– Правда? – Ее голос слегка дрогнул. – Полагаю, вам трудно догадаться, что они затевают, если вы здесь, а они в городе. – Не далее как сегодня утром я сама туда приезжала. – Впервые об этом слышу. Как же он действовал ей на нервы! Сплетник! Подсчитывает их приезды и отъезды, точно какая-то торговка рыбой! – Редакция газеты – это просто дом, Гектор, а не больной дядюшка, которого я должна каждый день навещать с кастрюлькой горячего супа. – Точнее было бы сказать, что это некое учреждение, имеющее телеграфную связь и полное разнообразной техники, стоимость которой в два раза превышает стоимость самого здания. Между прочим, в Амарго обворовывали и куда более скудные в этом отношении развалюхи. Причем даже в более сытые времена. – Нора молча смотрела, как Док снова раскуривает свою трубку. Что же она у него все время гаснет? То ли потому, что он так судорожно затягивается, то ли он просто не умеет правильно трубку курить? Наконец Альменара продолжил: – Могу ли я говорить с вами напрямик? – Странно. Разве до сих пор он говорил обиняками? – По-моему, это просто чудо, что тот кирпич, влетевший прошлой ночью в окно редакции «Стража», оказался лишь первым ударом, который нанесли газете с тех пор, как началась возня вокруг депутатского места для нашего округа. – А что, с вашей точки зрения, могло бы послужить причиной для более многочисленных ударов? Нора видела, что Док колеблется. Правда, колебался он недолго, всего лишь секунду, и она поняла, что это его последняя возможность сохранить свою договоренность с Эмметом. – Говорите же, Гектор. Он выложил на стол еще один сверток и подтолкнул его к ней. Его вес выдавал то, чем на самом деле являлся этот толстый потрепанный конверт, который явно много раз передавали из рук в руки, много раз вскрывали и снова запечатывали, совали в карман и хранили в письменном столе, пряча отдельные части его содержимого между страницами книг, но со временем этот конверт все равно становился все толще и толще. Некоторое время Нора лишь смотрела на него, но к нему не прикасалась. Если Доку так нравится производить театральный эффект, то почему бы и ей не последовать его примеру? Внутри были письма на английском и на испанском, адресованные Эммету или, точнее, газете «Страж», и в каждом из них она находила слово «опровержение», где-то написанное правильно, а где-то с ошибками. – Как видите, у разных людей, – снова заговорил Док, – разные причины чувствовать себя обиженными. Одних ранило то, что «Стражу» не удалось – или же его редактор не пожелал – напечатать их письма в защиту Амарго; сюда относится и то, самое первое письмо, которое я послал Эммету две недели назад. Другие чувствуют себя преданными его внезапным выходом из короткой и совершенно недостаточной борьбы с издателями «Горна», которую он все же наконец предпринял на прошлой неделе. В душе Норы шевельнулось какое-то странное, до сих пор незнакомое ей чувство. – Этой короткой схватки оказалось вполне достаточно, чтобы разрушить жизнь Десмы Руис, – сказала она. – Теперь даже ее брак поставлен под вопрос, а ее будущее и вовсе уничтожено. Двадцать лет они доказывали свои права на земли вдоль ручья – и теперь она за них ни гроша не получит. – Такова цена жизни по цивилизованным законам, – пожал плечами Док. Нора в гневе махнула на него листками бумаги, которые держала в руках: – Значит, и этих людей ждет такая же судьба? – И все же они хотят рискнуть. И, безусловно, заслуживают такого правительства, которое способно отдать должное их мужеству. Как это похоже на нее – продолжать разговор, выдвигая свои возражения, и, разумеется, получить по лбу, хотя это наказание и предназначалось для Эммета. Такова была ее извечная проклятая ошибка: она постоянно оказывалась у распутья: то заодно с Доком и против Эммета, что, в общем, соответствовало ее собственным представлениям, то в отсутствие мужа начинала яростно защищать его абсурдные воззрения. – Приношу свои извинения за