Факт же был в том, что закон — вместе со всей королевской конницей и всей королевской ратью — только что изрек свое слово. И слово это гласило, что меня признали такой матерью, от которой следует держать подальше ее собственных детей. Глава 30 Покидая здание суда, я была так поражена и ошеломлена, будто меня последние два часа лупили пыльным мешком по голове. Мне нужно было как можно дальше убраться от этого ужасного здания с его затхлым воздухом и нелепыми обвинениями, поэтому, выбравшись на улицу, я резко бросилась к своей машине. На мгновение мне показалось, что я слышу, как кто-то зовет меня по имени. Но я отбросила эту мысль. Здесь меня искать никто бы не стал. Однако потом призыв раздался снова: — Миссис Баррик! Миссис Баррик! Я обернулась и увидела мистера Ханиуэлла. Похоже, всю дорогу из зала суда он следовал за мной. — Погодите немного, — сказал он. — Я… мне нечего вам сказать, — бросила я в его сторону, затем ускорила шаг. — Вы забыли свою сумочку, — сказал он. И он помахал этой самой сумочкой, а затем, отчаянно хромая, двинулся ко мне так быстро, как только мог. — Подождите, — попросил он. — Я ведь старик. Мои времена беготни за девушками давно прошли. Я двинулась ему навстречу, чтобы хоть как-то сгладить грубость своих слов: эдакий извиняющийся жест за то, что ему пришлось догонять меня. — Спасибо, — сказала я, когда он вручил мне мою сумочку. — Я вам очень благодарна. Я было снова повернулась к своей машине, и тут выяснилось, что мистер Ханиуэлл еще не закончил. — Пожалуйста, подождите секунду. Просто подождите, — задыхаясь, произнес он. — Мне нужно немного поговорить с вами. — О чем тут говорить? — раздраженно ответила я, кивнув в сторону здания суда. — Судья меня ненавидит и сделает все возможное, чтобы мне не вернули сына. — Погодите, погодите. Судья Стоун просто… В общем, он впервые вас видит, так что ему пришлось задать свой тон во время разбирательства. Просто некоторые женщины не воспринимают суд достаточно серьезно, вот он и слегка давит на них поначалу. — Слегка давит, значит, — сказала я. — Миссис Баррик, — произнес он, все еще не отдышавшись. А затем удивил меня следующей фразой: — Пожалуйста, давайте присядем? Он указал на каменную скамью, стоявшую под деревом перед зданием суда. — Да ради бога, — ответила я. Пока он хромал к скамейке, я, можно сказать, фактически вела его под руку. Я бы предложила ему как следует опереться на меня, если бы не думала, что могу его этим обидеть. — Ух. Так гораздо лучше, — сказал он, садясь. Он похлопал ладонью рядом с собой. Когда я села, он вытащил носовой платок и промокнул им лицо. — Знаете, я постараюсь быть с вами абсолютно откровенным: это было черт знает что такое, — сказал он. — Не уверен, что мне когда-либо доводилось участвовать в подобном пятидневном слушании… да тут надо скорее употреблять слово «поединок». Так что, если вы чувствуете себя растерянной, я вас не виню. Потому что сам чувствую себя так же. — Спасибо, — сказала я. И я действительно была ему искренне благодарна. — Жаль, что мне так и не удалось задвинуть куда подальше всю эту чушь с показаниями конфиденциального информатора, — продолжил он, качая головой и запихивая в карман носовой платок. — Я очень ценю вашу попытку, — сказала я. — Но кто этот конфиденциальный информатор? Вы можете как-то это выяснить? — Мы могли бы, — ответил он. — Но как? — В общем, я подумал над этим, и мне кажется, что все эти так называемые адвокаты, которые там сидели, могут по-настоящему пригодиться. Ордер на обыск регистрируется в официальном реестре, так что поднять его — не проблема. Проблема в том, что в документах будет указан только номер, но не имя этого информатора. Единственный способ, с помощью которого мы можем, так сказать, разоблачить его — оспорить сам ордер. — И вы можете сделать это? — Разумеется. В любом случае эти сведения имеют отношение к заведенному на вас уголовному делу, а слушание по нему будет происходить в окружном суде. Я могу подать ходатайство об отмене ордера на том основании, что конфиденциальный информатор дал представителям шерифа заведомо ложную информацию. В итоге судья неизбежно потребует представления этого самого информатора. Тогда начнется так называемое слушание по ходатайству. В зависимости от того, как все