Бонифаций де Йонге писал на западе «Денненорда»: «Каждый новый день хуже, чем вчерашний». В ту субботу в дом попали три снаряда. Уцелела лишь центральная лестница. Полыхал газовый завод, стоявший чуть южнее. В доме было душно, все забились в подвал, где солдаты сидели на полу спиной к спине. После стольких дней без пищи и сна их лица были как мертвые маски. Жена бывшего генерал-губернатора предложила солдату немного коньяку, чтобы подбодрить его. «Но я не ранен, – сказал тот. – Вы не должны мне это давать». Де Йонге пытался отвлечь их маленькую внучку Нельси от стрельбы, вынимая свечи из пакетов и складывая их обратно. «Но, когда все раненые лежат, Нельси скачет между пропитанными кровью матрасами, перепрыгивает окровавленные бинты и порванную форму, и эти несчастные с мягкой улыбкой тянутся к ней. Иногда это просто разрывало душу»[1157]. В тот же день отель «Схонорд» снова оказался в руках немцев. Унтер-офицер, выглядевший крайне довольным собой, привел массу бойцов для охраны. Убедившись, что раненых немцев лечат по-прежнему хорошо, он сказал: «Да, вижу, англичане – это не русские»[1158]. Он объявил, что всех немцев, которых можно перевезти, эвакуируют. Кроме того, у всех окон поставил охранников, словно поощряя польских десантников в округе по ним стрелять. Вид немца с оружием вызывал у них единственное желание: убить. Однажды немецкий пулеметчик занял позицию у окна на верхнем этаже, что вызвало возмущенные протесты со стороны британских врачей. Отель сильно пострадал в боях. Потолки осыпались, вряд ли утешая раненых. Отряд эсэсовцев отобрал из числа раненых британцев тех, кто мог ходить, для отправки в Арнем. Священник из планерного полка разговорился с одним молодым немцем-пехотинцем. «Мы ненавидим евреев, – сказал юный эсэсовец. – Евреев и русских»[1159]. «Почему ты ненавидишь евреев?» «Потому что они начали войну». «Почему ты ненавидишь русских?» «Почему мы ненавидим русских? – Молодой нацист грустно улыбнулся. – Ну… вы их просто не видели». Полковнику Уорреку пришлось разослать по медпунктам приказ не эвакуировать раненых: им все равно ничем не могли помочь на перевязочных пунктах и в больницах. На одного лежавшего на полу раненого приходилось только пол-одеяла. Продолжавшие сражаться солдаты отдали раненым большую часть сброшенных с парашютом продуктов, но еды все равно не хватало. Еще более критичной проблемой становилась нехватка медикаментов. «Запасы морфия и бинтов были на исходе», – отметил Уоррек в своем рапорте[1160]. «Было очень плохо, когда не хватало еды и воды, – писал голландский волонтер, – но еще хуже стало, когда закончился морфий и люди, уставившись в потолок, молча плакали от боли»[1161]. Пресную воду удавалось собрать, лишь когда случался дождь, и ее не хватало ни для операций, ни для того, чтобы просто вымыть раненых. «Оперировать было невозможно, а отдых, тепло, возможность утолить жажду – недоступны». Хотя вода столь драгоценна, подполковник Маррэйбл, командир 181-го парашютно-десантного медотряда, по-прежнему настаивал, чтобы все офицеры брились, пользуясь одной и той же банкой с холодной мутной водой. Все лавки и почти все дома в Остербеке были разграблены. «Капитан Гриффин, десантник-дантист, пристрелил из “Стэна” пару овец. Пошли на рагу»[1162]. В медпункте, устроенном в доме семьи Хорст, прежде всего не хватало сыворотки против гангрены. «Поначалу многие раны были несерьезными, – рассказывал санитар, – но потом начиналась гангрена. Несколько часов – и все… Каждый день мы выносили по четыре-пять трупов»[1163]. Сержанты Королевской медслужбы проявляли удивительную смелость и решимость, о чем свидетельствовал один раненый десантник. Немецкий танк начал обстреливать дом тер Хорстов. Капрал медслужбы схватил флаг Красного Креста и пошел прямо к танку. Когда командир высунулся из башни, капрал в ярости спросил, почему они обстреливают дом, на котором четко виден красный крест. Командир танка извинился, развернул танк и покатил обратно к Арнему[1164]. В 13.05 в штаб армии группы «В» пришло сообщение. Гитлер негодовал, узнав, что 1-я воздушно-десантная дивизия еще не уничтожена. Он только что отдал приказ «2-му танковому корпусу СС развернуть пятнадцать “Тигров”»[1165]. Вскоре получили еще одно сообщение: 506-й батальон тяжелых танков с «Королевскими тиграми» и 741-й танковый батальон