Не наладилось. Следующее утро, которое я определила по старым карманным часам деда, выдалось таким же темным, как прошедшая длинная ночь. Вознеся мольбы богам, я встала у кухонного окна и взглянула на звезды. Мама оказалась права: нам потребовались дрова. Несмотря на то, что на дворе август, существенно похолодало. Вода не заледенела, но кухонный камин пришелся весьма кстати, и я переживала, что температура опустится еще ниже. Переживала за урожай и за нас. Бежав из Элджерона, я прихватила с собой приличные сбережения, но за прошедшие годы они изрядно оскудели, поэтому от урожая буквально зависела наша жизнь. К тому же осталось совсем немного драгоценных свечей. Я положила ладонь на стекло. – Луна, – в комнату, прихрамывая, вошла Ката. Пригнувшись, я поискала взглядом ночное светило, однако оно спряталось за домом. Выскользнув наружу, я приблизилась к сеновалу и обернулась. Губы приоткрылись от удивления. Я никогда не видела такой огромной Луны. Она висела в небе подобно гигантской жемчужине, словно мир уменьшился до размеров устрицы. Чтобы закрыть ее, пришлось поднять обе ладони, – прямо как Солнце, вместе с Его лучами. Она светилась белым сиянием, ярче опала, и оно подчеркивало множество шрамов на ее поверхности. Тем не менее ее яркости не хватало, чтобы восполнить Его отсутствие. В то время как Солнце освещало всю Матушку-Землю, Луна испускала мягкое серебристое свечение, которое не пронзало завесу ночной тьмы по-настоящему, а лишь наносило блеск на небо и смягчало тени мира под ним, мерцая на лужах, металле и светлых камнях. Сомневаться не приходилось: раз Луна стала такой яркой, война богов докатилась до Рожана. Я всегда считала лунный свет прелестным: чистым и скромным, полностью меняющим вид всего мира – это оценит любой художник. Однако никогда прежде я не лицезрела полубогиню в таком пронзительном величии. Не стоило и надеяться, что получится передать захватывающее зрелище на холсте или ином материале. Возможно, лишь мозаика из обсидиана и бриллиантов справится хотя бы отчасти. По возвращении в дом руки дрожали, тем не менее я взяла альбом для рисования, поднесла к ближайшей свече и начала с древесного угля. Придется довольствоваться сероватой бумагой. Я набросала горизонт: мне столь часто доводилось его изображать, что хватало просто памяти. Бабушка цокнула языком. – Какой прок в рисовании? Она никогда не понимала занятий, от которых на столе не появляется еда, а в сарае – сено, поэтому я пропустила ее слова мимо ушей. Я заштриховала горизонт, сильно нажимая на уголь для плотности цвета, затем нарисовала на небе почти идеальный круг и закрасила остальную страницу. После чего легким движением запястья добавила шрамы. Рисование помогало мне думать. Живопись помогала думать. Лепка помогала. А сейчас мне ой как требовалось подумать. – Возможно, Матушка-Земля передвинулась, – пробормотала я, заштриховывая тени. – Матушка-Земля спит, – возразила Ката. – Разве ты не ворочаешься во сне? Рука замерла над рисунком. При тусклом свете и с помощью лишь кусочка угля удавалось передать разве что часть величественного пейзажа. Я отложила инструмент. Будучи начинающим художником в Элджероне, я первым делом усвоила одно: нужно вовремя остановиться. Однако останавливаться не хотелось. Странно таким простым рисунком передавать столь сложное явление. – Где Энера? – спросила я. Бабушка всегда требовала, чтобы ее называли по имени, и с возрастом я приспособила эту манеру обращения и к матери. Ката доковыляла до стула и уселась, но не стала зажигать свечи на своем импровизированном святилище. Она была набожна, но не глупа: не стоило растрачивать впустую ограниченный источник света. – Кормит животных. Им все еще нужно питаться, знаешь ли. Мои губы на мгновение плотно сжались. – Я ей помогу. С исчезновением света я, по крайней мере, стану хоть чем-то полезна. Мысль эгоистичная и вздорная – тем не менее она всплыла в голове. – Возможно, боги наконец договорились, – предположила Ката. Я тяжело сглотнула. – Возможно, Солнце убит. – Солнце нельзя убить. Боги бессмертны. – Возможно, бога способен убить другой бог, – прошептала я, внутри все сжалось в тугие узелки. Впрочем, Луна лишь полубогиня – бессмертная и могущественная, но далеко не столь великая, как Солнце и Матушка-Земля. Вот почему ее влияние гораздо менее заметно, даже сейчас. Повязав на талию фартук, я шагнула во тьму и не стала брать с