Амарго Территория Аризона, 1893 г. Примерно в миле от дома Нору настиг пылевой смерч. Сперва она приняла его за бегущую антилопу, но, когда смерч свернул в ее сторону, она увидела, что это всего лишь Док Альменара едет по дороге на своей новенькой рессорной бричке – бричка была чудесная, черная, сверкающая. Она была почти оскорбительно хороша, как, впрочем, и та пара лошадей, что была в нее впряжена. Приподняв шляпу, Док, этот бывший кастилец, а ныне мексиканец, уже издали кричал, привстав на козлах: «Привет, привет, привет! Привет этому дому!» В свои шестьдесят – так, по крайней мере, слышала Нора – Гектор Альменара Вега неизменно занимал первое место в соревнованиях пильщиков твердой древесины, а спать ложился последним в доме. Высокий, гибкий, прямой, как гвоздь, он в любом обществе выделялся своей неукротимой энергией паука-сенокосца. Густая с проседью борода украшала его подбородок точно напоминание о том, что и шевелюра у Дока некогда была великолепной. Нора никогда не видела, чтобы Альменара был одет неподобающим образом; он всегда был в некой «униформе»: в шляпе, защищавшей его от солнца, во фраке, в галстуке, в начищенных до ослепительного блеска башмаках и в мягких перчатках для верховой езды, способных вызвать почтение у любой из антилоп, хотя их сестра и пожертвовала жизнью ради создания этих перчаток. Док уже лет двадцать служил врачом-терапевтом в Амарго, где часто стояла жара под пятьдесят градусов, но одевался всегда так, как, по его мнению, должны будут одеваться в том Амарго, каким этот город непременно станет в недалеком будущем. Он видел его деловым, шумным, с настоящим железнодорожным вокзалом, полным людей, которые склонны иметь те же воззрения, что и сам Док, способны цитировать оперную музыку, со знанием дела рассуждать о военных кампаниях и цене на золото и вообще быть представителями того общества, что Альменара загадочно именовал «рыночным». Пока что подобных людей здесь найти было трудно. Эммет насмешливо именовал их «любителями устриц». – Честно говоря, – как-то призналась мужу Нора, – я даже рада, что у Дока такие изысканные вкусы, ведь без этого мне вряд ли довелось бы когда-нибудь черепаший суп отведать. И он, кстати, никогда не угощал нас устрицей. Эммет стиснул жене руку и, желая ее поддразнить, сказал: – Не стоит употреблять этих беспозвоночных singularia tantum[46]. Мальчики в итоге стали называть его Доктор Гектор. А он стал им настоящим другом, и сам во многих отношениях казался ребенком – снисходительный, веселый, способный на неожиданные выходки. Казалось, этот очаровательный человек никогда не станет взрослым. Ничего удивительного, что и теперь Тоби и Джози буквально наперегонки бежали Доку навстречу, и Тоби протягивал ему мертвую растерзанную пустельгу, точно лучший в мире приз. Док самым естественным и вполне узнаваемым жестом выразил свое восхищение, рассмотрел мертвую птицу, а затем его руки в перчатках изобразили настоящую пантомиму, рисуя в воздухе некий прямоугольник. Когда Нора подъехала к ним, наставления доктора уже подходили к концу: – Вот так, кабальеро, и следует препарировать мертвую птицу. – Не вздумай ничего такого делать с этой гадостью! – тут же воскликнула Нора. – Господи, Тоби, ты меня слышишь? Док обернулся: – Хозяюшка! Вы в город ездили? Как там наш шериф? Нора с трудом скрыла изумление: – Я его не застала. Альменара подбоченился и покачал головой. – Между прочим, сей молодой человек раздобыл отличный экземпляр пустельги, – сказал он. – Этот дар существенно превосходит мое собственное скромное подношение. – Он взял с сиденья накрытое полотенцем блюдо и церемонно подал Норе. – Pan dulce[47]. Лучше б он воды привез, подумала она и на всякий случай скользнула взглядом по задку брички, но никакого бурдюка с водой на заднем сиденье, аккуратно застеленном одеялом, разумеется, не было. Ну и ладно – тем более Эммет не любит, когда она принимает «скромные подношения» Дока. Он и так всегда берет с них слишком малую плату за свои услуги и старается заехать без предупреждения, чтобы у них не было повода отказать ему в осмотре ребенка. У Норы даже рука, которой она держала блюдо, вспотела, так долго они обменивались любезностями. Док сообщил, что его сын Алехандро чувствует себя прекрасно и учится в Мехико, а жена его, слава богу, опять стала вполне прилично спать по ночам благодаря тому, что жара в последнее время несколько спала, и чувствует себя неплохо, даже весьма неплохо, – это была самая сдержанная оценка семейных обстоятельств, какую Норе когда-либо доводилось от него слышать. Помнится, она с изумлением наблюдала, как на рождественском празднике высоченный доктор и его маленькая коренастая супруга весьма посредственно, но самозабвенно танцуют польку, словно восставая против трудностей времени и здешней жизни. Войдя в дом, Док Альменара начал