Хильда, ты у нас прямо королева. Да ты всегда такая. Хобарт, а ты просто похож сам на себя. Лучше любого короля. Как мы тут с тобой сыплем комплиментами! Но ведь это так и есть. Хильда, ты даёшь себе отчет, что мы снова вернулись к цивилизации. Это был большой кружной путь. Очень приятный путь. ОНА БЫЛА ЗНАКОМА С ЛИНКОЛЬНОМ На самом краю Палисадов через Гудзон от Гарлема в начале века был ресторанчик, известный у студентов Колумбийского университета под названием «Гэти». Будучи сытыми или, пожалуй, голодными столовскими харчами, мы отправлялись на пароме и фуникулёре к Гэти. Там можно было получить наилучшие в Нью-Йорке бифштексы. Один из наших студентов, граф Зенсаку Сано, как-то привёз к Гэти японского консула. Консул объявил, что бифштекс у Гэти лучше, чем у Дельмонико, а консул знал толк в еде, так как жил за счёт своего правительства. Бифштексы у Гэти стоили намного дешевле, чем у Дельмонико. Мне как-то не верилось, что «Гэти» настоящее название ресторана. Я полагал, что студенты сами придумали это название, вдохновлённые видом хозяйки, высокой женщины с самой необъятной талией в своём роде. Если она носила корсет, то его наверняка делали на заказ на какой-нибудь фабрике. В помощниках у неё был сын, который был не так высок, как она, но такой же толстый. Однажды вечером, когда народу было немного, хозяйка остановилась у столика, разговаривая с гостями. Я попросил у неё визитную карточку с номером телефона. Она сходила в конторку и принесла мне карточку. «Мария Гёте и сын, рестораторы». — Госпожа Гёте, — спросил я. — Семья вашего мужа должно быть родом из Германии. Они, случайно, не из Веймара? — Что-то в этом роде. Отец мужа говорил, что в их семье в старые времена был великий поэт. Может быть. Но вы же знаете, как это бывает у иностранцев. Все они хвастают князьями и герцогами в роду. Кто знает? — Вы когда-нибудь читали «Фауста» Гетё? — Нет. Я не знаю голландского. Отец как-то пытался учить меня, но я не захотела. Знаете, как дети в школе дразнятся, если у вас с языка сорвётся хоть одно голландское словечко. Молодой врач, доктор Герберт Слоун, как-то пригласил меня пообедать к Гэти. — С удовольствием, — ответил я. — Только он называется не Гэти, а Гёте. — Гэти. Какое дело может быть бифштексу до названия? Надвигалась гроза. Было темно, почти сумерки, когда мы переехали реку на пароме, а у фуникулёра, который с трудом пробирался по склону вверх, были включены фары. Когда мы добрались до Гёте, посыпались первые огромные капли дождя. Кроме нас посетителей не было. «Чем меньше народу, тем больше удовольствия», — сказал доктор. И он оказался прав. Нам подали два громадных бифштекса, каждого из которых хватило бы на троих, и жареную по-французски картошку, её хватило бы на дюжину человек. Тучная хозяйка со своим невероятно толстым сыном сели с нами за стол, и мощные стулья жалобно заскрипели под ними. — Ребята, — спросила хозяйка. — Я когда-нибудь рассказывала вам, как познакомилась с Линкольном? — Да ну тебя, мама, — перебил её сын-толстяк. — Я только что собирался рассказать им, что со мной случилось, когда я вступил в «Сигма-Эпсилон-Мю». Они умрут со смеху. Мать же, казалось, и не слышала его. — Это было во времена мятежа. Теперь его не называют так, теперь это называется Гражданской войной. А мы же называли всё это просто мятежом. Мятежники, кажется, теснили нас, и президент Линкольн приказал увеличить численность войск. В городе Нью-Йорке формировался полк. Они набрали тысячу добровольцев, у них были ружья и сабли для офицеров, у них были портупеи и ранцы, но им не хватало формы, которая должна была поступить следующим поездом из Чикаго. Груз пришёл в понедельник, а из Вашингтона пришёл приказ погрузить полк на поезд во вторник после обеда. Полк должен был предстать перед президентом Линкольном и затем отправиться прямо на фронт. Бедные ребятки, большинство из них никогда даже не стреляло из ружья! И им предстояло идти прямо в бой! Раскрыли коробки с формой. Там оказались прекрасные мундиры на весь полк, мундиры с галунами и шевронами для офицеров, прекрасные фуражки всех размеров… но не было панталон! Телеграфировали в Чикаго. Там оказалось что-то вроде забастовки, и панталоны будут готовы только через десять дней. Но ведь у полка был приказ отправиться в Вашингтон на следующий день, его ждали на фронте. Придётся им ехать в тех штанах, какие на них есть. Это было ужасно. У некоторых штаны были чёрные, у других — серые, у третьих — желтые, у прочих в полосочку, а у некоторых — черные в белый горошек. Многие из добровольцев были просто нищими, и были одеты в тряпьё. Наш полк оказался бы в Вашингтоне посмешищем. Солдаты готовы были растерзать интенданта. Ведь можно же было заказать форму в Нью-Йорке. На всех фабриках была масса синего армейского сукна, и они понесли бы