Его грудь сдулась, комната наполнилась лет- ним ветерком. Он хотел было сесть, однако на этот раз выздоровление проходило медленнее и с большим трудом. Я ему помогла, подхватив под руку. – Ты нарушил закон. Он покачал головой. – Я его обошел: ты еще не умерла. Я крепко сжала ладони на коленях. – Но почти умерла. Его глаза встретились с моими. Они походили на кварц в закатном Солнце. – Не думал, что получится. – Он сжал и разжал кулаки. Потер кончики пальцев друг о друга, словно пытаясь вернуть им чувствительность. – Ты вообще не думал! – Я существовал еще до того, как твой народ появился на Матушке-Земле. Я осознавал, что делаю. Вновь в горле застыл ком. Черт бы побрал этого человека, этого бога или кем бы он ни был, за то, что заставлял меня плакать! – И сколько ты будешь страдать? Или уже все? – Это мне неведомо, – прошептал он. – Тебе причинили боль. Он не ответил. Взгляд стал отстраненными. – Сколько ты будешь страдать? – не сдавалась я. – Сколько тебе придется из-за меня вытерпеть? Положив руку мне на бедро, он сказал: – Твой свет сияет ярко, и я не позволю ему угаснуть. Не раньше срока. Грубое напоминание о том, что я была смертной, а он – не был. Все произошедшее за последние несколько недель напоминало мне об этом, словно сама Вселенная не позволяла забыть. К черту Вселенную! Я поцеловала его в висок, пытаясь отв- лечься. – Другие законы, о чем они? Он вздрогнул и дотронулся до головы. Я прикусила губу. – Тебе нужно отдохнуть… – Трон бога не наследуется… – он выста- вил большой палец, – его можно только завое- вать. Значит, его власть – не неизбежность? Он выставил указательный палец. – Время нельзя изменить. – Средний палец. – Смерть нельзя обратить. Безымянный палец. – Нельзя заставить смертных исполнить волю бога, можно только убедить. Вечные законы. Интересно, сколько еще существует менее значительных законов и сколько из них несправедливы или устарели? Они такие же запутанные, как законы человеческие? Меняются ли они когда-либо? Я вновь поцеловала его в висок, затем в лицо, задержавшись, чтобы его жар согрел мои губы. Когда он повернулся ко мне, я поцеловала его в губы, а когда отстранилась, он смотрел на меня так, словно я была мозаикой, которую он только что собрал, но кусочки сложились не в ту картину, которую он ожидал увидеть. – Ай… – пробормотал он. – Ты прав. – Я не улыбалась уже два дня, и было приятно наконец это сделать. – Это сбивает с толку. Непонятно, меня ты зовешь или тебе просто больно. Наградой мне стала легкая улыбка, однако я хотела увидеть ее во всей красе – такую, какая расплылась на его губах, когда он впервые проснулся. Словно я была единственным созданием во всей Вселенной, на которое он хотел смотреть. Даже Эдкар так на меня не смотрел. Я наклонилась к нему, призывая, позволяя приблизиться. Его губы были не такими пылкими, как тогда, в пристройке: он еще не восстановился после пережитого испытания. И все же они разожгли огонь у меня в груди и развеяли дурные мысли в голове. Отстранившись, он прижался лбом к моему. – Мне нельзя здесь оставаться. Будь счастье вазой, моя треснула бы от горлышка до дна. Горячая ладонь скользнула вверх по моей руке и ключице. Возможно, он почувствовал трещину и пытался его закрыть. – Мои гонцы предупредили меня, что положение дел поменялось. Моя армия собирается наступать и одержит победу. Едва крепость Луны падет, Мои силы вернутся. Она это знает. Это нападе- ние было отчаянной попыткой изобразить превосходство. Интересно, подумала я, сколько еще бож- ков приходило к нему с отчетами, когда я не видела? – Луна не может победить. Это противоречит самому устройству Вселенной. – Его пальцы скользнули обратно вниз по моей руке. – И все же она не оставляет напрасных попыток. Она всегда была существом эгоистичным. Тем не менее нужно положить этому конец. – Он отстранился и поймал мой взгляд. – Смертные умирают во тьме. Если бы только Матушка-Земля проснулась и встала на Мою сторону… Но Она слишком долго спала. Я проглотила ком в горле. – Значит, нужно выжать все возможное из оставшегося времени. – Я прижала ладонь к его груди в районе сердца. – Останься у нас всего неделя, и я буду твоей эту неделю. Если один день, то я буду твоей один день. Один час – я буду твоей на один час. Опять вернулся тот самый взгляд. Словно я была единственной, на кого он в принципе мог смотреть. Однако теперь его глаза были подернуты такой глубокой тоской, что у меня в душе похолодело. Такую тоску способно вынести только существо, прожившее тысячелетия. Существо, которому причиняли боль и которого предавали, вновь и вновь, существо с вечно кровоточащими ранами. И мне отчаянно хотелось их