– Должно быть, немало. Да, их оказалось несколько дюжин. Я видел, как мелькают их полупрозрачные силуэты, становясь видимыми по мере того, как гасли последние солнечные лучи: совсем еще мальчишки, они выглядывали из-за края крутого обрыва, и глаза их светились, как падающие звезды. Мы только-только расселись вокруг костра, когда вдруг зазвонили церковные колокола – первая музыка для нас за столь долгое время. Этот звон медленно стекал с вершины горы, проникая в наши души, струясь по позвоночнику, заставляя нас замереть и не двигаться. Клянусь, даже вы, верблюды, сбились в кучу, словно испытывая непонятное беспокойство и пытаясь понять, кто это там, наверху, перебирает веревки колоколов? Я никогда ни с кем не говорил о том, что вижу мертвых – только с тобой, Берк. И все же тем вечером во время ужина я, повернувшись к Джорджу, тихо спросил: – Тебе не кажется, что они предупреждают нас, чтоб мы держались от этой горы подальше? Ну, те духи на вершине? – Может, и так, – сказал он. – А если это не духи? Как ты думаешь, не пригодилась бы им в таком случае наша мельница? Подобное решение показалось приемлемым для всех, и мы решили оставить там Маленького Великана в качестве жертвы тем богам или душам тех добрых людей, что построили в пустыне дом Божий. И, когда наутро караван снова двинулся в путь, Нед Бил приказал нам, несчастным стражам камбуза, оттащить полевую кухню Эба со всеми ее бряцающими и дребезжащими причиндалами на вершину горы к церкви. При ближайшем рассмотрении оказалось, что место это было исполнено определенного величия. Арку ворот обвивали побеги дикого винограда с сухими, как бумага, пурпурными листьями, а кладбище было обнесено аккуратной оградой. На церковном дворе гоняли обруч индейские ребятишки в белых рубашонках, но твое, Берк, появление заставило их буквально остолбенеть. Обруч покатился в заросли колючего кустарника. Мы остановились прямо под аркой, и ребятишки немедленно облепили твои ноги. И мертвых я там тоже заметил: они как бы плавали в воздухе по краю толпы, держа во рту большой палец, и туманный их взор был устремлен вдаль. Из-за колонны на крыльце церкви вдруг появился лысый улыбающийся падре в коричневой сутане. Он пожал нам руки, а потом угостил только что сваренным кофе, пока ребятишки, осмелев, лазили по тебе, Берк, как по дереву. Джордж времени не терял: – Наш лейтенант, Нед Бил, интересуется: не нужна ли вам мельница для кукурузного зерна? Мне никогда раньше не доводилось видеть, чтобы человек так долго раздумывал, стоит ли ему принять неожиданный подарок. – Ну, – промолвил в конце концов падре, – это зависит от того, насколько тонко она мелет? Однако мы были настроены весьма решительно и, желая ни в коем случае не позволить этому невоспитанному служителю церкви помешать нам довести до конца свое благотворительное действо, наперебой принялись доказывать, что проклятая мельница – самая лучшая по эту сторону от Миссисипи. Впрочем, пробная молотьба произвела на падре совсем иное впечатление. Он пропустил сквозь пальцы полученную муку – весьма, надо сказать, грубого помола – и только хмыкнул. Второй помол оказался ненамного лучше. Джордж изрыгал проклятия, заставляя мельничное колесо крутиться быстрее и быстрее. Эб вертелся рядом, не веря в успех и став совершенно бесполезным. Сколько-нибудь благоприятное будущее для нашего Маленького Великана казалось ему невозможным. День уже клонился к вечеру, стало значительно прохладней. Между тем ребятишки украсили твою узду дикими цветами, и ты стоял с весьма самодовольным выражением на морде и с некоторым презрением наблюдал, как мы, сменяя друг друга, вращаем ручку мельницы до тех пор, пока не начнет жечь руки. Я так увлекся, что не заметил исчезновения Джолли; заметил лишь, что он откуда-то вернулся, страшно расстроенный. Но он