направляются для усиления танкового корпуса СС Биттриха и 2-го парашютно-десантного корпуса Майндля. Войска Биттриха в Бетюве были отброшены 129-й бригадой с полосы обороны от Ресена до Элста. Биттрих прекрасно знал, что британцы подводят войска для усиления поляков в Дриле. Поэтому он хотел атаковать западнее Валбурга, чтобы перерезать им путь, но танковая рота боевой группы Кнауста потеряла три танка из-за атаки Сомерсетской легкой пехоты и 4-го/7-го полка Гвардейских драгун на Остерхаут. И он не мог бросить в бой «Тигров»: на бездорожье эти гиганты просто застряли бы в грязи. Биттрих также приказал 30-му пулеметному батальону занять позиции у Недер-Рейна, чтобы прикрыть переправы[1166]. Генерал авиации Кристиансен издал патетический приказ по армии, поздравив дивизию фон Теттау «под безошибочным и энергичным руководством генерала фон Теттау»[1167]. Полковника Фуллриде из дивизии Германа Геринга, должно быть, стошнило, когда он с ним ознакомился. Кристиансен утверждал, что противника теснят на восток, но все же Теттау жаловался, что он не может продвигаться вперед под огнем 64-го Среднего полка, который, как он полагал, был польской тяжелой артиллерией. Рота из разведбата дивизии «Фрундсберг» под командованием оберштурмфюрера Карла Зибрехта получила приказ продвигаться вдоль северного берега Недер-Рейна и наблюдать за противоположным берегом в Дриле. Остальная часть разведывательного батальона находилась на другом берегу реки с зенитной бригадой Хуберта Свободы, вдоль железной дороги от Элдена до Элста, напротив поляков. Днем часть 130-й бригады двинулась через Валбург в Дрил, частично укрытая проливным дождем. Одновременно 214-я бригада наступала на Элст силами 7-го полка Сомерсетской легкой пехоты, 1-го батальона Вустерширского полка и эскадрона 4-го/7-го полка Гвардейских драгун. Роттенфюрер Альфред Рингсдорф из 21-го мотопехотного полка играл на пианино в одном из домов Элста. Он не слышал, как приближались «Шерманы», пока прямо через комнату не пролетел снаряд, к счастью не задев пианино[1168]. Но в бой вступили «Тигры», мощный резерв майора Кнауста, и «Шерманы» отступили, подбив одну «Пантеру» Mark V. «У нас было четыре “Тигра” и три “Пантеры”, – рассказывал Хорст Вебер. – Мы были убеждены, что одержим здесь еще одну победу, что разобьем врага. Но потом “Тайфуны” ударили по нашим танкам ракетами и разбили все семь на кусочки. И мы заплакали. Мы рыдали от гнева, это так несправедливо, что одной стороне – все, а другой – ничего. Видим в небе пару черных точек, знаем, что это ракеты. Потом эти ракеты подстрелят танки, и они будут гореть. Солдаты выходили оттуда все обожженные и кричали от боли»[1169]. Вебер признался, что, когда истребители-бомбардировщики «Тайфуны» подбили эти танки, он и его товарищи «бежали изо всех сил, чтобы спастись», но тут появился Кнауст на своем тягаче и, размахивая одним из костылей, орал: «Назад! Назад!» А поскольку это был майор Кнауст, им стало стыдно и они подчинились. Молодые бойцы его просто боготворили. Хоть он и не был эсэсовцем. «Он спас нашу линию фронта в Элсте. Для него я бы что угодно сделал». Кнауст перестроил оборону и передал бойцам дивизии «Фрундсберг» два «Тигра». Те встали рядом с позициями. «Это было как партнерство. Мы защищали друг друга. Мы защищали танки от атак пехоты с фланга, а они нас – от “Шерманов”. Но главное, с “Тиграми” было не так страшно»[1170]. Полковник Маккензи прибыл в штаб Браунинга с приключениями, без которых он вполне мог бы обойтись. Согласно журналу боевых действий Королевской конной гвардии, он «нахватался впечатлений, когда его бронированный “Даймлер” вступил в перестрелку с тягачом противника и он как заряжающий выстрелил восемь раз»[1171]. Броневик перевернулся, и Маккензи едва не попал в плен, когда немецкая пехота в поисках экипажа выдвинулась вперед цепью, «как на охоте на куропаток», с криками: «Эй, томми, выходи!»