Она категорично качает головой. — Точно нет. — А что с ней не так? — Во-первых, по-моему, это одна из тупейших когда-либо написанных песен. Во-вторых, лгать не в моей привычке. Но в целом, камон! Давай что-то сложнее? Принято. — Как насчет… Buttons? Кому не нравятся The Pussycat Dolls? В основном, мне просто хочется услышать, как она поет мне что-то многообещающее. Кили качает головой. — Мне нравится песня, но Николь Шерзингер не сложно спеть. Как насчет чего-то серьезнее? — Бритни Спирс? Она закатывает глаза. — Ты меня обижаешь. Что-то пожестче. — Ты хочешь пожестче, малышка? — я посылаю ей ухмылку. Знаю, еще чуть-чуть и она мне врежет, но это слишком весело, чтобы останавливаться. — В вокале, а не сексе. Дай сюда книгу. О, так все еще недостаточно жестко? Хорошо. — Нет. Я сказал, что выберу что-нибудь. Я выберу. Я достаю телефон, гуглю и, выбрав три песни, бросаюсь к ди-джею. Несмотря на его ужасную прическу, с ним легко в общении. Вскоре мы останавливаемся на отличной песне, которую мне не терпится услышать. Он попросил меня записать имя и название песни на листе, прикрепленном к планшетке. Готово. Теперь все, что остается, это ждать. Когда я возвращаюсь к столу, Кили выглядит раздраженной. — Мы должны были обсудить это, — говорит она, когда я сажусь рядом. — Мы обсудили. Но раз уж ты профессионалка, мой выбор не составит тебе трудности спеть. Гугл просто добавил мне удовольствия. — Что ты выбрал? — сейчас она выглядит почти встревоженной. Я улыбаюсь. — Не скажу… Трудно просто ждать, пока не позовут Кили, особенно когда приходится терпеть ужасное исполнение Smooth Criminal или еще хуже Waiting on the World to Change. Люди постепенно покидают бар. Затем следует Don’t Let the Sun Go Down on Me, ужасная лишь наполовину. Наконец-то диждей с залысинами берет микрофон. — А теперь поприветствуем Кили! — И что я пою? — спрашивает она, вставая. — Увидишь, — я умею быть упрямым. — Я тебе отомщу за это. — Попробуй… Прежде, чем подняться на сцену, она рычит в мою сторону. После небольшого разговора с ди-джеем — по большей части спора, нескольких кивков, она наконец-то берет микрофон, поднимается на сцену и делает глубокий вдох. Боже, она выглядит потрясающе, особенно когда начинается песня и она поднимает голову. Три минуты спустя я полностью сбит с толку. Она исполнила Titanium, включая каждую из тех высоких нот, о которые, как клялся мне ди-джей, спотыкались больше всего. Однако я дал ей эту песню не для того, чтобы посмотреть, как она лажает. В голове я слышал, как она это поет. Я знал, что она сможет это сделать. Я хотел, чтобы она знала, что она тоже может. Но драконить ее было слишком весело. Толпа аплодирует. Она улыбается. Спускаясь со сцены, говорит что-то ди-джею, и он смотрит на меня. О, так вот как она хочет мне отомстить — смутить меня на публике. Не дождется. Не так. Когда она возвращается, я беру ее за руку. — Пойдем. — Неа, — она садится и поднимает бровь. — Твоя очередь. — Ты обещала, что петь я не буду. — Если я не могла ничего решать по поводу своей песни, то и обещания мои обнуляются, — аргументирует она. — Смирись с этим, сосунок. — Ни за что. Я ухожу. Официантка наконец приносит нам коктейли и растворяется в толпе прежде, чем я успеваю расплатиться. Я даже не знаю, сколько эти коктейли стоят. Дерьмо. — Что ты там говорил? — Кили улыбается и невинно хлопает ресницами. — Отстой. Она смеется. — Ты сможешь. Я нервничаю. Это глупо, потому что я знаю, что никогда больше не увижу этих людей. Черт, половина из них настолько пьяна, что я сомневаюсь, вспомнят ли завтра, что вообще были здесь, не то что какой-то болван фальшиво пел. Но это все еще не причина, чтобы перестать искать официантку с наличкой в руке, чтобы уйти как можно быстрее. — Максон, — зовет ди-джей, — Где… — он замечает и жестом указывает на меня. — Давай на сцену, дружок. Со стоном поднимаюсь на ноги. Я бросаю на Кили взгляд, обещающий возмездие. Когда я выхожу на сцену и беру микрофон, я очень стараюсь не думать о том, что около пятидесяти человек смотрят на меня так, будто ожидают чего-то крутого. Я их