ничего мне не сказал, и лишь когда после меня пришла его очередь, опустившись на колени, крутить ручку мельницы, быстро шепнул: – Я бродил по их кладбищу, Мисафир. Скажи, чьи это дети? – Не знаю. Сироты, наверное. – А тебе не приходит в голову, что их украли? К тому времени, как мы заканчивали уже четвертый помол, Джолли успел и снова куда-то сходить, и вернуться, и поработать в свою очередь. – Мне все-таки кажется, их украли, – сказал он мне. И тут падре, который, должно быть, подслушал его слова или просто угадал их смысл, подошел к нам, ласково обнял Джолли за плечи и медленно повел его куда-то по саду. Я видел, что Джолли все пытается задать ему какой-то вопрос, а падре все продолжает говорить ровным голосом, взмахивая в воздухе своей мягкой рукой, время от времени вороша кусты и нагибая ветки деревьев чуть ли не к носу Джолли. Вскоре они принялись вслух говорить названия разных растений. – Лимон, – говорил падре и тут же переспрашивал: – Лимон? И Джолли неохотно отвечал по-арабски: – Лаймун. – Азахар?[41] – Захр. После этой прогулки Джолли вернулся к нам, прижимая к груди грубую сумку из джута, полную странных пахучих трав и листьев, и какое-то время стоял в оцепенении с совершенно безутешным видом. – Ну что? – спросил я. – Украли этих детей или нет? – Он говорит, что никто их не крал. Что их привели, дабы они научились понимать Бога в здешней христианской школе. – Вот и хорошо. – Я вздохнул с облегчением. Должно быть, хитрый падре заставил нас перемолоть в муку добрую сотню фунтов кукурузных зерен, а потом сказал, что такая мельница ему не нужна, и мы поволокли это замечательно хитроумное приспособление обратно. Уже спускалась ночь. Падре стоял у ворот церкви, окруженный детьми в белых рубашонках, и выкрикивал нам вслед благословения. И пока мы спускались вниз по той же тропе, Джолли все время оборачивался и спрашивал, не обращаясь вроде бы ни к кому: – Но ведь если бы они были украдены, они бы знали об этом, верно? Мертвые, похороненные на вершине этой горы, но в тысяче миль от родных мест, конечно, знали. Были эти дети украдены или не были, только Джолли больше уж не расставался с тем джутовым мешком. И с тех пор нас постоянно преследовали запахи: запахи толокнянки и шалфея, невероятно яркий запах какой-то приправы из листьев, который Джолли помнил с детства, запах растения, древнее арабское название которого последовало за ним сперва в Испанию, а из Испании – в эти пустынные места, на пропеченную солнцем столовую гору, в другое полушарие, где это растение таинственным образом ухитрилось прижиться, зацвести и позвать душу Джолли домой. На обратном пути мы попросту спустили проклятую полевую кухню вместе с мельницей в сухое русло какой-то реки и оставили там лежать в красной глине и креозоте, пока ее не найдет какой-нибудь случайный путник, нуждающийся в кукурузной муке грубого помола. * * * Все попытки Джорджа заставить нас обогнать передовой отряд, оказались тщетны. Когда мы подошли к небольшому городку Бахадо, Нед Бил со своей группой, вырвавшись вперед, уже успел и лагерь разбить, и усесться отдыхать в тени мескитового дерева. Мы нагнали их ближе к вечеру, издалека услышав звук караульного рожка. Сперва мы рассредоточились, чтобы не мешать людям, расположившимся на отдых, а потом в прежнем походном порядке прошли чуть дальше по обширной llano[42], пока не достигли реки Оро, вода в которой на вкус оказалась ощутимо солоноватой. После этого мы уж больше от передового отряда не отставали и вместе с ним прокладывали путь на запад по каменистой сухой земле, покрытой красными скалами, поднимаясь все выше в горы с поросшими густым лесом вершинами. Через неделю, миновав развилку Девилс-Форк и горную гряду Сан-Франциско, мы вышли на бескрайние пустоши, покрытые желтой травой и окаменевшими деревьями, которые