то, что Эммету не удалось исправить все недостатки в управлении нашим округом. Док невозмутимо возразил: – Ну, это не так-то просто. – Но – и вы явились сюда, чтобы мне это сказать, – кто-то же должен будет это сделать. – Я явился сюда, чтобы спросить, собирается ли Эммет за это взяться. Или же его что-то останавливает. Нора минутку подумала. – Ума не приложу, что могло бы его остановить. – Вот и я, жизнью клянусь, никак не могу понять. – Альменара пожал плечами. – Видите ли, Нора, я умею лечить несостоятельность человеческого тела – но не нашей конституции. Возможно, Эммет пока проявляет нерешительность. А может быть, просто боится. Или думает, что переезд в Эш-Ривер мог бы пойти ему на пользу. – В каком смысле? – Ну, вероятно, ему сделали некое предложение и дали обещания на будущее, что и заставило его взять паузу. До этого Норе еще казалось, что весь их разговор – шутка, по крайней мере, отчасти. Однако, как оказалось, шуткой здесь даже не пахло. – «Некое предложение»? «Обещания»? Вы что, с ума сошли? Сколько времени вы уже знаете Эммета? – Знаю давно, – сказал Док, – хотя, пожалуй, не особенно хорошо. Но это связано с его собственным нежеланием искренне общаться. – Скажите, Гектор, а вас не нервирует то, что вы преспокойно сидите здесь и обвиняете хозяина дома в том, что он оказался сумой переметной? – Мне действительно нелегко об этом говорить. Однако род деятельности Эммета неизбежно связан с той или иной зависимостью. И он был бы далеко не первым газетчиком, который, согласившись быть кому-то обязанным, в результате сделал большой рывок в развитии своего бизнеса. – Он никакого «большого рывка» не совершил. Док только плечами пожал, отчего Нора еще сильней разозлилась, а потом сказал: – Значит, его просто не интересуют результаты собственной работы. – Я действительно не могу говорить о том, каковы реальные цели и намерения моего мужа, – отрезала Нора, – но твердо знаю: мои сыновья держат печатный станок «под парами», ожидая его возвращения. – А вы уверены, что они действительно держат станок «под парами»? Ведь они, по крайней мере, неделю в городе не показывались – тогда как мы, все остальные, только зря тратим время, толпясь на крыльце типографии и заглядывая в окна. А если Эммет намерен вплоть до выборов соблюдать нейтралитет, то ему, может, стоило бы подумать о том, чтобы продать свою газету, пока у нее еще есть хоть какой-то шанс помочь остальным жителям города. Нора рассмеялась. – Продать? Интересно, кому это? Альменара не ответил и снова уселся с нарочитой неторопливостью. Вот оно. Вот в чем корень неприязни Эммета к Доку. И дело даже не в том, что доктор так любит «прихорашиваться» – словечко, которое Эммет приберегал для тех, кто любит показать себя, особенно на публике. Дело в той непоколебимой уверенности, с какой Гектор Альменара Вега сам себя назначает судьей, называя правых и неправых. Интересно, подумала она, а он знает, что говорят у него за спиной жители столь любимого им города? А они любят посудачить о том, что доктор чуть не довел своего несчастного сына до сумасшествия, задавив его грузом собственных ожиданий; и о том, что жена доктора принимает настойку опия, стараясь не обращать внимания на бесконечные слухи о его многочисленных любовницах, которых можно было бы выстроить в ряд отсюда до Юмы, – все эти обвинения Нора во имя своей дружбы с доктором раньше старательно опровергала, споря с самыми разными людьми. И все же вот оно. И эти разговоры о прощении долгов, и рассказ о неудаче, постигшей Мартина Крусадо, – все вело к одному. – А что будет, если Эммет, вернувшись, узнает, что я вела переговоры о продаже «Стража»? – сказала она. – Вы хотите сказать: вели переговоры со мной? – Док явно не намерен был давать ей возможность возразить. – Насколько я понимаю, для вас не новость, что у нас с Эмметом имеются определенные разногласия… – Да, черт побери! – вырвалось у нее. – Снова вы об этом, Гектор? – …И для вас не имеет