с осмотра того «чуда природы», которое являл собой Тоби со своими оттопыренными ушами, неровными крупными зубами и длинными тонкими конечностями. – Да ты с каждым днем в росте прибавляешь! Тебя, похоже, дома просто закармливают! – Док ласково поскреб стриженую голову Тоби. – О, прямо настоящий ежик! Вши заели, да? А как давно они перестали кусаться? – Ответ Тоби – «Уже целую неделю!» – показался ему прямо-таки поводом для празднования. Однако, осматривая глаз мальчика, доктор стал серьезным. – Ты свет или огонь как этим глазом воспринимаешь? – Тоби изобразил в воздухе нечто стремительное, зигзагообразное. Док, приподняв мальчику веко, наклонился к самому его глазу. – А в пространстве ты хорошо ориентируешься? Сразу дорогу находишь? – Да, легко. – А почему повязку на этом глазу не носишь? – Жарко очень. – И по-прежнему ездишь верхом? – Нет, если можно без этого обойтись. Док покачал головой: – Мы же с тобой заключили джентльменское соглашение: никакой езды верхом. – Но, Док, я же не просто так верхом езжу. Я работу выполняю. – Я ведь тебе ясно сказал: один раз хорошенько грохнешься с коня на землю – и совсем ослепнешь! – Альменара повернулся к Норе: – Никакой езды верхом, никакой тяжелой работы по дому, никакого ныряния в озере. – Господи, да где ж тут взять озеро, да еще чтоб там нырять было можно, – вздохнула Нора. – Ну, я не знаю, может, у него есть какой-то тайный источник, о котором знает только он один. Когда Алехандро был твоим ровесником, Тоби, он вечно искал и находил нечто невозможное. Думаю, он мог бы привести израильтян в землю Ханаанскую меньше чем за неделю. – Он снова провел рукой по ежику на голове Тоби. – Очень надеюсь, что твоя шевелюра скоро отрастет. Что хорошего жить с самым лучшим мастером-парикмахером по эту сторону сторожевой заставы, если нельзя явиться к ней с подходящей компанией? – Упомянутый «мастер» стоял тут же, в дверях, и смущенно крутил свою рыжую косу. – Ну что, Джози, – обратился к «мастеру» Док, – по-прежнему людей подстригаешь? – Когда людям нужно, конечно, стригу. Док поскреб сверкающий лысый купол собственной головы: – А с этим справиться в твоих силах? – Знаете, Доктор Гектор, у меня папа был когда-то таким же лысым, как вы, так я умащивала его голову маслом, смешанным с соком примулы. Эти его вечные намеки на растущую лысину были связаны то ли с привычкой, то ли с уязвленным тщеславием. Норе казалось, что причина, скорее всего, в последнем. Доктор был единственным человеком в городе, имевшим настоящую газовую плиту – приобретение которой он даже не попытался представить как подарок жене. Мало того, он даже лично отправился на городской склад, чтобы ее забрать. Везущая плиту упряжка из восьми мулов напоминала похоронную процессию. И Нора, стоя на крыльце типографии «Ларк и сыновья» и наблюдая торжественную встречу плиты – огромной, гладкой, сверкающей, – тогда, помнится, подумала, как думала и сейчас, что Доку легко можно простить подобные пороки, ибо он и тщеславие свое тешит от чистого сердца. Док во всем был искренним. Никто другой, если ему и впрямь не все равно, что о нем говорят, не был способен спровоцировать такое количество сплетен. Но Док всегда оставался самим собой – со всеми. В данный момент он навис над бабушкой: – А как тут у нас поживает миссис Харриет? Все такая же проворная? – Она сегодня опять сама по дому передвигалась! – сообщила Джози. – Мы ведь, кажется, договорились: никаких выдумок? – остановила ее Нора. – Но это же правда! – Джози повернулась к Доку: – Я сегодня утром завтрак готовила и к ней спиной стояла, но разговаривала громко, как вы велели, и медленно, чтобы она все успела понять. Я ей о Монтане рассказывала – как там на Рождество ярмарку устраивают, и эта ярмарка, как говорят, лучшая в мире, потому что там поблизости много немцев проживает, – только ей, похоже, не очень-то интересно было меня слушать, потому что когда я обернулась, то увидела, как вот этот вот молодой мистер вкатывает нашу бабушку с веранды обратно в кухню. – И Джози, видя удивление доктора, быстро-быстро закивала в подтверждение своих слов. – Сама я, правда, так и не видела, как она со своим креслом управляется, но, богом клянусь, это чистая правда. Вот Тоби спросите. И случается это с ней всегда примерно в одно и то же время: или рано утром, или сразу после заката. Ума не приложу, почему это так, только думается мне, что как раз в это время ее настолько воспоминания о прошлом одолевают – какой она была до того, как у нее мозг повредился, – что она, собрав все свои силы, отправляется искать себя прежнюю. – Как вы чудесно об этом рассказали, Джози! – Док с горячностью потряс ей руку. – У вас душа поэта. – Чем зря болтать и понапрасну тратить драгоценное время доктора, – сказала Нора, – ты бы, Джози, лучше показала ему непонятную сыпь, что у тебя на шее