— Где он живёт, этот странный швед? — спросил Хобарт. — У слияния ручьёв Манассис и Шилоу. Да уж на конной станции вам кто-нибудь обязательно покажет. Хобарт и не надеялся научиться чему-нибудь у шведа, но у него было два свободных дня. Он пошёл по улице и вскоре нашёл конную станцию. Да, они знают об этом шведе. Доехать туда можно часа за три на бричке, и это будет стоить ему три доллара. Как выяснилось, у шведа был не один, а целых три глинобитных дома. И к тому же он построил себе ещё один, более претенциозный. Он установил мощные столбы, соединённые восьмидюймовыми поперечинами, чтобы выдержали островерхие стропила, скреплённые трехдюймовыми жердями. Швед собирался делать соломенную крышу. Хобарт знал, что так обычно делали в европейских странах, но в Америке такого никто не видел. Швед стоял у своей постройки рядом с кучей соломы, стебли которой были футов шесть длиной; он скручивал их в жгуты, которые пойдут на кровлю. — Здравствуйте, — сказал Хобарт. Швед изучающе посмотрел на него. — Здра. — Я слыхал, что у вас саманный дом, и хотел бы его посмотреть. Нет. Дом глинобитный. — Швед поднялся и дал знак Хобарту следовать за ним мимо новой постройки. Там была огромная куча саманов, нарезанных квадратами со стороной в фут и толщиной в шесть дюймов. Швед объяснил процесс постройки стен и крыши на две трети по-шведски и на одну треть по-английски, и речь его звучала как-то по особому певуче. Да сгодится любой язык, если видишь, о чём идёт речь. Хобарт прикинул, что на то, чтобы нарезать самана на стены и крышу уйдёт один день, день на то, чтобы сложить стены, два дня — напилить и установить столбы для крыши и один день, чтобы выложить саман пирамидой на крыше. Всего пять дней. Придётся купить лесоматериалов на косяки для дверей и окон, и ещё надо будет купить дверь и две рамы, которые нужно навесить на петли. Это будет стоить десять долларов. Итак, за пять дней работы и десять долларов у него будет дом, прохладный летом и тёплый зимой. Было только одно неудобство, состоявшее в том, что стены садились. Швед построил дом высотой в восемь футов изнутри. А теперь, три года спустя, дом сел до шести футов, и швед уже задевал головой за балки потолка. И поэтому он теперь собирается сделать соломенную крышу, опирающуюся на столбы, так что садиться она не будет. Стены всё же будут садиться, но он нарастит их новыми слоями самана. Как он живёт? На маисовом хлебе и каше из собственной кукурузы, намолотой на ручной мельнице, на копчёной ветчине, которую приходится покупать, на молоке от собственной коровы, мёде из ульев, овощах, растущих в кукурузе, а зимой ещё капуста и турнепс. На ветчину и одежду у него уходит около двадцати долларов. Из одежды он купил себе лишь красное фланелевое нижнее бельё с начёсом, зимой надевает его по две-три пары и ему не нужно пальто. Рабочие ботинки стоят доллар пара, и их ему вполне хватает на лето, и он ещё смастерил себе деревянные башмаки с верхом из кожи от старых сапог — очень тепло и удобно. Двадцать долларов — где он их берёт? В течение двадцати дней он работает у соседей на уборке урожая и сенокосе. Хобарт прикинул, что швед работает ещё двадцать дней на себя на кукурузном поле и заготовке сена для коровы. Пусть даже тридцать дней. А чем же он занимается остальные триста дней в году? Швед отвёл его в дом, открыл крышку большого сундука и достал пачку толстых журналов. «Демон из сатанинского ущелья», «Убийство на сенокосе», «Месть полукровки». Они стоят по двенадцать центов, десять штук на доллар. Он читает медленно, так что две пачки по двенадцать штук ему хватает на год. Швед также достал книгу в переплёте, Библию на шведском языке. — Исключительно ценная книга, ей-богу. По пути обратно в Су-Сити на душе у Хобарта было исключительно легко. То, что делает швед, может сделать и он. И сможет посвятить триста дней в году своим занятиям. И ему не придётся слишком уж ограничивать себя, ведь он всё-таки подкопил деньжат, работая раньше, чтобы как-то скрасить свою жизнь при натуральном ведении хозяйства. Однажды Хобарт стоял у своего дома с соломенной крышей, наблюдая как собирается гроза. Огромные, тяжёлые черные облака медленно ворочались вокруг под раскаты далёкого грома. Наверное, где-то неподалёку был смерч, но смерчи не попадали в эту узкую долину. По дороге галопом скакал всадник. Он свернул в проулок к усадьбе, подъехал к ней и спешился. Всадник оказался наездницей в мужском платье. Хобарт знал, кто это такая. Хильда Кингсли, известный на всю округу трудный подросток. — Вы не приютите моего бедного коня и меня? Сейчас пойдёт дождь. Ливень. — Пожалуйста. — Она прежде всего позаботилась о лошади, и это ему понравилось. К тому же у неё было миленькое личико под мужской соломенной шляпой, а какому мужчине это может не понравиться? Он взял коня за уздечку и повёл его в глинобитный сарай. Хильда пошла за ним. — Какой хороший сарай, — сказала она. — Здесь ему будет хорошо. Я сниму узду и седло. Так ему будет удобнее. — Может я расседлаю? — Ну нет, мой конь любит, когда я это делаю сама. Пока они шли к дому, Хобарт припомнил, что он слышал о Хильде. Когда ей было двенадцать, она одела на себя костюм брата, из которого тот вырос. Это ей понравилось, и она больше не стала носить