значения, что за эти семнадцать лет нога моя ни разу не ступила на порог его дома, не считая тех случаев, когда от меня требовалось то или иное лекарство, хотя сам он никогда не отказывался ни от моего гостеприимства, ни от моей помощи, когда у него случались определенные трудности. Для вас не имеет значения, что после стольких услуг, оказанных его жене и детям, он на мою единственную просьбу о некой услуге ответил целым потоком всякой чуши – например, сказал, что в настоящий момент не может себе позволить нанять еще одного наборщика, даже если речь идет о моей племяннице. – Гектор, остановитесь. – Я же сказал: все это для вас не имеет значения, так что не обращайте внимания. – Но вы-то обращаете на все это внимание и, похоже, ведете точный подсчет очков. – Я давно отложил в сторону все эти проблемы, потому что мы с вами были добрыми друзьями с тех пор, как вы впервые появились у нас в округе Картер. И я всегда питал родственные чувства к вашим сыновьям. И всегда надеялся, что вам удастся вырастить из наследников Эммета нечто лучшее, чем такие же горячие головы, как он сам. – Все нужные слова как-то сразу вылетели у Норы из головы, и в первую очередь потому, что Док все продолжал давить на нее. – Короче. Если бы я был маленьким человеком – таким, который затаил камень за пазухой и без конца повторяет: «Этот гринго не только меня оскорбляет, но и не уважает моих соплеменников, а потому ни за что не станет – сколько бы раз я ни поднимал этот вопрос – создавать в своей газете испанский раздел, что было бы большим благом для половины ее читателей из нашего округа», – я бы сказал: к черту Эммета Ларка, к черту его жену, его сыновей и особенно его газету! Зачем унижаться, предлагая человеку взять на себя определенную ответственность, если он по трусости своей это сделать боится? – Нора никогда еще не видела, чтобы человек задохнулся, говоря шепотом, но Док как-то умудрился это сделать. Его лысая макушка побагровела. – Впрочем, факт остается фактом: на прошлой неделе «Страж Амарго» нанес удар по Ассоциации скотоводов. Это, может, и не произвело особого впечатления, но удар тем не менее попал точно в цель, что было достаточно очевидно. И просто позор выйти из борьбы именно сейчас, имея на руках такой козырь, зная о том, что многие люди, подобно Мартину Крусадо, могут потерять и свои дома, и свои жизни из-за бесконечных грабительских действий Мерриона Крейса и его подручных. – Док снова задохнулся и откашлялся. – Нельзя ли побеспокоить вас, Нора? Пожалуйста, будьте добры, принесите мне глоток воды. Выйдя на кухню, Нора внимательно изучила содержимое бака с водой. Как, скажите на милость, уровень воды в нем успел еще немного понизиться? Какую причину сумела найти эта глупая девчонка, чтобы израсходовать – и, разумеется, напрасно! – столько драгоценной влаги? Но отказать Доку Нора сейчас никак не могла: это выглядело бы как мелкая месть. Чувствуя колючий ком в горле, она с тоской смотрела, как он допивает последние капли. Это был самый долгий и самый роскошный процесс утоления жажды, который у нее на глазах совершал другой человек. – Благодарю вас, – сказал он и протянул ей пустой стакан. – Гектор, что вы, собственно, от меня-то хотите? – спросила она. – Я бы хотел, чтоб вы подумали над тем, не стоит ли вам все-таки продать эту газету мне. – И, как бы ставя точку, он слегка пристукнул сапогом по ножке стола. – И если бы вам подобная идея показалась заслуживающей внимания, то, возможно, вам удалось бы и Эммета склонить к подобному решению. Сейчас на кону стоят слишком важные вещи, чтобы столь расточительно использовать такой важный ресурс, как газета, прикрываясь нерешительностью или даже трусостью. – А знаете, ведь именно поэтому Эммет вас и недолюбливает. И он всегда повторяет, чтобы я не принимала вас, когда вы являетесь без приглашения и приносите лекарства. Он говорит, это только кажется бесплатным, но где-то счет непременно ведется. – Когда ведут