[1172] Адъютант Браунинга Эдди Ньюбери отметил, что они были потрясены видом Маккензи. У него была «изрядная щетина, растрепанный, в грязной одежде и выглядел очень уставшим»[1173]. Позже Браунинг сказал, что Маккензи и Майерс были «цвета шпатлевки, как люди, пережившие зиму на Сомме»[1174]. Какие бы иллюзии ни оставались у Браунинга, доклад Маккензи о ситуации в пределах периметра обороны должен был их разрушить. Маккензи не щадил его чувств, но позже решил, что Браунинг все же не осознавал всей серьезности их положения. Еще раз предоставив в его распоряжение свои броневики в качестве такси, Королевская конная гвардия отправила Маккензи и Майерса обратно в Дрил, чтобы они могли той же ночью переправиться через Недер-Рейн вместе с большей частью польских десантников и доложить генералу Уркварту. Главной заботой генерала Хоррокса была не битва за Элст. Это была, конечно, судьба 1-й воздушно-десантной дивизии в Остербеке. Он послал своего начальника штаба бригадного генерала Пимана встретиться с генералом Демпси, командующим 2-й армией, который прибыл в Синт-Уденроде. Было решено предпринять последние усилия для укрепления плацдарма воздушно-десантной дивизии. Если это не удастся и поступят сообщения, что немцы готовятся предпринять масштабную акцию, чтобы попытаться сокрушить периметр, оставшиеся в живых десантники будут эвакуированы обратно в Бетюве. Демпси уполномочил Хоррокса и Браунинга принять это решение без оглядки на вышестоящее командование. Они могли огласить его на следующий день, в Валбурге, – на совещании штаба 43-й дивизии. Уркварт показал двум бригадирам, Хиксу и Хакетту, а также подполковнику Лодер-Симондсу послание, которое он собирался передать Браунингу, с описанием их положения. Он заканчивал его такими словами: «Боевой дух все еще высок, но непрестанные и сильные минометные обстрелы имеют очевидные последствия. Мы будем держаться, но в то же время надеяться, что предстоящие 24 часа принесут облегчение»[1175]. Утренний дождь сменился ясным небом. По собственной инициативе лейтенант Джонсон из американской группы авиаподдержки и канадский лейтенант Лео Хипс еще до рассвета переплыли Недер-Рейн в лодке. Они отправились в Дрил на командный пункт Сосабовского и сообщили его штабистам о ситуации на периметре обороны. Два лейтенанта впервые за неделю получили горячую еду и приличную выпивку[1176]. Стояла ясная погода, был хорошо виден северный берег Недер-Рейна, откуда они пришли, и можно было наблюдать за действиями авиации союзников. «Мы впервые увидели настоящую воздушную поддержку операции. Более получаса “Тайфуны” и “Тандерболты” обстреливали и бомбили позиции немецких зениток. Затем пришли “Стирлинги” и “Дакоты” со своим грузом. От Дрила с нашего периметра на тот берег реки взлетели ракеты, обозначая зону сброса, и почти сразу же с трех сторон участка, где стояла дивизия, свои ракеты выпустили немцы. У меня душу рвало на куски, когда я видел, как эти жизненно важные грузы падают в пяти километрах от позиций дивизии. До них дошла десятая доля, не больше. Я бы правую руку отдал за рацию, чтобы связаться с этими самолетами и направить их в нужную зону. Зенитки подожгли две “Дакоты”, но обе летели, пока не сбросили груз. Только один человек выпрыгнул из двух самолетов, прежде чем они врезались в землю»[1177]. В общей сложности «Стирлингов» и «Дакот», сбросивших в тот день грузы, было сто двадцать три. Шесть были сбиты, шестьдесят три повреждены[1178]. Немецкий зенитный огонь сокращал транспортный парк Королевских ВВС столь стремительно, что сбрасывать новые припасы они могли еще весьма недолго. В тот день генерал-майор Сосабовский получил сигнал, что десантные лодки уже в пути. «Я был не очень доволен, – сказал он. – Не мог понять, почему они хотели пожертвовать специально подготовленными десантными войсками на штурмовой переправе, в то время как 43-я дивизия обучена таким атакам и у нее есть лодки. Но я выполнял приказ»[1179]. К вечеру небо прояснилось. Была звездная ночь. Полковник Майерс на южном берегу контролировал раздачу десантных лодок 130-й бригады польской бригаде. Он очень сочувствовал полякам. Лодки оказались не того типа и размера, о которых им говорили. Их доставили только в 02.00, и только десять оказались пригодными. Еще две были пробиты немцами в пути во время обстрела. Инженеров не было, и полякам, не умевшим форсировать реки, было очень трудно грести. Вместо батальона на северный берег за остаток ночи переправились лишь 153 человека – офицеров и солдат. Многих убил или ранил немецкий 30-й пулеметный батальон, стрелявший по воде по отмеченным направлениям. Раненых вернули на южный берег[1180]. Сосабовский, наблюдавший за происходящим с дамбы, незадолго до рассвета остановил операцию. Вероятно, он знал