешение угасшей надежды, возрождающейся к жизни. 10. Лайла Лайла наблюдала, как свадебная процессия приближается к мосту. За ними над покатыми куполами собора вставала бледная, как кожа невесты, луна. Утомленные звезды подмигивали в небе, став свидетелями новобрачных. У Лайлы сдавило горло при взгляде на них. Она приказала себе не смотреть, но не могла удержаться. Ее глаза жадно скользили по фигурам жениха и невесты, впитывая каждую деталь. Они двигались в унисон, словно под мелодию песни, звучавшей лишь для них двоих. Длинное свадебное платье невесты цвета застывшего инея волочилось по молочно-белым ступеням Моста Вздохов. У нее были светло-каштановые волосы, аккуратно собранные под шляпкой с вуалью, жемчужные нити обвивали ее лоб. Жених, мужчина с крошечным подбородком и круглыми глазами, который, улыбаясь, казался почти красивым, смотрел на нее так, словно никогда раньше не видел такой красоты. Следом за женихом с невестой шли друзья и родственники, выкрикивая поздравления и смеясь, бросая в воздух рис и цветочные лепестки. Лайла прижалась к перилам, пропуская их. Она не собиралась приходить на Мост Вздохов, но, возвращаясь с Площади Сан-Марко и проходя мимо Дворца Дожей, попала под дождь, а дорога через мост оказалась кратчайшим путем до дома. Белые камни у нее под ногами все еще были скользкими от дождя. Невеста, ничего не замечая вокруг от счастья, наступила на подол платья и растянулась бы на камнях, если бы супруг не подхватил ее. Букет из подснежников выскользнул из ее рук, и Лайла, не думая, потянулась и ухватила его за голубую ленточку. Гости разразились радостными криками, и она покраснела, сама не зная, почему. – Ты уронила, – сказала она, пытаясь вернуть букет невесте. Но девушка с улыбкой покачала головой. – No, sua buona fortuna per te. Лайла плохо понимала по-итальянски, но поняла слова buona fortuna. Невеста сказала, что это принесет ей удачу. Она со смехом стиснула руки Лайлы, державшей букет. – E tuo, – сказала она. Он твой. Воспоминания, наполнявшие букет, пронзили Лайлу. Она увидела, как букет перевязывают голубой ленточкой, который когда-то украшал детское одеяльце невесты. Она увидела, как мать невесты тихо плачет, уткнувшись в цветы, шепча молитвы. Услышала смех невесты, которая приняла букет из рук сестры. Лайла заставила себя вернуться в реальность. Опустив глаза, она заметила, что ее гранатовый перстень стал похож на жирную каплю крови. Пять. Ей осталось всего пять дней. Она перевела взгляд на букет подснежников. Лайла пыталась представить будущее, в котором сама становилась невестой. Пыталась представить свою мать, которая еще жива, вплетающую жасмин в ее волосы. Представила тетушек, которых никогда не знала, надевавших золотые браслеты ей на запястья. Ощутила аромат хны, похожий на сладковатый запах сена после дождя, узоры из которой украшали ее ладони и ступни, и в этих узорах скрывалось имя ее жениха, как тайное приглашение впервые коснуться ее кожи. Лайла представила занавес антарпат, разделявший их, лицо ее жениха скрыто за сехра из жемчуга. В ее мечтах ее взгляд встречался с взглядом фиалковых глаз, и в этом взгляде Лайла прочла, что она для него главное чудо и красота в этом мире. Она едва не уронила букет. – Глупо, – сказала она себе. Никогда не бывать ей невестой. С каждым уходящим часом Лайла понимала, что гранатовый перстень – единственное кольцо, которое ей суждено было носить. В ней теплилась надежда, но с каждым днем она становилась все слабее. С каждой минутой пространство между ее сознанием и темными водами забвения растворялось. Иногда ей казалось, что эти темные воды манят ее, нашептывая, что было бы гораздо проще перестать бороться. Пойти ко дну. Громкий колокольный звон оторвал ее от