На верхней площадке пирамиды действительно было не много места. Поэтому большая часть процессии – все члены совета – так и осталась стоять на ступенях лестницы. Люди расположились так, что посередине оставался узкий проход, чтобы пропустить в нужный момент каменщиков и предназначенных в жертву, ждавших внизу у подножия. Перед входом в святилище носилки с телом были опущены на плиты, перед ними встал Ах-Каок и группа избранных жрецов, державших в руках нефритовую маску, ожерелья и другие предметы для украшения покойного. Вокруг них столпились представители знати и остальные жрецы. По сторонам носилок с телом верховного жреца стояли Эк-Лоль и Кантуль. Когда на площадке воцарилось относительное спокойствие, горбун, стоявший с низко опущенной головой, поднял ее и пристально посмотрел на мертвеца. Жрецы прекратили петь. – Иди с миром в царство владыки мертвых, о верховный жрец, великий Ах-Кин-Маи, – громким голосом торжественно произнес Ах-Каок и сделал нарочитую паузу. Царевна побледнела, Кантуль злобно стиснул зубы и метнул на горбуна испепеляющий взгляд, в толпе знати недоуменно зашептались. – Я знаю, – продолжал новый верховный жрец, – что ты при жизни носил другое имя. Но теперь, когда ты далек от нас и никто не может обвинить меня, твоего верного слугу, в лести, я говорю громко, перед лицом всех: да, ты был новым Ах-Кин-Маи, и твоею святостью и мудростью держался светоч мира, наш славный Тикаль. Теперь речь горбуна лилась плавно и безостановочно. Он восхвалял усопшего по всем правилам заупокойного обряда. Удивленные необычным началом речи представители знати теперь успокоились, и только в сердцах Кантуля и Эк-Лоль бушевала буря. Злобный намек Ах-Ка-ока коснулся больной темы, затрагивавшей и брата, и сестру. Оба бледные, с опущенными глазами, они, казалось, внимательно слушали похвалы покойному, но в действительности мысли их были далеко отсюда. Наконец речь верховного жреца была закончена, и наступил последний этап обряда. Тело надлежало облечь в украшения, спустить в склеп и замуровать. По обычаю нефритовую маску на лицо покойного возлагал либо самый близкий умершему человек, либо наиболее знатный из присутствующих. После заключительного возгласа Ах-Каока: «Получи же теперь маску вечной жизни» – Эк-Лоль протянула руки к жрецу, чтобы взять маску, но перед ней неожиданно вырос брат с искаженным от гнева лицом. – Уйди! – прошипел он. – Прочь! Я возложу маску! Эк-Лоль гордо выпрямилась. – Почему ты? – гневно спросила она. – Я должна сделать это. Отойди! Услышав эти слова, собравшиеся отхлынули к другому краю площадки. Положение становилось слишком напряженным, и никто не хотел оказаться свидетелем неприятного разговора двух детей властителя Тикаля. Кантуль был вне себя. Его трясло от бешенства. – Ты женщина, тебе не подобает вообще здесь быть, – заявил он. – Уйди прочь! – Мне, старшей дочери правителя, уйти из храма Покоб-Иш-Балам? – презрительно произнесла Эк-Лоль. – Ты действительно потерял рассудок, Кантуль! Говоря это, сестра наступала на брата, а тот медленно пятился. Они уже были у самого края площадки. И вдруг обезумевший от злобы Кантуль с криком: «Прочь!» – с силой ударил Эк-Лоль в грудь. Слабый вскрик – скорее удивления, чем ужаса, – вырвался у царевны. Какую-то долю мгновения тело ее балансировало на краю уступа, руки судорожно хватались за воздух. Она не удержалась на ногах, скатилась с уступа, с силой ударилась о выступ следующего этажа и… рухнула вниз. Так умерла царевна Эк-Лоль из рода Челей. Многоголосый вопль вырвался из груди стоявших на вершине пирамиды. Нелепость происшедшего и невозвратимость потери не укладывались в сознании. В последовавшем затем всеобщем смятении, когда людской водоворот забурлил на площадке – все стремились протиснуться к краю, – никто не заметил, как Ах-Каок, дернув за руку убийцу, незаметно исчез вместе с ним. Предсказание Вукуб-Тихаша оправдалось: парадные пышные одеяния оказались измятыми и изуродованными. Но кто сейчас думал о таких пустяках, как внешний вид! Здесь же, около так и оставшегося непогребенным тела верховного жреца, состоялся совет, в котором приняли участие