американскую шутку, что «англичане будут сражаться до последнего союзника»[1181]. В ту ночь он вполне мог о ней вспомнить. Глава 23 Воскресенье, 24 сентября Почти всю ночь генерал-майор Сосабовский провел на дамбе, наблюдая за переправой 8-й роты, и лег лишь на рассвете. В 10.00 его разбудили: прибыл генерал Хоррокс на броневике в сопровождении офицера связи подполковника Стивенса. Сосабовский обрадовался и удивился, тем более что маршрут из Неймегена через Валбург был все еще открыт для немецких атак. Но почему не явился Браунинг, его прямой начальник? Сосабовский и Хоррокс поднялись на церковную башню в Дриле, и с колокольни Сосабовский смог показать ключевые точки, в том числе высоту Вестербоуинг, отбитую немцами у Пограничного полка. Фронт 1-й воздушно-десантной дивизии Уркварта, проходящий вдоль реки, теперь не превышал и километра, и немцы пытались полностью его отрезать. Хоррокс слушал, но сам сообщил немногое. Он не сказал, что его начштаба бригадный генерал Пиман и генерал-майор Айвор Томас, командир 43-й дивизии, уже решили форсировать реку ночью. Он просто поручил Сосабовскому прибыть в штаб Томаса в Валбурге на совещание в 11.30[1182]. Сосабовский послал вестового на северный берег Недер-Рейна, на дамбу – за переводчиком, лейтенантом Ежи Дырдой. Когда Дырда добрался до фермерского дома, Хоррокс уже уехал. Сосабовский дал лейтенанту указание принести пулемет и гранаты, и оба, а с ними и Стивенс уехали на джипе, которым управлял сержант Юхас. Дырда недоумевал, зачем пришлось отзывать Сосабовского с фронта на совещание[1183]. Для Сосабовского была одна хорошая новость, хотя поразительно, что ему не сказали об этом раньше. 1-й батальон и часть 3-го батальона, вопреки опасениям генерал-майора, не погибли. За день до этого их наконец-то десантировали в сравнительно безопасный сектор 82-й воздушно-десантной дивизии у Грусбека. Дул сильный ветер, многие переломали ноги, но главное, остальная часть бригады направлялась в Дрил[1184]. Недалеко от Валбурга, небольшого городка, британский военный полицейский остановил джип Сосабовского и велел съехать на обочину. Их направили в сад, где на поляне стояла большая палатка. Хоррокс и Браунинг ждали снаружи. «Приветствие было прохладным, – заметил Дырда. – Я не увидел ни малейшего радушия со стороны британских генералов и бригадиров по отношению к генерал-майору Сосабовскому»[1185]. Сосабовский не был знаком с генерал-майором Томасом, командующим 43-й дивизией. Томас был самодовольным и, вероятно, самым непопулярным генералом во всей британской армии. За поистине маниакальную придирчивость и прусскую одержимость формой офицеры звали его «генерал фон Тома». Томас сорвал бы погоны с командиров, если бы в то время, когда их войска захватывали объект, выгребные ямы не соответствовали нормативным размерам. Еще его прозвали «Мясник» – за наплевательское отношение к потерям при достижении цели[1186]. Сосабовский спросил Хоррокса, может ли он взять с собой лейтенанта Дырду в качестве переводчика во избежание недопонимания. Хоррокс отказал, утверждал, что в этом нет необходимости. Но Дырда обратился к Браунингу, который знал его по предыдущим совещаниям, и Браунинг согласился. Ему Хоррокс перечить не мог, что отнюдь не улучшило его настроения. В палатке он не разрешил Дырде сесть рядом с Сосабовским и настоял на том, чтобы тот стоял позади генерала. Это было на удивление мелочно. Дырда заподозрил, что Хоррокс просто не хотел иметь в свидетелях еще одного офицера-поляка. Еще более поразило то, что Сосабовского и Дырду усадили с одной стороны стола, а все высшие британские чины заняли места напротив. Это было похоже на военный трибунал, а не на совещание союзников. Даже подполковник Стивенс, офицер связи, не сидел на польской стороне. Хоррокс сел между Браунингом и Томасом, лицом к Сосабовскому. Отчет Дырды, единственный подробный источник сведений о совещании в Валбурге, полон негодования на отношение британских генералов к Сосабовскому. Он не помнил, что Сосабовский всегда открыто критиковал весь план операции «Маркет – Гарден», и теперь, когда его предостережения полностью оправдались, Браунинг и Хоррокс, вероятно, ожидали новых протестов против катастрофического британского планирования. Они явно были полны решимости с самого начала дать понять Сосабовскому, где его место. Председательствовал