– Не бред это, Дима… А пиздец полный… *** Скакали всё утро. Не останавливаясь и почти не переходя на шаг. Да и останавливаться-то смысла н ебло – кругом только степь, лошадей не попоишь. Место встречи было в 17 километрах к востоку от Харькова: «голая», а, может, наоборот – «расцветшая» степь. Кто знает, как правильнее её называть, когда она не рождает из семян зерно, растёт сама по себе. Любой земледелец скажет, что Бог для того и сделал чернозём плодородным, чтобы кормить людей, иначе зачем он тогда вообще дал возможность людям выращивать хоть что-то. Мало кто будет отрицать это, но и согласятся немногие. Штрафников встречали другие штрафники – их командиры. Болотников и Хмельницкий. Один на чёрной лошади, другой – на белой. Один хмурый, другой спокойный. Но оба довольные встрече. – Точно не перепутали? – ещё на подходе крикнул бывший Главнокомандующий. – Может, и перепутали. – чуть скептически ответил Миша. – Перепутали – вернёмся, заберём, кого надо. Виктор кивнул и забрал уздечку пленной лошади у Димы: сам пленник до сих пор и не думал сопротивляться, тем более потому что помимо верёвок на руках, его сковывали ещё мешок на голове, такого же едко-жёлтого цвета, как и одежда инквизитора. – Хорошо… Поехали. – кивнул Хмельницкий и двинулся первым. Все последовали за ним, только Миша и Серёга, заметя внимание друг у друга в глазах, остались на месте. Прошла минута, и вокруг никого. – Тебя Наташа ждёт. – прекратил паузу Серёга. – Я просто не понимаю… Со сторон поддувал ветер, развивая травушку, которой от этого казалось только больше, разгоняя облака, которые при этом, скорее, сгущались. – Давай быстрее спрашивай и поехали. – Блять, куда поехали?! Мы с людьми воюем?! Со своими же??? – Тссс… Тихо ты… Я всё понимаю. Но тебе что-то померещилось. Так ведь… – Да нихуя не так! Я видел это. Видел своими глазами. Как они прикрывали этого пленного сначала сами… Даже собой прикрывали… Я никогда не видел, чтобы чумы кого-то так прикрывали… А потом я рассматриваю эти трупы, и вижу, что это не чумы вовсе! И не чума они прикрывали, а человека тоже! Это что за пиздец блять?! – Спокойно. – Серёга стал говорить совсем серьёзным тоном. – Я тоже раньше многого не знал. И это правда легче… – Легче? Легче, блять?! Нам всегда говорили, что есть люди, которые помогают чумам. Да. Есть. Но их всего ничего, и те только стучат… А это что? Целый отряд, вооружённый до зубов! И как воюют. Как черти воюют! В плен не возьмёшь ни одного. – Конечно, не возьмёшь… Они ж ведь знают, что с ними сделают в этом плену… – Так ты всё знал это… Знал и молчал значит… – Все молчат, кто это знает… Приходится молчать. – Серёга посмотрел на Мишу с очень прямым и несколько печальным взглядом. – Приходится, Миш. – И сколько же их? Сколько вообще чумов, а сколько других людей воюет с нами? – Много. Много людей, Миш. Гораздо больше, чем чумов… Мы зовём их «Хиви». – Хиви, блять… Хуи! – Ну хочешь – хуи. Никто явно не будет против… Но этих хиви куда больше, чем чумов… Кошкина Печенежское водохранилище. Старый Салтов. Новый лагерь отряда 14. Седьмое санитарное отделение, где служила Наташа Кошкина, находилось в девятиэтажном бетонном доме, расположенным у самого берега. Из окна виднелось всё водохранилище и особенно хорошо – лунная дорожка, исчезнувшая пять часов назад. Всю ночь они возились с каким-то солдатом. Который напившись, неизвестно каким образом сломал себе ногу, причём открытым переломом. Орал он так, будто его не то что не лечат, а прямо-таки истязают. И кровью всё испачкал, и уши все прокричал. Да ещё поди пойми, как ему так больно, при таком-то опьянении. Потом, само собой, пришла администрация со спецназом. Начала орать на него – дознали, что он из отделения Раньерова. Этого показалось мало: вызвали Раньерова, почему-то не к себе, а прямо в госпиталь. Он тоже оказался пьяным; правда не так сильно и не со сломанной ногой. Поорали на него. Когда этого показалось мало, послали за подмогой. Доктор Шварценберг понял, что «всех святых уже вынесли», и прогнал и администрацию, и спецназ, а потом и «подмогу». С ним никто не хотел спросить – такой врач всегда хозяин на своём месте. Ему же всех лечить: и бродяг, и царей. – Иди, Наташ, поспи. – сказал Шварценберг, когда почти рассвело. – Я один управлюсь. Как он мог стоять на ногах после 30-километрового перехода, целого дня и этой ночи, в которую «прошлись по всем сторонам жизни», осталось непонятным, но для самого Шварценберга в этом не было ничего особенного. На улице стояли и, вместо того, чтобы расходиться, общались медсёстры, совсем молодые, не старше восемнадцати. Наташа, чуть улыбнувшись, махнула им рукой и пошла к своему дому. Всю ночь, пока все ругались вокруг, она думала о Мише, и сейчас ей хотелось прийти домой, поспать и быть разбуженной им. Больше ничего не интересовало. Но нет. Этим девчонкам понадобилось орать на всю улицу о том, что их интересует. Утро, после ночи, когда разбирали эпизод с пьющими и то, откуда они это взяли… И у них остались силы, чтобы что-то обсуждать. Обсуждали они, конечно, парней. Вот только не их качества, вроде «не реагирует на то», «холодно относятся к этому», «не понимает вот этого». Нет, совершенно не это, а то, кто красивее. Мало того, это был критерий отбора для того, чтобы вместе не просто встречаться, а прям жить. Они, в