собой масляную лампу: Луна освещала путь в достаточной мере, хотя поля вдалеке вырисовывались как вздыбившиеся черные удила, а тени вдоль тропинки растекались густо, как деготь. Мысленно вознеся еще одну тщетную молитву богам, я направилась к сараю с распахнутыми для освещения дверями и окнами. Дневная живность молчала: не раздавалось ни пения птиц, ни жужжания пчел с тех пор, как потемнело небо, однако мышиное шуршание усилилось, как и стрекот сверчков, и уханье сов. Овцы не блеяли, но стояли беспокойно. Следовало ли отвести их в поле? Но как уследить за всеми ними без дневного света? К тому же кто знает, чем сейчас заняты волки: рыскают по округе или в замешательстве залегли на дно, ожидая окончания затянувшейся ночи? Мама работала вилами, раскладывая сено по стойлам: я скорее ее услышала, нежели увидела. Она была тенью среди теней, только от обуви отражался лучик лунного света. Я не спросила об овцах. Мама пыталась работой заглушить страх. Не следовало ей мешать. Мы подождем. Пока овцам в сарае безопасно. Мы подождем, и тьма рассеется. Во всех историях сражения на небесах всегда заканчивались быстро. Закончится и это. Никогда еще я так старательно не заводила дедушкины часы, как в ту темную пору. С третьего дня я стала держать их при себе и заводила всякий раз, как освобождались руки. Заводила, когда не могла заснуть, заводила, когда мама плакала, уткнувшись в подушку, чтобы не слышала Ката. Накануне четвертой ночи я крепко сжимала карманные часы в левой руке, а правой ела: хлеб и крольчатину с фасолью, тушенную на постоянном огне камина. Ладони покрылись мозолями, поскольку приходилось часто колоть дрова, да и лес был неблизко. Я едва различала бревна впереди. Приходилось много трудиться. На ферме всегда приходится много трудиться, особенно без мужских рук. А когда мир погрузился в нескончаемую тьму, работы прибавилось. – Интересно, как там Даника, – пробормотала Энера и откусила кусок хлеба. Без масла. Я могла бы взбить сливочное масло, если бы только нашла маслобойку. – Давайте схожу в деревню. Дорога мне известна, – предложила я. – Да справится она! – отрезала Ката. Тьма, как и дождь, делала ее сварливой. – У нее есть помощники. Даника – мамина сестра. Она жила в Гоутире, ближайшей от нас деревне, в полусутках пешего пути. В отличие от мамы она вышла замуж. Большинство из ее восьмерых детей остались жить поблизости, включая Зайзи, мою лучшую подругу, которая была на шесть лет меня младше. – Зайзи поможет, – прошептала я. Что-то в нескончаемой ночи требовало тишины. Ката осушила свою маленькую чашечку и сказала: – Нам нужна вода. Я провела пальцем по циферблату часов. – Схожу к реке вечером. Мама покачала головой. – Не по темному. Подожди до… – Тут она спохватилась. Подождать до утра? А если утро не наступит? А если оно не наступит никогда? – Я пойду с тобой, – исправилась она. – Нам нужны дрова, – возразила Ката, вонзая вилку в кусок мяса. – Все свободное вре- мя следует колоть дрова. Не хандрить. Не спать. Не рисовать, – проворчала она, покосившись на меня. Я не ответила. Незачем злить бабушку, которая всегда держала меня в ежовых рукавицах, как и мою маму. Вероятно, потому что я увлеклась мужчиной и провела лучшие годы своей юности вдали от фермы. Работала художником, причем добилась успеха. Возможно, я бы никогда не уехала из города, если бы не война: страны не поделили полезные ископаемые, и армия Белата пересекла границы Рожана, после чего мне пришлось бежать в безопасное место – назад домой. Бои длились уже годы, и, судя по тем скудным новостям, которые доходили до наших пустынных равнин, мира не предвиделось. А пока не закончится война, и у людей вновь не заведутся в карманах деньги, мое творчество никому не будет нужно, несмотря на всю мою славу. Однако я не могла просто перестать творить, даже на ферме. Даже когда не восходит Солнце. С таким же успехом бабушка могла потребовать, чтобы я перестала дышать. Ката просто злилась из-за того, что в свои семьдесят три года ей не под силу работать как прежде. Ее организм слабел. Приходилось полагаться на дочь и внучку, а Ката ненавидела полагаться на кого бы то ни было. Я вполне ее понимала. Легче полагаться только на себя. Я никогда не теряла голову из-за мужчины, даже с Эдкаром. И никогда не понимала, как это удается многим другим. Я никогда… не испытывала глубокой романтической привязанности. Однако меня привлекали