значительные убытки, если бы война вдруг кончилась. Но интенданты сделали заказ в Чикаго, так как рабочая сила там была дешевле. Я тогда была молоденькой девушкой, мне было шестнадцать, я была высокой и стройной. — Она передёрнула своими необъятными плечами. — Мне очень хотелось на войну. Я хотела переодеться в мужскую одежду и поступить на службу, но капитан не захотел меня взять. А не могу ли я сделать что-нибудь насчёт панталон? Могу! Отец мой был портным. Я пошла к нему и сказала: «Папа, у этих ребят должны быть панталоны завтра к одиннадцати часам!» — И откуда же они возьмутся? — Я достану. — Доченька, ты с ума сошла. — Я пойду к Гроссману, твоему поставщику, и скажу ему: «Вы должны дать мне двести ярдов синего армейского сукна». — Затем я пойду к Моу Саксу и скажу: «Гроссман даёт мне двести ярдов сукна, вы должны сделать то же самое». — Затем я обойду всех остальных поставщиков, одного за другим. Сколько материи нужно на тысячу пар панталон? — Пожалуй, надо две тысячи ярдов. Впопыхах нельзя экономить. Но, доченька, ведь это пустая затея. — Отнюдь. Я достану ткань. А ты найдёшь пятьдесят закройщиков, чтобы раскроить её. Я найду двадцать женщин, которые готовы шить всю ночь, а у них есть свои знакомые. Я наберу двести человек. Я заставлю капитана выделить мне взвод солдат, чтобы отнести ткань к закройщикам и скроенную ткань к швеям. И я пошла к Гроссману. Рассказала ему о проблеме с панталонами, о которой он и так всё знал. Затем я сказала: «У меня есть пятьдесят закройщиков, готовых скроить панталоны, и двести швей, готовых шить всю ночь. Мы доставим панталоны завтра к одиннадцати. Но мне срочно нужен материал. Дайте мне двести ярдов. — Барышня, эта ткань стоила мне денег. — Да, и вы не получите своих денег обратно, если они сошьют всю форму в Чикаго. Дайте мне эту ткань, вы продаёте её правительству в кредит в чрезвычайных обстоятельствах. Вы что, думаете, что наш депутат в палате представителей позволит правительству забыть об этом? Господин Гроссман погладил бороду. — Вряд ли правительство обойдётся со мной по справедливости. Но двести ярдов ты получишь. Я не хочу, чтобы полк опозорил Нью-Йорк. Они ведь будут винить нас, поставщиков материи. — Спасибо, господин Гроссман. Теперь я пойду к Моу Саксу. — Если этот негодяй даст тебе двести ярдов, я дам тебе пятьсот. Я сказала Моу Саксу, что Гроссман даёт мне пятьсот ярдов. — Если этот негодяй даст тебе пятьсот ярдов, я дам тебе тысячу. Остальные пятьсот я добыла за двадцать минут. В наши дни все конторы текстильщиков были на одной улице. Мне не пришлось долго ходить. Затем я направилась к капитану. — Капитан, — сказала я. — У вас будут панталоны к одиннадцати завтра утром. Поставщики дают мне материю, пятьдесят закройщиков готовы скроить её, двести швей готовы шить всю ночь. Мне нужно несколько взводов солдат, чтобы отнести ткань к закройщикам и затем к швеям. А утром нужно будет собрать готовые панталоны. Капитан встал со стула. — Благослови тебя Господь, голубушка. Ты просто Жанна д'Арк. Две крупных слезы скатились у неё по щекам, но она продолжала. — Солдаты собрались в одиннадцать часов и получили свои панталоны. Некоторые оказались коротковаты, другие — длинноваты, одни были слишком тесны, а другие — слишком широки, как турецкие шаровары. Но у полка в целом был бравый вид в полной форме. В час дня они прошагали на вокзал. Капитан настоял, чтобы я отправилась вместе с ними и встретилась с президентом Линкольнном. Боже мой! Как я перепугалась, когда поезд прибыл в Вашингтон! Капитан рассказал президенту историю с панталонами, и президент послал за мной. Я чуть в обморок не упала, когда предстала перед ним. Он посмотрел на меня так, как никто другой. На меня наплыло какое-то облако, светлое облако. Он положил мне на голову руку и сказал: «Милая моя, пусть жизнь твоя будет так же прекрасна, как твоё лицо». Лицо её залилось слезами. Она встала и умчалась на кухню, половицы опасно заскрипели у неё под ногами. — Двадцать раз я просил мать не рассказывать этой истории. — Голос сына даже скрипел от раздражения. — Она только распугивает клиентов. Сколько можно плакать над историей, которую рассказываешь в пятидесятый раз! А вот я вам расскажу, как меня дурачили, когда я вступал в «Сигму-Эпсилон-Мю». Со смеху умрёте. На него напал приступ предвкушаемого хохота, пузо у него так и затряслось. Я глянул на часы. — Господи Боже мой! У нас оставалось всего четыре минуты до отправления фуникулёра к восьмичасовому парому! Мы заплатили по счёту и поспешили прочь. — Жизнь её так же прекрасна, как и лицо её, — произнёс я. Доктор Слоун глубоко задумался. — А хорошо ли ты разглядел его? спросил он. — Её настоящее лицо. У неё красивые глаза, приятный нос и очень хорошо очерченные губы. У неё, по существу, очень милое лицо между ужасно толстыми щеками.