К этому моменту суд закончил рассмотрение всего, что «только было предъявлено» предоставил слово подсудимому. Тот отрицательно покачал головой – мол добавить мне нечего. «Суд удаляется для принятия решения», – объявил главный судья, и все они удалились с площади. Все стояли и не двигались, не шептались и почти даже не дышали. Только ливень заливал всё в округе, грохоча бессмертными недоступными молниями. Миша посмотрел на Болотникова. Майор сидел ровно и спокойно, и, хоть и было далеко, были видны его довольные глаза. Тем что ему удалось спасти своё подразделение, тем что им не пришлось гореть за те, на самом деле, ненужные 15 минут. «Они живы, и этого более чем достаточно. Это перевесит всё остальное». Затем посмотрел на высившееся здание; очень давно здесь заседала Полтавская администрация. Крыша его хоть и держалась до сих пор, всё же была проломлена в двух местах, и покрошилась по краям. Со стен слетела штукатурка, а у окон не держались даже рамы. Здесь обдумывали приговор. Оглядев развалины, Миша повернулся к Наташе. Ей очень трудно находиться здесь, говорили её глаза. – Ну зачем ты пришла? – Сама не знаю… Но на этот вопрос можно не знать ответ… – А на какой нельзя? – Вот, если бы я не пришла, меня было бы спросить «А почему не пришла». Вот на него уже нельзя не знать ответ. – Кто бы тебя это стал спрашивать? – Не знаю. – ответила Наташа, прекрасно зная, что это она спрашивала бы сама у себя. Из здания вышли трое. Подойдя к столу, они не села, а достали небольшой листок бумаги: «Прошу всех встать». Болотников поднялся со стула и встал настолько ровно, как ему ещё никогда не приходилось стоять; он боевой офицер. «Суд Свободной Земли признал майора Сергея Ивановича Болотникова, командира батальона «Донбасс» группировки имени Богдана Хмельницкого виновным в нарушении приказа. В соответствии с уставом «Офицера Свободной Земли» к лишению воинского звания и смертной казни через расстрел. Дело закрыто». Из всех, кто был на площади, не было человека мрачнее Хмельницкого. Из-за его «конкретностей» в приказе вышло «это». Только после того, как «это» увидели, встал вопрос о сроке вывода войск из Кременчуга. Но он не мог дать прямое указание, ведь в группе действительно есть информатор, и если бы он узнал, то под угрозу могла попасть вся группа. Но был ещё и второй вариант. Уничтожить «это». Что бы было? Хмельницкого сместили бы, и тогда группировка бы развалилась. В этом даже не приходилось сомневаться – за что бы ни боролись люди, а за власть они всегда борются, не оглядываясь ни на какие принципы и последствия. «Нет, ну что они не люди? Из всех троих не нашлось ни одного?» – спрашивал себя Виктор и сам же отвечал: «Нет, не люди. Механизмы, которые действуют по уставу, который ты же и написал когда-то. И сам же больше всех рвался, чтоб его утвердить. И сам ты был механизмом, когда передавал им рапорт. Это система. А против неё нельзя идти, даже если ты сам её создавал. Иначе она или тебя съест, или сама развалится. И это уже будет или узурпация или революция…» Но Болотников тут причём?! Мы воюем с чумами, а он солдат. Такие как он, это всё, что надо для Победы! И его расстреливают?! Здесь хватит одного «нет». Хмельницкий вышел из ряда. Через ливень. Через должность. «Главнокомандующий желает слово», – произнёс он на всю площадь. В народе зашептались, зашептались и в суде. «Суд даёт слово Главнокомандующему». Виктор не стал откашливаться, прогревая голос: здесь медлить нельзя, медлить может только система: «В связи с особыми заслугами майора Болотникова перед Свободной Землёй, перед всей нашей группой и передо мной лично, прошу заменить расстрел зачислением в штрафной батальон». Суд снова зашептался, а народ стал негодовать. Народ такого ещё не видел и увидеть не мог. Все молчали, но мысли и этот глухой звук неожиданности ворочался над всем вокруг. «Они не знают, что делать. Потому что нет пункта про то, что нужно делать в таких случаях. – думал Виктор. – Они всё же мои рычаги. Хоть и на последний раз. Но всё же мои…» Все ощущения, каждый нерв его шептал, что после согласия суда, кто-то из его самых ярых сторонников подойдёт и прямо в спину всадит ему нож. И этого так хотелось. Пусть это случится, руководство на себя возьмёт Зубрилов, расстреляет пару бунтарей и всё в порядке. Группа не развалится. А, если нет, что ему делать? Оставаться тем же самым, имея за спиной такое нарушение? С этим будет сложно жить, а руководить тем более. Ах, этот прекрасный тёплый ливень. И гроза, достигающая нас… Как вы прекрасны! – Суд согласен с Главнокомандующим. И это означает, что нам надо создать такой батальон. – Да. Создать такой батальон. – В этом случае Суд уполномочен назначить командира в этот батальон, раз он создаётся во время заседания суда и при его согласии. Виктор не до конца понял, что происходит. Он же ждал, что его кто-то пырнёт ножом в спину. Но этого не происходило. Всё происходило совсем другое. И чувство… оно говорило, что что-то изменилось, прямо