песни и произведения искусства о любви до гроба. Как загадка, которую все никак не получается отгадать. Впрочем, возможно, безопаснее просто о ней забыть. – Скорее всего, разбойники тоже залегли на дно. – Я ободряюще улыбнулась маме. – До реки недалеко. А если что, я бегаю быстро. Маме затея не понравилась, тем не менее вода нам была нужна, а ослушаться Кату она не могла – ни разу не ослушалась за все пять лет с моего возвращения на ферму. Мы закончили ужин в той же гнетущей тишине – еще чуть-чуть, и она свела бы меня с ума. Я собрала посуду и поставила рядом с раковиной для Каты – бабушка пока справлялась с мытьем посуды и приходила в ярость, если ее лишали этой обязанности. Затем я проскользнула в свою комнату. В доме было две спальни, мама любезно предоставила мне свою, а сама переехала к бабушке, и они вдвоем спали на кровати, которую Ката некогда делила с моим дедушкой. Распустив хвост, я откинула волосы назад. У нас с мамой была густая черная копна, которую мы отращивали просто потому, что длинные волосы легче заплетать в хвост, а жесткие пряди лучше слушаются. Все остальное досталось мне от бабушки: серовато-карие глаза и более смуглый цвет кожи. Говорили, что у меня отцовские губы, но сама я никогда его не видела. Даже мама едва помнила бывшего возлюбленного. Он был ошибкой, хоть и сослужил добрую службу. Я натянула на себя пальто, до сих пор не привыкшая к его тяжести на плечах: всего несколько дней назад было лето. Решив не надевать перчатки, я взяла масляную лампу, два пустых ведра и коромысло. Река протекала за полями. Было бы сподручнее взять Лозу: она способна унести гораздо больший груз, чем я. Вот только если наша единственная лошадь, до сих пор не подкованная должным образом, в темноте сломает ногу или испугается чего-то и убежит, ее утрата сильно ударит по хозяйству. Лучше делать все самой, пока не вернется Солнце. Луна зависла на западе над далекими горами, настолько маленькими, что они едва отступали от равнины. Ее наполовину скрывало облако, казавшееся полностью серебряным. Некоторое время я любовалась этим светом, затем моргнула и перевела взгляд на проторенную дорожку, ведущую к реке. Она была гладкой и ровной, тем не менее следовало соблюдать осторожность. К тому же не стоило привыкать к свету неестественно яркой Луны. Я миновала поля, которые в нескончаемой тьме выглядели внушительнее и причудливее. Вкупе с ленивой песней сверчков ночь казалась еще более сказочной. Хотя бы река не изменилась под влиянием странных небес. Она журчала, по-летнему медленно извиваясь между неглубокими берегами с чахлым на вид тростником. Взглянув на него, я вновь с тревогой подумала о посевах. Они, несомненно, испортятся, если Солнце не вернется в ближайшее время. Новое сияние Луны, пожалуй, замедлит увядание, но не сможет их взрастить. А урожай необходим нам для выживания. – Помогите нам, боги, – пробормотала я, опускаясь у воды на колени, и поставила лампу рядом. Я вознесла молитвы всем богам, полубогам или даже божкам, готовым меня выслушать, прося сжалиться над нами и восстановить дневной цикл. Затем я наполнила ведро водой и поставила на берег, потом наполнила второе. Продевая коромысло через ручки ведер, я с тоской подумала об обратной дороге. В последнее время мне не спалось. Затянувшаяся ночь приводила в замешательство весь организм. Кожа и сознание жаждали солнечного света. Даже до опустившейся на Землю тьмы я обожала Солнце – пожалуй, это была моя самая набожная черта. Я потянулась за лампой, но слишком поторопилась и случайно пнула ее ногой, отчего она покатилась по берегу. Зашипев от злости, я бросилась вслед за ней, пока не расплескалось все масло или, того хуже, лампа не упала в реку. Поймав ее, я с облегчением выдохнула и подняла повыше, оценивая повреждения. Вдруг на краю испускаемого ею светового круга блеснуло нечто золотое. Я замерла. Прищурилась. Подняла лампу еще выше. Охваченная любопытством, тихо приблизилась. Шаги заглушались шумом реки. Золотое пятнышко потемнело и расширилось, превратившись… В руку! Раскрыв рот, я поспешила вперед, пока весь свет лампы не озарил его – мужчину, лежащего на животе: одна рука подогнута под тело, другая вытянута, ноги свисают с берега. Одежда выглядела странно, вся в складках, однако мое внимание по-прежнему было приковано к его коже – коже столь насыщенного золотистого цвета, что она казалась почти коричневой. Игра света?