раздумий. Время приближалось к полуночи, и друзья наверняка уже беспокоились, куда она пропала. Ее ждала работа. Предметы, требовавшие прочтения, планы, которые необходимо было завершить. Но в тот момент Лайла жалела, что не могла освободиться. Впустить в себя луну и облака, купола собора и тусклые звезды и позволить им пылать и скрежетать внутри нее. Небо над ее головой темнело, становясь бархатным. Мать часто говорила ей, что когда ночь подступает, это бог Кришна сжимает их в объятиях, и кожа его подобна цвету ночи. Лайле нравились сказки о Кришне, боге-защитнике, переродившемся шаловливым человеческим ребенком. Однажды человеческая мать Кришны заподозрила, что он съел что-то запрещенное, и приказала мальчику открыть рот. В конце концов, ей удалось его убедить. За рядами зубов, в бездонной черноте его глотки пылали солнца и луны, умирающие звезды и покрытые льдом планеты. Больше мать не просила его открывать рот. Лайла знала, что некоторые люди могли носить в себе подобные вещи. Некоторые люди носили в своих сердцах целые галактики, планеты терлись об их ребра, целые миры растягивались на их пути, не теряя равновесия. Мать частенько говорила, что Лайла из таких людей. Она родилась на свет, чтобы нести в себе больше самой себя. Она могла поддерживать и оберегать других от непосильных тягот, от их тревог, ошибок, лелея их надежды на то, кем они могли бы стать. Все это время она пыталась не думать о Северине, но глупая греза снова вызвала его образ в ее памяти. И теперь она окончательно поняла, что его ей никогда не удержать. Она не сомневалась, что он по-своему любил своих друзей. Она даже не сомневалась, что он питал к ней глубокие чувства и ему было больно покинуть ее и притвориться, что убил остальных, только чтобы в действительности сохранить им жизнь. Но они всегда представляли себе разное будущее, и больше она не могла закрывать на это глаза. Лайла жаждала безопасности. Она хотела свой дом. Обеденный стол, ломившийся от яств, всегда накрытый для друзей и семьи. А Северин? Северин мечтал о божественном. Пытаться удержать его – все равно что бороться с луной. Смерть Лайлы уже стала надоедливой необходимостью, такой тягостной, что казалось, будто она несет на себе ночное небо и все его звезды. Небытие, та пустота, которую она ощутила на Изола ди Сан-Микеле, уже захватывало ее тело. В ее душе не осталось места для Северина. Больше нет. Вдали на черной, словно оникс, водной глади канала показалась изящная гондола. Казалось, она направляется прямо к Мосту Вздохов. Лайла последний раз взглянула на подснежники и отшвырнула букет. Лента порвалась, колокола прозвонили полночь. Белые лепестки рассыпались по воде, словно упавшая звезда. 11. Северин Когда-то Северин представлял, что боги лишены слабостей, но теперь понимал, что ошибался. Даже у богов были уязвимые места. Чтобы ранить их, тебе просто надо их отвергнуть. Просто отвернуться, смеясь над их богатствами. Неприятие было смертельным клинком, на который всегда найдется спрос. С того места, где он сидел, ему были видны часы на ближайшей башне: прошло уже полчаса после полуночи. И это подтверждало то, что он уже знал – они не придут. Сначала он решил, что что-то пошло не так. Но это было невозможно, ведь он оставил мнемонического жука рядом с Лайлой. Он никуда не мог исчезнуть. Затем ему пришло в голову, что друзья попали в беду, если Орден вдруг напал на их след, но Руслан наверняка раструбил бы об этом. Добрых двадцать минут Северин стоял в гондоле, глядя на Мост Вздохов. Он пытался угадать их присутствие в обрывках смеха или далеком звуке шагов. Когда гондола подплыла к месту встречи, ему даже показалось, что он видел стройную фигурку, прячущуюся в тени. Они не желали его видеть.