Хоррокс. Он заявил, что по-прежнему намерен создать сильный плацдарм к северу от Рейна. В эту ночь предстояло совершить две переправы под командованием генерал-майора Томаса, в подчинение которого должна была перейти польская парашютно-десантная бригада. Затем он передал слово Томасу, и тот сообщил, что 4-му батальону Дорсетского полка и 1-му батальону польской бригады предстоит переправляться напротив паромной пристани в Хевеадорпе. С собой они возьмут дополнительные боеприпасы для 1-й воздушно-десантной дивизии. В то же время остальная часть польской бригады должна была переправиться примерно в том же месте, что и накануне вечером. «Обеими переправами должен был командовать бригадный генерал Уолтон, командир 130-й пехотной бригады, – заметил Дырда. – Лодками снабжает 43-я пехотная. Все указания давались в очень императивном тоне, с оттенком превосходства»[1187]. Томас не сообщил никаких подробностей о том, сколько и какие именно лодки будут предоставлены, укомплектованы ли они инженерами, и ничего не сказал ни о дымовой завесе, ни об артподдержке. По сути, информации было так мало, что Хоррокс мог бы сообщить обо всем Сосабовскому и в Дриле, не заставляя его ехать в Валбург. Оба польских офицера были ошеломлены. Человек, которого Томас назначил командующим операцией, был не только младше Сосабовского по званию, но и вблизи реки никогда не был. Это выглядело как преднамеренная провокация. Когда Сосабовскому сообщили, что его 1-й батальон отдадут бригадиру Уолтону, он с невероятным самообладанием заявил, что командует Польской отдельной парашютной бригадой и сам решит, какой батальон будет выбран для выполнения конкретной задачи. Британские источники, основываясь на официальной истории 43-й Уэссекской дивизии, утверждают, что Сосабовский в тот момент вышел из себя и сказал Хорроксу: «Я генерал Сосабовский, и я командую польской парашютной бригадой. Я делаю что захочу». Хоррокс якобы парировал: «Вы под моим командованием. Вы будете делать то, что прикажу вам я, черт возьми». «Хорошо, – вроде как уступил Сосабовский. – Я командую польской парашютной бригадой и сделаю то, что вы, черт возьми, прикажете»[1188]. Почти наверняка это апокриф, байка для офицерской столовой. Сосабовский, страстный патриот, не терпел глупцов любого ранга, и трудно поверить, что он сказал бы: «Я поступаю так, как вы, черт возьми, прикажете». В отчете Дырды нет ничего, даже отдаленно напоминающего этот обмен репликами. У Дырды были веские основания подозревать, что Хоррокс и Браунинг хотят избежать ответственности за катастрофу и попытаются «доказать, что возражения Сосабовского, его упрямство и непримиримость мешали им оказать действенную помощь 1-й воздушно-десантной дивизии»[1189]. Но Дырда не признает, что Сосабовский неверно понял ситуацию. Сосабовский утверждал, что вместо плана, предложенного Томасом, нужно силами дивизии совершить масштабную переправу через Недер-Рейн дальше к западу и зайти в тыл немецким войскам, окружавшим 1-ю вдд. Это было невыполнимо, так как британцам не хватало лодок и мостового оборудования для своевременной переброски значительных сил, и в любом случае Томас мог выделить не больше бригады. Но Сосабовский был совершенно прав, указав, что план Томаса – высадка бойцов Дорсетского полка и его 1-го батальона на паромной пристани Хевеадорпа, прямо под захваченной немцами высотой Вестербоуинг, – был по меньшей мере безрассудным. Немецкие пулеметные позиции, накрывающие реку, означали, что только что описанная операция будет не переправой, а наступлением. (В своих мемуарах Хоррокс никогда не упоминал о совещании в Валбурге. Он утверждал, что отправился прямо из Дрила в Синт-Уденроде, к генералу Демпси. Что еще удивительнее, он писал: «Задним умом все крепки, но сейчас я думаю, было бы лучше предназначить 43-ю дивизию для иного направления. Вместо того чтобы пропускать их 22-го сквозь Гвардию, мне следовало приказать генералу Томасу зайти с левого фланга, через Недер-Рейн, гораздо западнее, и ударить по немцам, вовлеченным в бой с 1-й воздушно-десантной дивизией, с тыла»[1190]. Кажется, он забыл, что именно так советовал поступить Сосабовский и именно это он, Хоррокс, наотрез отказался делать. А еще стоит повторить, что план окружения с запада, предложенный Сосабовским, был единственным, который приняла Академия