счет, то, по-моему, в основном хотят содрать с вас те деньги, которых у вас нет, а вовсе не дать вам еще. Мне кажется, у меня все иначе. Нора встала, зная, что он последует ее примеру. – В таком случае я над этим подумаю. Спрошу себя: не поможет ли мне это сделать нечто лучшее, чем «вырастить из наследников Эммета Ларка такие же горячие головы, как он сам». Док подтолкнул к ней тот большой конверт с письмами: – Здесь вы, возможно, найдете немало такого, что заставит вас поколебаться. И кто знает, Нора, может, через неделю вы будете богатой женщиной и сбежите отсюда с шерифом Харланом. То, что он один раз уже упомянул о Харлане Белле, было достаточно невежливо. Второе упоминание этого имени показалось Норе невыносимым. – С чего это вы вбили себе в голову, что у меня с Харланом Беллом какие-то особые отношения? Док надел шляпу, и ее тулья едва не коснулась потолочной балки. – Мы очень долго были с вами добрыми друзьями, Нора, так что я из чистой любезности оставлю свой ответ при себе. * * * Она смотрела, как Док прощается со всеми, стоя в дрожащей от жары тени веранды. Вернувшись к своей обычной, очаровательно легкой манере, он что-то говорил, одной рукой поглаживая бритую голову Тоби, а другой – попку Джози, перемежая нежные слова прощания маленькими шуточками. В общем, был невероятно обаятелен, что и заставляло столь многих искать его общества. Уже и сама Нора с тоской вспоминала те минуты, когда – не более получаса назад – он с добродушной шуткой, взмахнув в воздухе невидимой ручкой, легким росчерком пера освободил ее от долга. И каким же пронырой он в итоге оказался! Господи, да если человек обладает таким сказочным обаянием, он способен любому что угодно внушить! Она, во всяком случае, еще долго будет невольно думать о нем, когда его давно уже и след простыл. Впрочем, Эммет тоже умел быть весьма обаятельным: умел проявить заинтересованность, внимание, умел держаться в этакой небрежно-очаровательной манере и обладал тем редчайшим даром, когда чуть ли не каждый его жест казался людям благословением. Люди видели в его увлечениях некую цель, к которой нужно стремиться. Нора всегда подозревала, что именно это и увидел в нем когда-то Сэнди Фрид. Эммет с бычьим упорством добивался своего нынешнего положения и дорожил им, потому что оно стоило ему немалых усилий. В результате с каждой большой статьей, направленной против бюрократических проволочек с оформлением земельных участков или связанной с темой суверенитета индейцев, Эммет приобретал куда больше поклонников, чем терял сторонников и друзей. Даже Нора – она выросла «под сенью» великолепной культуры племени дакота и раньше всегда злилась и насмешливо спорила с Эмметом, когда он в своих статьях называл индейцев «обездоленными детьми земли», – в итоге почувствовала, что он и ее заставил поколебаться в прежних убеждениях. Конечно, тогда она была совсем другой: влюбленной, легко возбудимой, наивной. Она толком и не знала, какова жизнь поселенца. И никогда раньше не чувствовала себя одинокой. Даже страхи свои она делила с другими, да страхи эти и были в сущности общими. А что она знала об индейцах – особенно об индейских женщинах? У них в Айове индейцы в гости не приходили, а здесь такое случалось сплошь и рядом. Нора не успела прожить на Территории и трех недель, когда в гостях у Десмы оказалась за одним столом с матерью семейства из племени навахо и ее двумя очень милыми и веселыми дочурками, хотя всего каких-то двадцать минут назад индейцы представлялись ей некими далекими и неясными фигурами на равнине. А тут, всего лишь пока Десма разливала кофе, выяснилось, что они прекрасно владеют испанским языком, легко смешивая его с языком навахо, и для них заранее приготовлены мешки с кукурузной мукой крупного помола, чтобы они потом могли взять их с собой. На следующей неделе они опять пришли, и Нора спросила: «Я слышала, что в Небраске они вечно побираются – они что ж, так и ходят от дома к дому?»