Знала, что нельзя встревать, но у меня всегда было плохо с терпением. – Не все равно мне. Копилось ощущение, что не мои ноги устойчиво формируют почву, а что почва самопроизвольно начинает деформировать ландшафт. Нет, не теперь… – Мои прикосновения убьют тебя. И мне надлежало молчать? – Мы найдем способ… – Не перебивай. Зыбкое ощущение, что он что-то уже решил, что-то для меня неприятное. – Пока ты… искала путь назад, я проверял все возможные варианты для того, что ты… называешь… «вместе». – И? Мне совсем не хотелось произносить это самое «и». И тем более слушать то, что последует следом. – И его нет. (I Was the Lion – Never Take Me Alive) Его не может не быть. Не может не быть. Взгляд напротив сделался стабильно ровным, почти прохладным. Мол, извини. – Я обещал тебе кофе… Обещал, значит, все-таки… «Я исполнил обещание». Телега покатилась совсем не туда. И кто-то выдернул из моих рук вожжи, вот только неясно было, что дальше говорить. В голове сумятица, в душе ураган. – Проверил, значит… На столе помимо кофе стоял стакан с водой, но я понимала, что вода не сможет смочить пересохшее горло. – Да. И приложил для этого много усилий… «Недостаточно». Всплыла опять в голове фраза Дага про Ингу-мула… –…Есть различия, которые непреодолимы. – Мне не хотелось об этом слушать. – И все, что я могу тебе предложить – это дружба. Друг в Комиссии – смешно. Наверное, любой убил бы за такую возможность, но мне в моей жизни хватило друзей, не хватило только любимого мужчины. Наверное, классно, когда ты попадаешь в неприятность, звонишь по указанному номеру, говоришь: «Рид, помоги…» И приезжает человек в форме. Человек, который заведомо на твоей стороне. Отличный утешительный приз для того, у кого не вышло. Однако я расшифровывала код и восходила на Куюр-Улу не для этого. – Ты хотела вернуться сюда, верно? «Я помог». Не те слова, не за тем, не туда… – Серьезно? – у меня вдруг слетели шестерни. – Думаешь, я рвалась в мир Уровней для того, чтобы полюбоваться Нордейлом? – Инга… Стало вдруг понятно, откуда у меня чувство транзитного пассажира. Получается, все зря? Красивые иллюзии, красивый их крах. А то, что в душе, нужно просто забыть, заделать пылью, глиной, грязью? Авось не будет больше светить… – Значит, ты сдался? Прозвучало жестко, как удар хлыста, и у Рида поджались губы, напряглась нижняя челюсть. Ах да, друзей нельзя оскорблять, они же все-таки Комиссионеры, могут и обидеться. Вот только обидно было все это время думать, что я нашла такого же второго, как я. Упрямого, готового на все ради результата, ради друг друга. И жаль осознавать, что «второй» оказался не из твоей команды, что он принял «нет» априори, что отказался пытаться изменить результат. Почва под ногами вздыбилась, вздыбились и мои принципы. Наверное, я и правда всегда была неукротимой и непримиримой. Такой и уйду. – Вон оно как, значит… – произнесла с притворным принятием. – А знаешь, что мне во всем этом нравится? Спросила неожиданно весело. Задорно и зло. Одновременно вышла из-за стола, направилась к парапету, легко вспрыгнула на него. Действительно, ни экранов, ни защитных сеток – удачно… Воскликнула и прикрыла рукой рот одна из официанток – мне было на нее плевать. Красивое платье, красиво будет развеваться… И неважно, что лицо Рида окаменело, что охали, глядя на меня, немногочисленные гости. Кто-то уронил вилку. – Правда думаешь, что я вернулась ради Нордейла? Мой голос звонкий, как у ведьмы. – Инга! Хотела бы я слышать и дальше собственное имя, произносимое его голосом. Но дальше этого вечера мне не светит. – Знаешь, в этот мир сложно попасть, но из него так просто уйти… Один шаг, видишь? И я шагнула