— Хорошо, хорошо, — кивнул он. — Ты только обороты не сбавляй. Я хочу, чтобы эту дамочку засадили крепко и надолго. Чтоб с ней обошлись даже похлеще, чем с Муки Майерсом. — Скорее всего, не выйдет. Ведь разговоры Майерса записывались. А этой дамочки — нет. Дэнсби скрестил на груди руки. — Я не хочу, чтобы потом болтали о том, что мы привязались к Коко-маме только из-за того, что она белая. — Но пять лет ей точно светит, — заверила его Эми. — Доказательства более чем убедительные. Это, казалось, удовлетворило Дэнсби. — Ладно. Думаю, в свое время мы передадим все эти сведения в СМИ. Словно для того, чтобы сосредоточиться, он постучал костяшками пальцев о дверной косяк, а затем удалился, чтобы вновь заняться тем, что в его понимании считалось работой. Эми снова взглянула на экран. «Даймонд Тракинг». Уоррен Плотц работал в компании «Даймонд Тракинг». А потом… Ну конечно. Ведь там же работала и Мелани Баррик. Эми взлохматила волосы и почувствовала, как ее пронизывает холод. Ей всегда казалось: как только у нее появится имя, она начнет находить связи между преступником и жертвами, и между самими жертвами — тоже. И весьма неожиданным поворотом для нее стало то, что одной из жертв того самого насильника было предъявлено обвинение в хранении наркотиков. Это усложняло дело, поскольку значило: Эми не удастся самостоятельно допросить миссис Баррик. Но всему свое время. Сейчас главным было то, что она успешно вышла на Уоррена Плотца. Через три года после того, как она начала свое расследование, работа наконец-то дала плоды. Глава 14 Моя первая ночь в тюрьме напомнила мне пребывание в приюте: тонкий матрац, запах человеческих выделений, шум по ночам, неизбежный, когда в тесном пространстве собирается большая группа людей. Когда-то подобный саундтрек меня в самом деле успокаивал: кашель и храп, стон дешевых пружинных матрасов, чье-то бормотание во сне. Но сейчас все эти звуки были просто напоминанием о трудно забывающемся прошлом. Если я все же засыпала, это происходило лишь на мгновение, да и то больше напоминало наркоз. А сердце продолжало томиться. Я не переставала думать об Алексе: где же он сейчас? Все ли с ним хорошо? Как мне вернуть его? Я так хотела пройтись рукой по его мягким волосам, почувствовать его сладкий детский запах, услышать его прекрасный смех. Он только что научился смеяться, с тех пор прошла максимум пара недель. Смех шел, казалось, из самого его живота, и это был самый совершенный, самый радостный звук в мире. Бен был в восторге от этого и даже пытался сделать запись смеха нашего сына своим рингтоном. Услышу ли я когда-нибудь еще этот смех? Затем всплыл еще более сложный, еще более запутанный вопрос: кто сказал социальным службам, что я пытаюсь продать своего ребенка? Кто мог додуматься до такого бреда? Кто мог настолько ненавидеть меня? И почему? Все эти детали упрямо не хотели собираться в более или менее связную картину. Утром я проснулась — хотя таким словом вряд ли можно было это назвать — около пяти часов. Вскоре я уже сидела перед представителем службы суда Блю Ридж: он должен был дать рекомендацию об освобождении под залог судье, встреча с которым предстояла мне позже в тот же день. И после того, как меня как следует потиранили… Водилось ли за мной ранее что-нибудь криминальное? Как долго я жила в своем районе? Была ли у меня семья? Работа? После этого меня вернули к остальным заключенным. На тот момент стрелки часов перевалили за шесть; мои сокамерницы суетились, ходили в ванную, хихикали друг над другом, ссорились по тем или иным причинам. Никто не говорил, как мне следует себя вести, но подобный ритм жизни — словно в тех же приютах — был мне хорошо знаком. Я слилась с массой заключенных и весьма преуспела в том, чтобы не пялиться в чужие глаза, а также не общаться с сокамерницами вплоть до завтрака. Но сразу после того, как я нашла местечко за столом, поставив перед собой поднос с водянистой овсянкой и резиновыми яйцами, ко мне подошли три молодые темнокожие женщины. — Говорила же я вам: это она, — сказала одна из них, словно гордясь своими словами. — Тебя сегодня утром в новостях показывали, — сказала другая. — Ты прямо знаменитость. — Тебя кличут Коко-мамой, — издала третья. — Говорят, у тебя нашли кучу кокса. А твою фотку постоянно показывают по телеку и все такое. Я, хотя и впитывала все сказанное, как губка, пыталась не подавать виду, что меня это всерьез интересует. Если все сказанное ими было правдой — а я и мысли не допускала, что они это выдумали — то к позору, уже пережитому мной, добавились новые штрихи. Наверняка сейчас все в Стонтоне, с кем мне только приходилось сталкиваться начиная с тринадцати лет, от учителей