Генштаба голландской армии, отказавшая всем офицерам, предлагавшим наступление по дороге Неймеген – Арнем.) Как только Дырда закончил переводить, генерал Томас встал и, игнорируя все, сказанное Сосабовским, заявил, что переправы проведут в 22.00 и в тех местах, которые он указал. До этого момента Сосабовский прекрасно владел собой, но намеренно грубый отказ офицера, равного ему по рангу, ответить на его предложение привел его в ярость. У него было больше опыта, чем у кого-либо из присутствующих, он гораздо лучше представлял себе местность. И он чувствовал, что Хоррокс, а с ним и Браунинг, который не произнес на совещании ни слова, не имели в действительности никакого желания продолжать сражаться за Арнем. Операция, о которой говорил Томас, просто позволяла им сохранить лицо. Сосабовский не выспался, и это усугубляло его раздражение, которое он испытывал из-за этого плохо спланированного предприятия. Он встал и на своем ломаном английском предупредил, что жертвы Дорсетского полка и его 1-го батальона будут напрасными. Он снова подчеркнул, что солдат Дорсета, которых двинули на Вестербоуинг, отправили на верную смерть. Если у британцев нет сил нанести серьезный удар, пусть выводят дивизию Уркварта. Томас попытался его прервать, но Сосабовский ответил: «Не забывайте, что за последние восемь дней не только польские десантники, но и лучшие сыновья Британии, солдаты-добровольцы из вашей воздушно-десантной дивизии, напрасно гибнут на Рейне»[1191]. «Совещание окончено, – гневно объявил Хоррокс. – Приказ генерала Томаса должен быть выполнен. – Он повернулся к Сосабовскому. – А если вы, генерал Сосабовский, не желаете выполнять данные вам приказы, мы найдем для польской парашютно-десантной бригады другого командира, который будет наши приказы выполнять». Офицеры 30-го корпуса вышли, не простившись с Сосабовским, но генерал Браунинг остался и пригласил его на обед в Неймегене. Это слегка рассеяло его угрюмость, и он согласился, в надежде, что сумеет убедить Браунинга изменить мнение Хоррокса. Но, когда он услышал от Браунинга, что в эту ночь лодок для переправы почти не осталось, взорвался и сказал все, что думает, о медлительности и некомпетентности 30-го корпуса. Позднее Дырда предупредил его, что это было неразумно. Браунинг и Хоррокс, старые друзья, держались бы вместе при любой критике британской армии. Сосабовский был зол и на лейтенанта Дырду, который, по его мнению, своей откровенностью перешел все границы дозволенного, и отказался с ним говорить. Но после войны он понял, что Дырда был прав. Он, Сосабовский, действительно играл на руку своим противникам. Хоррокс, как уже упоминалось, находился в плохом физическом и психическом состоянии из-за своих серьезных ран и постоянно испытывал боль. Монтгомери не следовало возлагать на него столь серьезную ответственность. А Браунинг страдал от постоянной простуды, от которой никак не мог избавиться. У Сосабовского действительно был непростой характер, но это не оправдывало такого к нему отношения. Как признал Уркварт, было совершенно незачем наносить ему такое оскорбление – поставить его под командование молодого и неопытного бригадира. По всей видимости, Хоррокс, и Браунинг приложили руку к тому, чтобы убедить Монтгомери, будто польская парашютно-десантная бригада не хочет воевать. За день до этого, вернувшись из Неймегена после встречи с генералом Браунингом, полковник Чарльз Маккензи сидел на южном берегу Недер-Рейна. «Я думал, что́ буду докладывать генералу, – писал он позже. – Я мог либо сказать, что, оценив ситуацию на обоих берегах реки, уверен, что переправа с южной стороны не будет успешной. Или я мог бы сказать, как приказали, что [30-й корпус] делает все возможное, чтобы переправиться, и мы должны держаться»[1192]. Спустя какое-то время «я решил сказать ему то, что [Хоррокс и Браунинг] сказали мне: они делают все возможное, и переправа состоится. Я чувствовал, что ему будет легче поддержать своих людей, если я так скажу». Вернувшись в штаб дивизии, Маккензи доложил обстановку Уркварту, тот не выказал никаких чувств. Состояние отеля «Хартенстейн» было отчаянным. Некогда безупречная территория отеля напоминала «участок открытых горных разработок, одни окопы и воронки от бомб», а само здание выглядело словно «тронь и рухнет»[1193]. В медпункте дивизии было свыше тридцати