назад, стала ближе к широкому краю, за которым пропасть. – Нужен только еще один. И не нужно взбираться на высоту четырех тысяч метров… Все изменилось в один миг: охрана оттеснила публику ближе к жилому помещению – входу в крытый зал. Столики опустели. Взмахи официантам – приказ уходить. Я не знала, собираюсь ли лететь. Но знала одно: когда тебе шестнадцать и внутри бушуют неразделенные чувства, ты готов в своем бессилии играть на публику, показывать всему миру, как тебе плохо. С годами же понимаешь, что играть на публику не имеет смысла, нужно просто решить, делать важный для себя шаг или нет. У каждого человека наступает момент, когда ты устаешь от поездов и перронов, когда хочешь уже обрести настоящий дом; у меня, очевидно, не выходило. И проще уже было прыгнуть под поезд, чем отправляться к новому вокзалу. Тем более что здесь меня, как выяснилось, не очень ждали. Ветер все-таки был – слабый. Владельцы соврали. Но внутри меня жар злости смешивался с ледяной горечью. Опять одна. В этот момент с места поднялся Рид. Оказывается, я не заметила того, что пока размышляла, он успел соткать вокруг места моего предполагаемого падения мерцающую голубую сеть. Проявились полосы на рукавах куртки, завизжала публика. Сеть бы не дала упасть, сеть бы спасла… Вот он – настоящий друг! Он подошел ближе. Комиссионер. Что-то изменилось в нем, прорвалось наружу. Смесь злости, цементной решимости, такой мощи, что я ощущала ее на расстоянии нескольких метров. Рид снова был тем, каким я его когда-то помнила – недосягаемым и непоколебимым, ужасно сильным, совершенно чужим. И очень желанным. – Спускайся. Он даже не повысил голос. Ровное слово ровным голосом. Но приказ такой силы, что ты мгновенно слаб, что нет ни сантиметра в теле, который не желал бы подчиниться. Ватные ноги, поблекший фонтан ярости. И глаза… Я никогда раньше не видела у него такого стального взгляда. Когда понимаешь, что тебе не дадут вставить ни слова, когда у тебя нет права голоса. Сплошное понимание: ты – человек, он – Комиссионер. И между пропасть шире космоса. Спускалась я осторожно, все еще не зная, прыгнула ли бы на самом деле или нет… Может быть, кто знает. Я не суицидник, я просто устала скитаться. Иногда в погоне за стоящей целью пороха выгорает слишком много. Сейчас он скажет «идем», проводит в отделение или домой, выпишет штраф или пожурит. Молча оставит у подъезда. Однако во мне осталось достаточно огня, чтобы сопротивляться, если не телом, то хотя бы разумом. И разум мой горел, источал такой жар, какой ни один приказ не погасил бы. – У тебя минута, – вдруг сказал тот, кто приказал спуститься. – На что? Вокруг нас никого, вдали кордон из охраны, сдерживающий обслуживающий персонал. К Комиссионеру и его взбрендившей спутнице никого не пускали. – На то, чтобы уйти, – лед в глазах, квадратные углы напряженной челюсти, – и я обещаю никогда тебя не искать. Хотелось раскрошиться, сдаться и сложиться карточным домиком. – А если я не уйду? – Тогда я никогда тебя уже не отпущу. Я подумала, что ослышалась. Вгляделась в его глаза, в их выражение, и неожиданно поняла, что это за взгляд – взгляд человека из моей команды. Того, к которому я так спешила. И этот человек не шутил. Именно сейчас он был серьезен настолько, что каждое слово, которое он произнес, имело вес печати на договоре длиною в жизнь. И «никогда тебя не отпущу» означало именно это – то, чего я хотела. Вместе. Насовсем. Даже если будет сложно или очень сложно. Если это закончится плачевно. Поразительно, с какой силой может затапливать обгорелый котлован сияющая надежда. – Тридцать секунд, Инга. А внутри темная горечь меняется на светлое счастье.