до бывших работодателей (и нынешнего тоже, кстати сказать), мелют языками на тему, какой паскудой оказалась эта Мелани Баррик. Лицо второй вдруг просветлело. — Эй — сказала она. — Если ты Коко-мама, может, я стану Коко-дочкой, как думаешь? Мы могли бы поработать на пару, когда откинемся. Две ее товарки, услышав это, засмеялись, добродушно подталкивая друг друга локтями. — Ага-ага, а я буду Коко-кузиной, — сказала третья. — А ты — Коко-тетушкой. И все мы станем одной большой счастливой Коко-семейкой. Они засмеялись еще громче. Я же не произнесла ни слова. — Ой, да ладно, — сказала третья. — Мы просто прикалываемся. Я снова взялась за яйца, которые даже и близко не напоминали натуральные. Поднесла вилку ко рту. Мне просто хотелось, чтобы они отстали от меня. — Эй!.. Ты что, думаешь, что ты лучше нас? — сказала одна из них, толкнув на меня поднос. Я поймала его как раз перед тем, как он упал мне на колени. Часть овсяной каши выплеснулась из неглубокой пластиковой миски на стол. — Ну как? Думаешь, ты тут самая важная персона, потому что засветилась по ящику? — сказала она. Мое молчание, похоже, не приносило ожидаемых результатов, так что пришлось вопросительно посмотреть на нее. — Мне нечего тебе сказать, — тихо произнесла я. — Оставьте меня в покое, пожалуйста. — О, да Коко-мама хочет уединиться? — насмехалась та. — Думаешь, сука, что можешь приказывать мне? — Не думаю. Зато думаю, что имею полное право на то, чтобы от меня отстали. Та уже собиралась выдать что-то в ответ, но тут подошла одна из сотрудниц этой исправиловки. Она была афроамериканкой, ростом около шести футов, с большой грудью и внушительным задом. Ее волосы были заплетены в дреды — возможно, нарощенные — и стянуты в узел, чтобы не мешать работе. А ее выдвинувшаяся челюсть не оставляла сомнений в том, что возникшую ситуацию она ни разу не одобряет. — Ладно, Дадли, хорош уже, — сказала она. — Иди и сядь где-нибудь. Подальше. — Я просто говорю с… — Тебе что, отдать приказ в письменном виде? Хочешь посидеть в карцере? Тогда валяй, трепись дальше. — Черт возьми, да мы просто развлекаемся, — сказала Дадли. Потом, надувшись, отвела подружек прочь. Как только они удалились на почтительное расстояние, служащая сказала: — Извините за все это. — Ничего страшного. Спасибо за помощь, офицер. Я буду просто сидеть и завтракать, ничего такого. Я коротко улыбнулась ей, полагая, что на этом разговор будет закончен. Но она осталась на месте, глядя на меня со странным выражением лица. — Ты меня не помнишь? — тихо сказала она. Вздрогнув от удивления, я пристально посмотрела ей в лицо: я была практически уверена, что до этих пор никогда ее не видела. — О… Извините, но я… Я взглянула на ее бейджик, где коричневыми буквами было проставлено имя. Может, мы вместе работали в «Старбаксе»? Или посещали одну и ту же школу? Я была больше чем уверена, что женщину такого роста вспомнила бы наверняка. Но в голову ничего не приходило. — Не волнуйся, — сказала она. Я уже хотела спросить ее, как, когда и почему мы могли познакомиться. Уж кто-кто, а друг в этих стенах мне очень пригодился бы. Но что-то подсказывало мне, что не время сейчас выяснять это. Да и место тоже не совсем подходящее. К тому же вряд ли офицер Браун хотела, чтобы ее услышал кто-либо из заключенных. — Еще раз спасибо за помощь, — сказала я, кивая в сторону издевавшихся надо мной, которые уже присели за один из столиков. — Да не переживай ты из-за них. Эти ничего страшного тебе не сделают, — сказала она. — Но есть тут и кое-кто покруче. Им лучше не переходить дорогу. — Понимаю. — Береги себя, — сказала она. — Еще увидимся. До самого конца утра я не поднимала головы. Зная, что скоро я предстану перед судьей, я старалась не корчить из себя крутую заключенную, а наоборот, пыталась походить на женщину, смирившуюся со сложившимися обстоятельствами. Однако оранжевая роба не очень-то способствовала этому. А с волосами без расчески вообще мало что можно поделать. Вскоре после обеда меня привели в комнату, где уже сидели шестеро других заключенных: две женщины, одна из которых была беременна, и четверо мужчин. Всем нам велели спокойно сидеть на скамейке и ждать. Настало время для слушания по залогу. Мне показалось странным, что в тюрьму вошел судья. Ведь обычно заключенных приводят к судьям, а не наоборот? В любом случае, я сильно занервничала. Это было что-то вроде того состояния, в котором я ожидала приглашения в офис директора соцслужбы, с той лишь разницей, что последствия здешнего визита будут гораздо серьезнее. Моих сокамерников вызывали одного за другим. Когда процедура заканчивалась, они тихо выходили. Ну, кроме беременной женщины. Она плакала.