раненых. Среди многочисленных жертв немецкого минометного обстрела в «Хартенстейне» были бригадир Хакетт и его старший писарь штаб-сержант Пирсон. Последний был оскорблен тем, что его бригадиру приходится есть руками, и пошел искать нож и вилку[1194]. Тогда его и ранило осколком снаряда. Он сумел добрести до медпункта в «Хартенстейне» и нашел там Хакетта, тяжело раненного в живот. Позднее обоих немцы эвакуировали на их же джипе как военнопленных в больницу Святой Елизаветы. У Хакетта было не меньше четырнадцати дырок в кишечнике. Бригадир Латбери, который уже был там пациентом, слышал, что шансов выжить у Хакетта было пятьдесят на пятьдесят[1195]. 24 сентября в 09.00 полковник Уоррек отправился к генералу Уркварту. Он убедил его, что ему необходимо связаться со старшим офицером немецкой медслужбы, чтобы «организовать эвакуацию раненых в более безопасный район на контролируемой немцами территории», поскольку нет никакой возможности переправить их на другой берег реки. «Командир дивизии совершенно ясно дал понять, что ни при каких обстоятельствах противник не должен заподозрить, что это проявление слабости, и нужно четко понимать, что эта мера продиктована исключительно соображениями гуманности». В тот же день огонь на время прекратили – «очистить поле боя от раненых, чтобы обе стороны могли продолжить бой»[1196]. Полковник Уоррек, который мог спокойно передвигаться от «Хартенстейна» до «Схонорда» под флагом Красного Креста, подошел к немецкому врачу. Им оказался Эгон Скалка, старший офицер медслужбы дивизии СС «Гогенштауфен». Скалке, австрийцу из Каринтии, было всего двадцать девять лет. В прекрасно сидевшей на нем форме, с волнистыми волосами, он явно злоупотреблял одеколоном. Его холеные руки с золотым перстнем-печаткой СС указывали, что он не снисходил до операций. Уоррек попросил о встрече с командиром дивизии. Скалка согласился, и они вдвоем поехали на джипе под флагом Красного Креста к командному пункту дивизии «Гогенштауфен» на вилле «Хесельберг», на дороге на Апелдорн из Арнема. (Скалка впоследствии утверждал, что инициативу проявил именно он, а не Уоррек. Он сказал, что слышал о тяжелом положении раненых от Харцера, а тот узнал из перехваченных немцами радиограмм[1197]. По его словам, он въехал в периметр обороны, размахивая белым флагом, с пленным томми на переднем сиденье джипа[1198].) Уорреку пришлось подождать, пока Скалка зайдет к командиру дивизии. Скалка утверждал, что Харцер рассердился из-за того, что Уорреку не завязали глаза и привезли его без согласования: «Вы с ума сошли, везти его сюда без разрешения?»[1199] Затем Харцер ушел в соседний кабинет, к Биттриху, расспросить его о перемирии и эвакуации британских раненых. Биттрих согласился сразу. Скалка тем временем позвонил старшему офицеру медслужбы в районе и попросил прислать все доступные машины скорой помощи и автомобили. Биттрих и Харцер вышли к Уорреку и выразили стандартное немецкое сожаление о том, что «их странам приходится воевать между собой»[1200], за которым явно слышался намек на то, что им нужно плечом к плечу вместе сражаться с Советами. Условия прекращения огня и эвакуации согласовали быстро, но Уркварт был прав, опасаясь, что этот демарш только укрепит немцев в их уверенности в своей грядущей победе. Харцер накормил Уоррека бутербродами и вручил бутылку бренди для Уркварта. Он и его офицеры поделились также запасами морфия из британских контейнеров, сброшенных за пределами периметра. (После войны Харцер писал Уркварту из лагеря, надеясь, что тот засвидетельствует рыцарское поведение дивизии «Гогенштауфен»: «По итогам Нюрнбергского процесса все войска СС были объявлены преступной организацией. Я призываю британских солдат в знак признания честного сражения в Арнеме вспомнить то время и признать справедливость поведения по крайней мере тех немецких солдат, которые участвовали в той операции»[1201]. Он безуспешно просил доставить ответное письмо от Уркварт-Уркхарта «в подтверждение моих заявлений».) Затем Скалка отвез Уоррека в больницу Святой Елизаветы, к британским раненым. Они лежали в постелях с простынями, за ними хорошо ухаживали голландские врачи и медсестры, а также немецкие монахини. Конечно, Уоррека поразил контраст с Остербеком, когда он, раненный в спину, увидел, что там не могут оперировать из-за нехватки воды. К тому