пойдет, ваше дело даже может решиться одним махом. — Что вы хотите этим сказать? — Когда я приведу этого типа к присяге, надеюсь, что смогу сбить его с толку и уличить во лжи. Может, даже не в одной. Как только судья поймет, что конфиденциальный информатор пытается выкрутиться, ему не останется иного выбора, кроме как аннулировать ордер. А если властные структуры утрачивают ордер, то все доказательства, найденные в результате обыска по этому ордеру, теряют силу, и становятся, как мы говорим, — гнилыми яблочками. И тогда дело лопнет. — Лопнет, в смысле… — Сдуется, — сказал он. — Без доказательств никакого дела быть не может. Прокурор должен будет снять обвинения. Я глубоко вздохнула. Было так заманчиво выслушивать стратегию мистера Ханиуэлла — простую, понятную и, казалось бы, такую реальную — что во мне зародилась надежда. Но разве я не знала, насколько опасными могут быть такие эмоции? Я посмотрела на дерево, нависшее над нами. Его почки были готовы лопнуть, и под их тяжестью уже сгибались ветви. Это был один из предвестников весны, времени перерождения. И я вновь вспомнила о тюльпанах перед моим домом. Когда-то их вид тоже наполнял меня оптимизмом, и посмотрите, что произошло в итоге. — Вы действительно думаете, что это сработает? — спросила я. — Мы не узнаем, пока не попытаемся. Мы. Теперь я снова раздумывала над местоимениями и переосмысливала их; услышав же, как первое лицо множественного числа сорвалось с его губ, я действительно воодушевилась. И когда я по-новому взглянула на своего морщинистого защитника, то задумалась, что же на него нашло. До недавнего времени он относился ко мне так же скептически, как и все остальные. Что-то явно изменило его образ мыслей. — Мистер Ханиуэлл, спасибо, но… Позвольте спросить, отчего вы так настойчиво пытаетесь мне помочь? Этот вопрос, казалось, развеселил его. — Миссис Баррик, я понимаю, что выгляжу не ахти, но все же я ваш адвокат. — Нет… Я знаю, но… Я не наивная дурочка. Вам за ваши услуги платит суд. И у вас, вероятно, был миллион клиентов, певших те же песни, что и я, что они, мол, совершенно невиновны. И вы… Не будете же вы говорить, что верили им всем. Я уверена, что поначалу вы совершенно не верили и мне. Но сейчас, в суде, вы действовали, ну, я не знаю… как-то иначе. Он слегка усмехнулся. — На это… так сразу и не ответишь. — Пожалуйста, попытайтесь. Некоторое время мы сидели молча, пока он подбирал подходящие слова. Когда он наконец начал, его голос — говорил он все так же медленно, словно его рот был набит мраморными шариками — зазвучал одновременно как-то глубже и печальнее. — Миссис Баррик, я не первый день занимаюсь такими вещами. Может быть, мне не всегда это хорошо удается, и, безусловно, особой выгоды тут не получишь, но тем не менее я варюсь в этой кухне уже очень много времени. Если бы вы просидели на моем месте сорок лет, то поняли бы: хорошие и плохие люди — понятия абстрактные. Все мы балансируем где-то посередине, так что место, на котором человек сидит в суде, часто зависит только от постановки вопроса. Вы следите за моей мыслью? — Конечно. — Я не обманываю себя насчет того, кем могут оказаться мои подзащитные. Возможно, они действительно совершали плохие поступки, тут вы правы. Но на самом деле многие из них — вовсе не плохие люди, хотя кое-кто в системе правосудия очень хотел бы выставить их в дурном свете. Моя работа — представлять всех одинаково. И, разумеется, я должен быть убежден в том, что суд относится к ним справедливо. В удачные дни я даже могу заставить тех, кто облечен властью, взглянуть на моих клиентов так, как это делаю я сам: увидеть, что в этих людях сочетается хорошее и плохое, как и в каждом из нас. Вероятно, это лучшее, что я могу сделать для большинства из них, так что могу спокойно спать по ночам, потому что знаю: я старался изо всех сил. Он остановился и тяжело вздохнул. — Но иногда, время от времени, появляется клиент… Мистер Ханиуэлл молча смотрел на дерево, под которым мы сидели. — Когда я увидел вас сегодня утром в зале суда, я был действительно поражен… Слова из него выходили с трудом, он почти задыхался от них. — Знаете, вы мне кое-кого напомнили. А когда я увидел на вас это платье, я, похоже, понял, когда заметил вас впервые. — Что вы имеете в виду? — спросила я.