залечить. Я вспомнила его рассказ о звездной матери, Серес. Тогда я не понимала, какая сила может быть настолько мощной, чтобы отвратить женщину от этого мужчины, от этого бога. Но теперь поняла: эта сила – любовь. Ибо я полюбила Сайона. Невозможно было больше отрицать растущее давление в груди, напряженные узлы в животе, жажду, которая привязывала меня к нему, как толстая кожаная заплатка. Никто никогда не вызывал во мне таких чувств. Такой надежды и печали. Такой тяги и желания. Даже талантливый поэт не смог бы описать ураган у меня внутри. Я поцеловала его, высвобождая часть горяче- го пыла. Забралась к нему на колени. Позволила рукам дождем упасть ему на плечи. – Если минутку, – прошептала, – то я буду твоей минутку. Его губы задержались на моих. Ладони схватили меня за локти. – Я причиню тебе боль, – пробормотал он. – Не сейчас, – заверила его я. – Не причинишь, раз небо не нуждается в новой звезде. – Без полной божественной силы, без необходимости в звезде на небе, он был немногим больше, чем просто мужчиной. Меня не ждала участь звездных матерей. Он мог полностью принадлежать мне, а я – полностью принадлежать ему. Свеча погасла, но нам не требовался свет. Его кожа от моих прикосновений слабо светилась, и мне казалась, будто и моя сияет. Пальцы и губы Сайона писали линии сладчайшего пламени на моей плоти, и я рисовала на нем обещания, отпечатывала его на своих костях, сердце, душе. С ним я познала истинную страсть, слишком яркую, слишком красочную, чтобы передать даже лучшими красками. Мы ковали ее вновь и вновь, пока тела не обессилели, затем я погрузилась в блаженный сон, положив голову на сгиб его локтя, потрясенная необыкновенным ощущением целостности, ибо и не осознавала в тот момент, что была чем-то гораздо меньшим. После той ночи в мысли ворвались опасные грезы. Грезы, которые я не позволяла себе с подростковых лет. Грезы о домике на холме или квартирке в городе, оформленной по моим желаниям: с гирляндами по праздникам и портретами на стенах. О любимом мужчине, сидящем у окна и что-то мастерящим. О детях со смуглой, как у меня, кожей, которые бегают по дому, повторяют буквы или учатся держать карандаш. А опасные они потому, что несбыточные. Нельзя устроить смертную жизнь и смертную семью с богом. И уж точно не с тем, которому нужно находиться на небе и от чьего существования зависит все человечество. Вот только я постоянно забывала о сущности Сайона. В течение дня, занимаясь делами, я могла… конечно, не совсем забыть, но спрятать на задворках сознания правду и свои страхи о будущем. Сосредоточиться на работе. Притвориться, что вечная ночь не дышит мне в затылок. Я работала усердно, поскольку чем больше я старалась, тем больше времени оставалось на него, а, как он мне напомнил, это время утекало с каждой секундой. Впрочем, я была счастлива. Мама и даже бабушка отмечали мое хорошее расположение духа, порой с благоговением, порой с покачиванием головы. Зайзи тоже, но ее улыбки никогда не касались глаз: она осознавала мимолетность происходящего с нами. Тем не менее я улыбалась, и они улыбались, и даже Сайон улыбался. Как и прежде, он жил фермерской жизнью, словно родился для нее. Он избегал лунного света, а его божки создали иллюзию, будто он ушел – об этом он мне рассказал однажды ночью, прежде чем я затащила его на сеновал и занялась с ним любовью так, словно это был наш последний раз. Последним он не был, но близким к нему. Мама знала, что между нами происходит. Не могла не знать. Тем не менее она не упрекала меня за связь вне брака, учитывая сущность Сайона и то, что сама она никогда не была замужем. Мама просто позволяла мне наслаждаться жизнью. Они с Зайзи и Катой позволили нам быть счастливыми, и я любила Сайона всем сердцем, теми фибрами своего естества, о существовании которых даже не догадывалась, и эти опасные грезы мелькали в сознании, порождая надежду и затачивая ее, словно нож. Ночью, когда я лежала рядом с ним и рассказывала все то, что прятала от остальных, эта надежда меня пугала: я понимала, как глубоко, в конце концов, она меня ранит. Я попросила Сайона об одной минуте, он же предоставил мне неделю. Позже я задумывалась, знал ли он, что та ночь будет нашей последней. И потому так страстно занимался со мной любовью, потому шептал стихи мне в волосы, боготворил меня так, будто богом была я, а не он. Впрочем, знай Сайон о грядущем, он бы не прижимался ко мне так крепко, пока я спала. Именно тогда, пока я плыла по глубинам дремы, меня охватила жгучая, раскаленная боль и разорвала на части. Я резко проснулась, словно меня кто-то встряхнул, однако во дворе я была одна, окруженная обрезками плитки и сухим раствором.