общем-то, не разбирали, как это вообще: жить вместе? «Красивый» – вместе жить хорошо? Или вообще быть вместе? А что а этим стоит, то есть бОльшая часть совместного время препровождения, как-то не подразумевается. Может, он будет гулять где-то на стороне в свободное время, говоря дома, что у него свободного времени нет. Может, будет ругаться из-за всего, что под руку попадётся, и выставлять её виноватой. Может, никогда не поддержит, когда это понадобится, если вообще не столкнёт с правильного пути. В этом как-то поможет то, что он «красивый»? Эти вопросы у них и вовсе не упоминались. И само по себе понимание любви и отношений не проскальзывало. Как будто чувства любви, уважения и помощи в отношении между девушкой и молодым человеком роли не играют . Как будто все встречаются друг с другом по мере красоты – кто насколько потянет по баллам. Наташа плюнула на всю эту их чушь отношения к жизни и забыла бы, но нет. Это её касалось, ведь ещё пять лет назад она думала так же. И своей красотой она соблазняла стольких, что и посчитать сейчас не могла. Теперь было обидно, а главное как-то стыдно за это. За ту себя тогдашнюю. – Надо было и мне быть такой дурой. – думала Наташа, отдалившись от госпиталя и не слышав и забыв уже про тех медсестёр, а думая лишь о своём прошлом. – Трахаться с каждым, кто хоть сколько-нибудь понравился… Даже не думая об отношениях. Даже не думая на ком-то остановиться. Просто пробуя всех подряд. Как это глупо. И бестолково! Эта юношеская распущенность… Ведь кто-то же мог любить её, а не просто желать. И уж им хоть можно было не разбивать сердце, раз не так было важно на ком-то останавливаться… Почему Бог не мог сделать так, чтобы мы не делали этих глупостей, чтобы не было этой грязи за спиной, когда вспоминаешь себя, и ощущаешь какой-то сукой, которая не думала о последствиях того, что делала… Наташа подняла глаза к Небу: облака, кучевые и каждый раз, как на них ни посмотришь, разные; небеса – громоздкий голубоватый небесный свод, могучий и всесильный. – Красиво. – говорило облако свысока. – И ты красива. – говорил внутренний голос девушке. – Непорочно. – продолжало облако. Но внутри никто не говорил – внутри говорят только то, в чём уверены. Наташа остановилась, опустив голову. Косичка, чёрная как безлунная ночь, теперь только кончиками волос падали на шею, изгибом держась чуть выше. Упругие и крепкие волосы, они красивы, но в них чего-то не хватает. Договорило облако, но по-старославянски: «Девка погубляет свою красоту блуднею, а муж свою честь татбою». – Я знаю уже всё это! – закричала на них Наташа. – Если вы все веками знаете это, почему не скажете сразу?!… Зачем всем это знать слишком поздно! *** Вернувшись в свой дом, Наташа обнаружила, что ждать ничуть не придётся – Миша вернулся. Он спал, не сняв даже с себя сапог, и дыхание его было настолько тяжело, что, казалось, хватало весь ходящий по комнате воздух. Наташа присела рядом. И стало так хорошо. Он рядом, живой. О чём тут можно было вообще думать? Он живой! И как не хочется его терять! А вдруг он не сможет даже смотреть ей в глаза после того, как услышит всё это? Вдруг совсем не поймёт? Терять его из-за такой глупости?! Она легла рядом, прижалась к нему. И закрыла глаза. Накопилось столько усталости, что сон пришёл почти сразу. Гром и молния. Дождь повсюду. И лес, такой дремучий, что ни капали почти не капают, ни даже не сверкает с Неба. И даже непонятно, как может она идти сквозь листву, не видя дороги и не видя конца пути. И не зная, что там будет, в конце пути. Ещё один такой лес? Или ещё одна такая гроза? Только дремучее и темнее. Где-то глубоко внутри желание идти. Причём не важно куда, хоть по кругу, важно как. И ноги несут её то ли вперёд, то ли назад. Мимо деревьев, не спотыкаясь и не останавливаясь ни на шаг. И время идёт. И начинает казаться, что это не лес вовсе, а тысяча, «тьма» воинов, замеревшая в какой-то момент. А гром – это бой, который гремит в их душах и настолько сильно, что услышать его можно только после того, как он отразится от небес. И становится страшно от того, что можешь услышать в следующий миг, ведь ты знаешь, то, что ты услышишь, уже произошло, а то, что сейчас не увидеть – слишком темно. И страх этот хватает Наташу, он твердит ей, что она всё время будет в прошлом, всё время будет слышать только то, что уже прошло. Но это не останавливает её, она стремится дальше – только двигаться; встанешь и не сдвинешься, потому что страх овладеет тобой. Со временем она начинает слышать их шептание, шептание воинов. Наташа чувствует между ними разницу, чувствует: один – свет, другие – тьма, но так темно, что не различить, кто есть кто. И шепчутся они по-разному, каждый на своём языке, но такое впечатление, что понимают друг друга. Она не понимает их, но четко различает среди слов одно – «Наташа». И тут где-то вдалеке. Непонятно, как это видно сквозь столько темноты, но видно. Как двое, точно разных, но внешне не отличить друг от друга, воина подходят, то ли справа и слева, то ли спереди и сзади – к середине. Они не лидеры этих армий, но высокого ранга. И объявляют от своих сил. Один: «Партуху». Другой: «Портуди». И вздох, глаза открылись. Наташа проснулась, вздрогнув. Рядом лежал Миша. – Да о чём же?. – совсем неслышно сказала Наташа. – О чём они там торгуются?