времени, когда они вернулись в «Схонорд», перемирие уже началось. Немецкие военные грузовики выстроились в ряд, но, поскольку носилки в британской армии были слишком длинными, чтобы поставить их боком, получалось, А что можно установить их только по три в ряд, и потребовалось втрое больше автомобилей. Подполковник Маррэйбл незаметно дал указание своим людям как можно скорее вывезти тяжелораненых, но затем не спешить с остальными – на случай, если прибудет 30-й корпус и спасет их от лагеря для военнопленных. Как и ожидал Уркварт, один из немецких врачей попытался убедить полковника Уоррека, что англичане обязательно должны сдаться, имея столько раненых, и он должен сделать все возможное для того, чтобы убедить командира дивизии. По словам переводчицы Хендрики ван дер Влист, Уоррек молча слушал, затем медленно покачал головой и спокойно сказал: «Нет. Мы пришли не сдаваться. Мы пришли сражаться»[1202]. «Да, я тоже могу это понять, – ответил врач СС. – Это было только предложение». При эвакуации раненых немцы захватили несколько джипов Красного Креста. (В следующий раз союзники увидели машины в Арденнах: на них ехали диверсанты Отто Скорцени, переодетые под американцев.) Захватили они и «Тафельберг», полный раненых. Немецкий солдат-коротышка с падающей на глаза каской раскричался на одну из голландских медсестер, помогавшую британским солдатам. Английский санитар подошел к нему и крикнул прямо в лицо: «Заткнись, а то по башке вмажу!»[1203] Эта неожиданная реакция заставила замолчать. Частичное прекращение огня по крайней мере дало возможность гражданским, попавшим в периметр точно в ловушку, шанс бежать. Когда они проходили немецкие позиции, эсэсовцы издевались над беженцами, мол, вот что вы получили за дружбу с британцами. В 16.00 немцы подвели войска к «Схонорду», чтобы использовать здание в качестве прикрытия при атаке. Подполковник Маррэйбл жестко приказал им покинуть госпиталь, но не смог убедить отступить. Присутствие оставшихся там охранников спровоцировало прибывших поляков, сразу же начавших стрелять по немцам. «Подвергаясь серьезному риску с обеих сторон, подполковник Маррэйбл отправился на переговоры с поляками и сумел на время восстановить спокойствие»[1204]. У другого врача, капитана Моусона, задача была гораздо труднее: теперь, когда из-за немецкого наступления «Схонорд» оказался под перекрестным огнем, ему предстояло убедить майора Уилсона из 21-й отдельной парашютной роты сдать свои хорошо укрепленные позиции. Эсэсовцы продолжали давить, угрожая уничтожить «Схонорд», если британцы не оставят определенные здания. Они подвели две САУ, но авианаводчики Уилсона уничтожили одну и заставили отступить другую, стремясь не допустить мотопехоту внутрь госпиталя. Уоррек заметил: «Я скорее удивился, когда подскочил суровый с виду капрал СС со “Шпандау” и пулеметной лентой на шее и приказал им (по-английски)“валить отсюда к чертовой матери и побыстрее”, и все это сопровождалось сердитым взглядом и жестом в сторону нарукавной повязки с Красным Крестом»[1205]. Только после того, как четырехчасовое прекращение огня закончилось, Биттрих осмелился сообщить об этом в штаб-квартиру группы армий «В». Модель был в ярости. «Бог мой, да чем вы думали? – требовал он ответа. – Это перемирие лишь на руку врагу!»[1206] Но Модель все еще был готов защищать Биттриха и позаботился, чтобы штаб фюрера не узнал об этом инциденте. Гитлера бы удар хватил. Он все еще издавал приказы, не имеющие никакого отношения к тому, что происходило на местах, и последний из них генерал-фельдмаршал фон Рундштедт передал как раз тем утром. «Фюрер приказал как можно скорее уничтожить противника в районе Арнем – Неймеген – Мок и на востоке, а брешь на линии фронта к северу от Эйндховена закрыть концентрическими атаками»[1207]. Модель просто ответил, что ликвидация периметра вражеской обороны в Остербеке ожидается на следующий день[1208]. Немецкие генералы продолжали ждать новых высадок десанта, и Биттрих с облегчением узнал, что 506-й батальон тяжелых танков с большим количеством «Тигров» прибудет позже в тот же день. Теперь, переправившись через реку прошлой ночью, передовой батальон дивизии «Гогенштауфен» оказался против польских десантников. Мёллер утверждал, что отношение к раненым и погибшим «внезапно изменилось»[1209]. Поляки хотели просто убивать немцев.