Ах-Меш-Кук, Ах-Печ, након и незаметно вернувшийся Ах-Каок. Было решено немедленно сообщить о случившемся правителю; выбор пал на Ах-Меш-Кука. С лихорадочной быстротой все заторопились вниз, чтобы сопровождать к дворцу вестника горького события. На чей-то вопрос о Кантуле горбун ответил, что он видел, как тот прыгнул за сестрой вниз. И хотя этого не было, сразу же нашлись десятки очевидцев, в ярких красках расписывавших самоубийство наследника. Изуродованное тело царевны было найдено у подножия пирамиды и отнесено прислужницами во дворец. Толпа народа, стоявшая внизу, испуганно рассеялась… Как только около храма Покоб-Иш-Балам наступило обычное безлюдье, Ах-Каок, оставшийся на вершине, спустился в склеп и вывел прятавшегося там Кантуля. Убийца был переодет в одежду младшего жреца. Достойная пара спустилась с пирамиды и исчезла. На вершине осталось только забытое всеми тело верховного жреца, пристально смотревшее безжизненными глазами в яркое синее небо. Глава семнадцатая ВОССТАНИЕ Послезавтра они убьют тебя! Все они придут, чтобы уничтожить тебя, чтобы убить людей в городе, в который они проникнут. Поистине страшно видеть, как они идут. Их не восемь тысяч, не шестнадцать тысяч человек. Их больше! «Летопись какчичелей» Изношенное сердце правителя Тикаля не выдержало страшной вести о нелепой смерти любимой дочери. Ему даже не успели рассказать о самоубийстве царевича Кантуля. Глухо застонав, он свалился на руки окружавших его придворных, и через полчаса старого властителя не стало. Спешно был созван совет знатных родов, который после долгих прений постановил (основываясь на достигнутой ранее тайной договоренности): временным правителем Тикаля – до официальной коронации – считать владыку Ах-Меш-Кука; его наследником и преемником, ахау-ах-камха – владыку Ах-Печа. Были удовлетворены (хотя и не без споров) притязания и пожелания других членов совета. По улицам Тикаля помчались быстроногие и звонкоголосые глашатаи, возвещавшие о смерти правителя и воцарении Ах-Меш-Кука. Дел у совета оказалось немало. Ах-Каоку, впервые присутствовавшему на столь блестящем собрании, было поручено довести до конца похороны верховного жреца и позаботиться о погребении царевны Эк-Лоль. По предложению Ах-Печа ее решили захоронить в том же храме Покоб-Иш-Балам, в одном склепе с верховным жрецом. Ах-Меш-Куку предстояла более трудная задача – устроить торжественные похороны правителя, но он был заинтересован в этом больше других: только после этой церемонии могло состояться его возведение на престол Тикаля. Уже к концу заседания кто-то обратил внимание, что среди присутствующих нет накона. Стали выяснять, где он. Оказалось, что сразу же после смерти правителя након, собрав большой отряд наиболее опытных воинов, ушел из Тикаля в неизвестном направлении. Многим это не понравилось. В довершение всего придворные царевича Кантуля, тщетно проискав его тело, явились в совет и заявили об этом странном обстоятельстве. Начали допрашивать очевидцев (об Ах-Каоке не вспомнили). Те что-то мямлили и совершенно явно сочиняли небылицы. Дело все больше и больше запутывалось. Только Ах-Меш-Кук, по-прежнему с улыбкой на лице, уверял, что никаких оснований для тревоги нет, что накону стало известно о волнениях в одном из городов, и он туда выступил, а тело царевича унес какой-нибудь преданный слуга. По его приказанию, выраженному в форме учтивого совета, участники совещания наконец разошлись по домам. Время близилось к вечеру; Хун-Ахау и его товарищи еще ничего не знали о случившемся. После длительных упражнений они, в ожидании еды, отдыхали. Шбаламке, уединившись с Хун-Ахау, горячо убеждал в чем-то своего названого брата. – Мы скажем, что ты сын правителя Ололтуна, случайно попавший в плен, – говорил он. – Я не хочу этого, – ответил Хун-Ахау. – Почему? – искренне удивился Шбаламке. – Ты же знаешь, что я не из знатного рода, мой покойный отец был простым земледельцем. – Так это знаю только я, а никто больше знать не будет! А что ты сейчас раб – это ничего не значит! Немало было случаев, когда и царевны становились рабынями. Военное счастье переменчиво… – Нет, – сказал