сильно разочарую. — Кили сказала, ты девственник в караоке, — начинает ди-джей. Я киваю. — Меня уже очень давно никто не называл девственником. Толпа смеется. По крайней мере, я вызвал у них улыбку, прежде чем пробить им барабанные перепонки. — Твоя прекрасная девушка выбрала для тебя песню. Сказала, ты любишь сложности. О, вот и все. Несмотря на то, что я заплатил небольшое состояние за ее преображение, я собираюсь убить Кили, как только мы вернемся домой. Я смотрю на нее через стойку. Она улыбается и выглядит чертовски счастливой. Я вызвал это выражение на ее лице. Моя глупость и полное отсутствие таланта заставляют ее радоваться. Окей, в этот раз я смирюсь. Мне становится страшно — вдруг она выбрала сложную песню, которая потребует от меня соображать слишком быстро? Эминема, например? Или еще хуже, выбрала что-то невозможное, как «Богемская рапсодия». Но, когда загорается монитор, я вижу название песни. Glen Campbell — Wichita Lineman. Не та ли это песня, которую сильно любил мой дедушка? По-моему, она. Напоминает мне о лете, мороженом, которое я спер у бабушки после полдника и убежал в сарай. Добрые времена с хорошим человеком. Может, если я сосредоточусь на приятных воспоминаниях о возне со своим стариком, я смогу пережить это. После плаксивых вступительных нот появляются слова на экране, и становится ясно, что я должен начать петь. Я действительно не помню ни мелодию, ни ритм. Черт, я почти не помню эту песню. Каким-то образом я справляюсь с первой парой строк, но всем понятно, что пою я отстойно. Ни одной ноты в тоне. Я обращаюсь к Кили за помощью. Я знаю, что я должен держать удар и все такое, но на самом деле сейчас я не в состоянии показывать себя публике. Вы можете что угодно говорить о мужском эго, но от таких мучений мои внутренности свертываются, а яйца сморщиваются. Я так сосредоточился на том, что мой голос, вероятно, стал трагедией для барабанных перепонок посетителей, что пропустил строчку. Кили махнула мне рукой, и я посмотрел на монитор. Я отстал. Черт. Мигающие слова расплываются. Я потею. Я пытаюсь удержать микрофон, но чувствую лишь покалывание в пальцах. Почему я не могу дышать? Мелодия наполняет меня, и мозг начинает работать. Она кажется знакомой, поэтому я беру микрофон и пою что-то о нытье, прежде чем приступить к следующей строчке. Но когда я готовлюсь к тому, чтобы произнести последнее слово в куплете, я смутно вспоминаю, что нота намного выше, чем мой ограниченный диапазон. Даже если я попробую это сделать, мой голос сломается, как у тринадцатилетнего мальчика. Я замолкаю. Меня охватывает паника. Пот льется ручьем. Сердце колотится. У меня кружится голова, я опираюсь на стол ди-джея. Я смотрю на Кили в надежде на помощь. Она хватает вещи и бежит мне на помощь. К моменту, когда она поднимается ко мне на сцену, я с видом полного идиота смотрю на публику и моргаю. Я пытаюсь собраться с мыслями, но слова словно начинают сменять друг друга еще быстрее. Я клянусь, мои коленки дрожат, и я готов упасть. Вдруг она оказывается рядом со мной, ее сумка свисает с плеча, а другая рука обнимает меня за талию. Она берет микрофон из моих рук и начинает петь о том, что нуждалась во мне и хотела быть со мной все время. Я всегда считал эту песню бессмысленной. Но, услышав ее впервые за двадцать лет в эмоциональном исполнении Кили, я словно слышу ее совершенно иначе. Когда эта, казалось бы, глупая ковбойская песня успела стать такой тоскливой и трогательной? Кили удается спасти этот музыкальный кошмар, хотя она и поет на октаву выше, чем в любой из когда-либо услышанных мною версий. После второго куплета я, наконец, снова могу дышать. Глаза обретают способность фокусироваться. Она стоит рядом со мной, крепкая, словно камень. Я в порядке. Я даже могу разобрать слова. А затем Кили поет припев, и он разрывает мое сердце. Внезапно загорается свет. Я слышу аплодисменты. Толпа благодарит Кили, а я чувствую себя лучше от того, что все закончилось. Она берет меня за руку и ведет обратно к столу, где она расплачивается за напитки. Мы доходим до машины. — Ключи? — Я поведу.