высыпала. А Док, воспользовавшись тем, что Джози испуганно примолкла и даже рот ладонью прикрыла, вновь обратился к бабушке: – Это правда, миссис Харриет? Вы действительно пытались вырваться из тюрьмы? – Щеки старушки горестно обвисли. Альменара внимательно осмотрел ее, осторожными легкими нажимами обследуя суставы – сперва на одной руке сверху вниз, потом на другой. Затем он постарался вызвать ее улыбку и получил возможность взглянуть на стертые пеньки зубов; незаметным движением приподняв ей губы, он создал полную иллюзию того, что она сделала это самостоятельно. Пока с ней не случился удар, бабушка вела себя с доктором весьма настороженно и всегда хитро уворачивалась от любых прикосновений. Казалось, ее достоинство пострадает, если она выдаст свою неприязнь к нему, а заодно и ко всем остальным мексиканцам. А сейчас лишь ее душа сражалась с ним из последних сил. Это было видно и по ее глазам, и по каждому дюйму ее омертвевшего тела. Он все понимал, разумеется – наверняка, как догадывалась Нора, он не раз сталкивался с подобным отношением со стороны переселенцев, впервые оказавшихся на территории, ранее принадлежавшей Мексике. И чем яростней пациенты Дока ему сопротивлялись, тем более сосредоточенным он становился, стараясь ни в коем случае не позволить им отвлечь его от его дела. Сейчас, стоя с ним рядом, Нора испытывала одновременно и смущение, и некое хищное удовлетворение от того, что старуха явно не в состоянии скрыть свои подлинные чувства. Наконец Док повернулся к Норе: – А вы-то как, миссис Ларк? А она всего лишь страшно хотела пить. Трое мальчишек, никчемная девчонка, увечная старуха – им, конечно, вода была необходима в первую очередь. Вчера она легла спать, умирая от жажды, и сегодня утром проснулась, тоже умирая от жажды; за день горло ее так пересохло, что ей больно было говорить; а смягчить воспаленное горло удалось лишь глотком виски да чашкой горького кофе, так что стало еще хуже. Она уж и вспомнить не могла, когда в последний раз имела возможность пить воду большими глотками. Но Доку она сказала: – У меня все хорошо, только голова немного болит. Он пощупал ей лоб. – Может быть, вы слишком долго пробыли на солнце? – Да, возможно. – Нора, – лукаво спросил вдруг он, словно желая ее поддразнить, – признайтесь: вы, случайно, тайком не пьянствуете, нет? * * * Они продолжили беседу за маленьким столиком в гостиной. Через окно Нора могла наблюдать за маневрами Тоби и Джози, которые в данный момент во дворе строили склеп для мумифицировавшегося трупика птички. Ей нечем было угостить гостя, кроме куска кукурузной лепешки, и он неловко пристроил тарелку себе на колени с видом человека, который готов принять и такие страдания, если нужно, но ни на секунду раньше, чем это будет абсолютно необходимо. – Хоть я и рада повидать вас, Гектор, но должна признаться: мы вас к себе в последнее время не приглашали, потому что совершенно выбиты из колеи и в долгу, как в шелку. Он остановил ее, подняв руку: – Нора, если б я лечил только тех, кто в состоянии оплачивать каждый мой визит, то мертвых у нас в городе было бы во много раз больше, чем живых. – Что ж, если верить Джози, их уже и так больше. Альменара рассмеялся, продемонстрировав все свои зубы, и вытащил потрепанную записную книжку. – Когда, как вы думаете, вы снова будете платежеспособны? – спросил он. – Десятого? Одиннадцатого? – Да. – Я дам вам отсрочку до восемьдесят пятого. – И он начертал что-то в воздухе невидимой ручкой, словно делая пометку в книжке. – Но если и тогда вы не погасите свою задолженность, миссис Ларк, то пеняйте на себя. – Гектор… Она не сумела скрыть, что тронута его шуткой, и голос ее дрогнул, за что Док тут же вознаградил ее пожатием руки и с хрустом вгрызся в принесенное угощение, рассыпая похвалы ее кулинарным талантам. Нора его не останавливала, прекрасно зная, что жена Дока, Амада Риос Боррего де Альменара, стоит ей засучить рукава и дать наставления девушкам-служанкам, способна в любой момент подтвердить свою славу лучшей поварихи на всей Территории Аризона. Люди, которых накормили и напоили в ее доме, ели в других местах только для того, чтобы лишний раз себе напомнить: нужно быть благодарным судьбе за то, что после ее великолепного угощения они сумели встать и до дома добраться. – Мне почему-то кажется, доктор, что вы здесь не только для того, чтобы простить нам наши долги, – помолчав, сказала Нора. – Нет, конечно. – Он говорил невнятно, и она догадалась, что сухая лепешка прилипла к нёбу. – Я попросил Эммета о встрече, и он пригласил меня приехать. – Вот как? Норе казалось, что она все-таки сумела сделать свою улыбку хоть чуточку шире, но, увы, это ей не удалось. Альменара внимательно наблюдал за ней. – Ага, – сказал он, – значит, он вас не предупредил. Ну, это ничего, я только рад побыть в вашем обществе, пока он занят.