Хун-Ахау, – не хочу! – Почему же, – настаивал Шбаламке в отчаянии, – почему ты упрямишься? – Я хочу быть сыном своих родителей, а не кого-то другого. Я горжусь своим отцом и своими предками. Мой отец погиб, защищая родное селение, а трус – правитель Ололтуна – не послал нам на помощь ни одного воина! – Как хочешь, – огорченно произнес после паузы Шбаламке, – но, поверь мне, ты отказываешься напрасно. Было бы хорошо. Ты взял бы в жены царевну… Внезапно перед хижиной появился Цуль с низко опущенной головой. Волосы старого раба были растрепаны, а вид так необычен, что у Хун-Ахау почему-то дрогнуло сердце. – Что случилось, Цуль? – спросил он, подбежав к старику. Старый раб поднял голову, и юноша с ужасом увидел, что из глаз его медленно катятся крупные слезы. – Убили ее, – пробормотал он, – убили мою дочку, мою маленькую девочку… Хун-Ахау схватил Цуля за плечи, с силой потряс его. – Кого убили? Говори ясно! Подошел Шбаламке, стал молча рядом. – Царевну… Кантуль сбросил ее с вершины пирамиды… Она разбилась насмерть, – воскликнул Цуль. – Отомсти за нее, Хун. Она была добра к тебе, она желала тебе добра… А я носил ее на руках совсем маленькой девочкой… Хун-Ахау побледнел: «Кантуль убил ее! Пока мы тут собирались, готовились, он просто убил ее! Убил… Недаром Эк-Лоль говорила, что после воцарения Кантуля она долго не проживет. Но ахау-ах-камха нанес свой удар раньше, чем она думала!» Подбежал Укай, стал расспрашивать Шбаламке, что случилось. Тот объяснил ему, в чем дело, они о чем-то посовещались. – Послушай, Хун-Ахау, – сказал Шбаламке, положив ласково руку на плечо юноши, – впереди ночь. Ты успокоишься, и мы все обдумаем. У нас еще есть время… – Довольно! – отрезал Хун-Ахау, резко сбрасывая руку с плеча. Глаза его загорелись. – Мы и так потеряли слишком много времени! Хватит разговоров! Если мы в эту ночь не вырвемся из Тикаля, то завтра будет уже поздно. Слушай, Цуль. Если ты хочешь, чтобы мы отомстили за смерть царевны, четко отвечай на мои вопросы. Как отец узнал о гибели дочери? Где сейчас Кантуль? Где након и его войска? Из ответов Цуля Хун-Ахау стало ясно, что обстановка в городе благоприятна для его замыслов. Одно огорчало его: он никак не мог выяснить, где скрывается Кантуль. Уйти из Тикаля, не убив ахау-ах-камха, он считал невозможным. – Слушай, Шбаламке, – обратился он к названому брату. – Как настанет ночь, мы должны тронуться в путь. Дорогу пробивать будем силой. Чем больше присоединится к нам рабов, тем лучше. Поэтому сперва мы нападем на стражу, охраняющую рабов на строительстве храма. Там рабы нас знают и охотнее пойдут за нами. А дальше, если выставят заслон из воинов, мы их разобьем или умрем сами. Согласен? – Да! – не задумываясь, ответил Шбаламке. – А куда мы пойдем? – спросил внимательно слушавший Укан. Хун-Ахау на секунду задумался. – Самое важное сейчас – уйти подальше из Тикаля, – сказал он наконец, – чтобы посланная за нами погоня не нашла нас. По Тикалю мы пойдем так. – Он набросал на земле грубый план города. – Вот здесь дворец правителя, вот священный участок, школа молодых воинов, вот главная площадь. Всех этих мест нам следует избегать. Поэтому мы пойдем так, начав с лагеря рабов. – Он показал на чертеже путь. – Когда мы выберемся из этого проклятого города, то спокойно решим, кто куда пойдет. А я, – Хун-Ахау невольно понизил голос, – вернусь в Тикаль. – Ты вернешься в Тикаль? – воскликнули одновременно Укан и Шбаламке, не веря своим ушам. – Зачем? – Я должен разыскать и убить Кантуля, – сухо сказал Хун-Ахау. Шбаламке и Укан не нашли что ответить. Зато Цуль, жадно слушавший весь разговор, одобрительно кивнул головой. – Теперь вот еще что, – продолжал Хун-Ахау. – Один из наших должен сейчас же, пока не поставлена стража, пробраться в лагерь рабов и спрятаться там. Когда они вернутся с работы, надо будет оповестить всех, чтобы были готовы. Кто возьмется за это? – Я, – сказал Укан. – Меня там многие знают. – Хорошо. Ты подходишь. Жди нас в лагере. Как услышишь шум схватки – бросайся со своими на подмогу. Прощай, брат мой Укан, вдруг мы не увидимся больше! Юноши крепко обнялись, и Укан выскользнул за ограду.