только что. И капли летят другие, и шум грома другой, но какой «другой»? Лучше или хуже, чем раньше? Тот, который должен быть или нет? «Ударьте в спину же!» – кричал в мыслях Виктор, смотря на судей и ожидая того, кто придёт сзади. Но никаких резких криков и шокирующих мерцаний взглядов. Никто не бежит и не целится. Виктор обернулся. Никого. Только верный заместитель Александр Зубков рядом. Никто не готовился бить в спину, группе не из-за чего расходиться. Тот случай, когда система предполагает возможность ошибки. Когда все согласны. Ведь система – не фундамент, а оболочка. Фундамент – мысли людей, которые сейчас согласны. Так думал Виктор, пока не увидел бешенные глаза Болотникова, не понимавшего, как ошибся его командир. – Суд назначает командующим новосозданным штрафным батальоном Виктора Хмельницкого. Виктор обернулся в сторону Зубкова. Глаза его не просто выдавали себя, они торжествовали и благодарили за такую возможность занять его место. Эти глаза лишь пару мгновений ещё бывшие столь невзрачными, сейчас бушевали пламенем власти. «Зубкова в Главнокомандующие!» – крикнул кто-то справа, а затем тут же человек 50 поддержали его: «Да! Зубков! Главнокомандующий!!!» Зубков поднял руку и помахал им. Болотников что-то прокричал судьям и попытался побежать в их сторону, но гвардейцы тут же схватили его, и один из них стукнул его прикладом в затылок. Майор осел на колени и почти сразу исподлобья взглянул в сторону Виктора. С другой стороны толпы стоял Миша Живенко, и из-за спин нескольких человек ему не до конца было видно, что происходит на площади. Рядом стояла Наташа, а ещё рядом командир спецназа Северский, тот самый, что так напряжённо бодался с Болотниковым при эвакуации из Кременчуга. И сейчас он стоял очень близко к Наташе, сжимая что-то в кармане куртки. – Только двинься. – прошептал Северский. – И тебя, и её потом прикончим. Мише в спину упёрлось что-то острое, и он ощутил присутствие ещё нескольких человек из спецназа. В это время ближе к левому краю площади кто-то стал кричать что-то за Хмельницкого, но сразу завязалась потасовка, и крики притихли. Ещё с одной стороны выкрикнули «Зубрилов», и несколько человек двинулись к уже бывшему главнокомандующему, чтобы его отконвоировать. Кто-то уже подносил Зубрилову булаву, которую он торжество взял и взмахнув вверх выкрикнул: «Мы победим! За Свободную Землю!» Судьи встали и торжественно поклонились. Кто мог что-то кричать против, пытался кричать против, но было поздно. Теперь перед всеми стоял новый Главнокомандующий, которого избрали прилюдно и также прилюдно утвердили в должности. Верховный жрец Совет шести. Тот же мрачный свет, те же недолетающие вопли из подвалов. Все на месте. Снизу, из-под стола гнусный трясущийся голос главы Священного Сейма. «Я слышал новости из 2-й стадии. Говорят всё портится. Что может сказать брат-жрец Гузох?» Загнусавил Гузох: «Наш сектор проводит новые операции, новые облавы. Недели покаяния боятся всё больше. Больше осведомителей. Словом…» «Словом, – перебил его Неврох. – всё, кроме цифр». «Цифры в порядке, верховный брат-жрец Неврох», – тот уже не мог выдерживать эти заседания: всё любым путём, но движется к его «изгнанию». По поводу этой стадии все решения давно были приняты, осталось доделать. Неврох продолжил: «Хорошо. А что может сказать брат-жрец Катох?» – Мы придумали новую методику. Сейчас опробуем. Всё идёт по плану. – Вот и хорошо. Кому-нибудь есть что сказать по этому поводу? Никаких идей, предложений, даже вопросов. Ни о «новой» методике, ни о цифрах, ни о чём вообще. Все делали вид, что всё знают, но в реальности почти все только что и делали вид. – Тогда объявляю совет оконченным. Следующий через 6 дней. Все разошлись. Самох, руководитель сектора 360-о градуса, входящего в 1-ю стадию, открыл одну из пожелтевших дверей и спустился вниз по лестнице. Там его ждал Неврох. – До чего же мне надоело вести беседы с этими холуями. Ничего, кроме как нести ахинею про нашу справедливость и доказывать бредни «Силанжах», больше делать не умеют. – Самое интересное, что они сами в это верят – ухмыльнувшись, прогнусавил Самох. На него глава возлагал свои новые надежды. У него самый важный аппарат Инквизиции: надзор над СЧК и самой верхушкой. Только он сможет вернуть церкви её былое влияние, отнимаемое эсчекистами. Кроме того, у него правильные понятия относительно разграничения церкви от веры, а без этого нельзя стать верховным жрецом: только тот, кто видит настоящую разницу может убеждать остальных в единстве. – Не мудрено… Не мудрено… – Вы что-то хотели сказать, мастер? – Да… Я чувствую кого-то, кто может нам помешать… – Среди кого? – Среди людей. – Неврох развернулся. – Я чувствую странного человека. Такого ещё не было. Он представляет серьёзную угрозу. – Человек? Мастер, Вы… – Не будь дураком. Я не хочу, чтобы когда-либо моё место занял опрометчивый чум. Эта их пропаганда про слабость людей стоит не дороже нашего «Силанжах»… Я никогда ещё не чувствовал такой силы.