платья. Мать уговаривала и ругала её, но всё бесполезно. Мать тогда велела ей прятаться, когда приходили соседи, но она не стала. Семье пришлось с этим смириться. Когда ей было двенадцать, это можно было как-то терпеть, а теперь ей было уже восемнадцать, но она по-прежнему начисто отвергала юбки. И она отправлялась в штанах куда ей только заблагорассудится. Отец сдуру подарил ей маленькую вороную кобылу. Она присвоила себе седло брата и ездила верхом по всей округе. В те целомудренные времена девушка в штанах верхом на лошади лишь немногим отличалась от леди Годивы. Воспитанные молодые люди, встречаясь с ней верхом на лошади, решительно отворачивались. Она же бесстыдно дразнила их. До отшельника Хобарта каким-то образом всё-таки дошла одна история о Хильде Кингсли. Любезный и скромный Вилли Блэйк однажды верхом на лошади встретил грозную Хильду на своём вороном коне. Вилли решительно отвернулся, но Хильда развернула коня и подъехала к нему вплотную. — Посмотри-ка на этот холм, Вилли. Говорят, кануки собираются утащить его в Канаду. Вилли с каменным лицом уставился на холм. — А, понимаю. Ты разглядываешь вон того зайца на гребне? Он самец? Он какой-то дурной. Да так и должно быть. — Вилли, а что это за жуткий шрам у тебя на затылке? Ты, наверное, подрался и сбежал? Какой порядочный молодой фермер когда-либо видел свой затылок? Рука Вилли машинально поднялась к воображаемому шраму. Хильда рассмеялась. Вилли обернулся и обругал её. Она засмеялась ещё громче и ускакала прочь. Но Хильда не всегда была так агрессивна. Иногда, в воскресенье вечером, когда она проезжала на своём вороном по сельской дороге, три-четыре молодых человека вдруг вскакивали на своих тяжеловесных рабочих коней и, гомоня, неуклюже бросались за ней. Кавалькада с рёвом проносилась мимо ферм, где томные разодетые дочки сидели в гостиных за вышивкой и вязаньем, а молодые люди в это время что-то кричали Хильде и шумно хохотали. Они так и не могли догнать её, но скромные дамы с отчаянием бросали рукоделие. Всё это, о чём так долго писалось, промелькнуло в мыслях у Хобарта за десять секунд, пока они шли с Хильдой к дому. Она была такая маленькая, такая доверчивая — как может она быть трудным подростком? — Видите вон тех бедных лошадок на холме? — спросила она. — Они и не знают, что сейчас будет страшная гроза. — Они знают об этом, и это им нравится. Дождь будет им приятным прохладным душем и к тому же разгонит мух. — А разве они не боятся грома и молнии? — Нет, они знают, что гром — это безобидный шум. И они знают, что молния никогда не убивает лошадей. Тем более в чистом поле. Коровы бегут к деревьям, и их убивает молнией. А лошадей — нет. — А зачем им надо взбираться на такую кручу? — Потому что там растёт мелкая трава, которая очень питательна. Лошадь изобрели в мелкотравном крае. Вы когда-нибудь слышали об Эгиппе? — Нет, а кто это такой? — Это небольшое животное, жившее когда-то в мелкотравным крае Монтаны. Все лошади, ослы, куланы и зебры — его потомки. Они все стремятся уйти в мелкотравные края, если только могут. — Это всё ваши лошади? — Да. Им по два года, есть годовалые и жеребята. — А зачем вам столько лошадей? — Да ради них самих. Здесь растёт мелкая трава, которая больше никому не нужна. Я просто выпускаю лошадей на волю и получаю жеребят. Пусть будет всё, как в природе. Разве не так? Они подошли к дому. Хильда посмотрела на крышу. — Что это за кровля? Похоже на крыши в книжках с картинками. Крыши в деревнях на старой родине. — Это соломенная крыша. — Не слыхала, чтобы в Америке были соломенные крыши. Они часто бывают? — Нет. Я знаю ещё только одну. Но вот уже начинается крупный дождь. Пойдёмте в дом. Хильда с интересом осмотрела интерьер. Комната была размером футов двадцать на шестнадцать, и не было никакого потолка, отделявшего помещение от крыши. — Я вся дрожу, — сказала она. — Почему это у вас тут в доме так прохладно? На улице такая жара, несмотря на грозу. Это что, от глинобитных стен и соломенной крыши? — Отчасти, — ответил Хобарт. — Вот видите отверстие у конька? Прохладный ночной воздух проникает в него и вытесняет тёплый. Когда же воздух на улице нагревается, холодный уже не может выйти наружу. И если не выпускать холодный воздух через окно или дверь, то в доме весь день будет прохладно. Хобарт зажёг лампу. — А что у вас за пол такой? — спросила Хильда. — На ощупь как-будто каменный, но не такой уж жёсткий. — Это моё изобретение. Камешки в терракоте. — Что-что? — Сначала я сделал хорошую подушку из гравия, песка и цемента. Затем положил слой голубой глины и выложил всё это отборными камешками с реки, красными, желтыми, зелёными, синими, одни из них почти белые, другие почти черные. Я их вбил в глину, и затем развёл здесь большой костёр, который и превратил глину в терракоту. Хорошо ведь? — Да я таких красивых полов никогда и не видела. Дождь с шумом застучал по крыше. В комнате возник лёгкий туман. — Вначале, пока крыша сухая, внутрь попадает немного влаги. Вот вам клеёнка, если хотите, накройтесь. — Спасибо. Ну вот, видите, больше не течёт. В солому я вплёл тростник. Он впитывает влагу как губка и разбухает. Таким образом крыша становится влагонепроницаемой. Хильда обошла комнату. — А что это у вас здесь на стене под клеёнкой?