затем сменились пустыней, заросшей кактусами, словно танцующими под ветром. Все ручьи и речки, мимо которых мы проходили, совершенно пересохли, и нам не удалось достать ни капли воды, пока мы не набрели на безымянную речушку, в которой оказалось вполне достаточно воды, что так и осталась загадкой даже для Джорджа. Над рекой даже днем в небе висела бледная луна. Мы почти закончили ставить палатки, когда на горизонте вдруг появилась некая движущаяся точка или клякса. Для всадника на лошади она была, пожалуй, маловата, но неуклонно приближалась к нам, как бы пробиваясь сквозь пучки закатных лучей и отклоняясь то вправо, то влево. Наконец этот непонятный объект обрел конкретную форму и оказался девочкой или юной девушкой, одетой в такие лохмотья, что ее с трудом можно было вообще счесть одетой. Она еле брела, спотыкаясь и пошатываясь, и выглядела совершенно измученной. Когда к нам подъехал Нед Бил, Джордж уже успел завернуть девушку в одеяло и дал ей напиться. Потом они отошли в сторонку и стали решать, сколько воды разрешить выпить это несчастной. К этому времени она успела опустошить целый бурдюк и хотела еще, а Джордж, указывая на ее вздувшийся живот, все уговаривал ее: «Ты теперь подожди немного. Не то больно тебе будет». Его уговоры довели девушку до слез, и она бросилась просить милости у Била. Говорила, что много дней шла пешком, надеясь выбраться к людям из той malpais[43], где застрял их обоз – два выдохшихся мула с повозками; там же с крайне малым запасом очень плохой воды осталась и вся ее семья. – Где это? – спросил Бил. Она указала на север. Мы теперь находились уже так далеко от любых проезжих путей, что Бил просто не знал, как ему поступить. Нам, правда, было ясно, что несчастной девчонке надо помочь. Однако всех терзало нехорошее предчувствие: до сих пор мы испытывали в пути так мало неудач, что появление этой девушки представлялось чем-то вроде предупреждения – впереди опасная засада и бой, который способен всех нас опозорить. «Представьте только, какая честь для того храбреца, который сумеет украсть верблюдов, принадлежащих военному министерству», – буркнул Нед Бил. И, разумеется, каждый из нас еще со времен Индианолы представлял себе налет таких вот храбрецов. Но сейчас перед нами сидела измученная девчонка. Кто-то – скорее всего Джордж – уже успел ее «приодеть», обрядив в мужскую рубаху, которая была ей велика, и бриджи, которые были слишком длинны. Мрачная, покрытая пылью, она сидела возле Майды, одной рукой обнимая колено верблюдицы. Что ж. Если у такой девчонки хватило мужества и везения, чтобы столько пройти по этой каменистой пустыне и добраться до нас, то как будут впредь относиться к Билу, если он все же не захочет отправить кого-то на помощь несчастным переселенцам? – Ладно, пусть это будет некой незапланированной, но совершенно необходимой спасательной операцией, которая станет весьма увлекательным дополнением к хроникам нашего путешествия, – сказал Бил. И, с тоской глядя в густеющие сумерки, прибавил: – Жаль, что и я не могу с вами поехать. * * * К утру стало ясно, что девочка столько блуждала, прежде чем встретилась с нами, что ее вполне можно было и вовсе с собой не брать – она даже направление толком указать не сумела. У нее было круглое обветренное и обожженное солнцем лицо, а рот, пожалуй, мог быть и индейским, если бы его удалось как следует разглядеть – так сильно у нее потрескались и распухли губы. Она ехала впереди, а следом за ней ехал Шоу, которого присоединили к нашей группе в последнюю минуту, и Джолли, увидев это, тихо прорычал: «Ну, конечно, нельзя было доверить нам одним с этой девчонкой поехать!» А Джорджу прямо-таки наслаждение доставляло это непредусмотренное приключение. Он быстро сориентировался и обнаружил проходы в густом кустарнике, которые проделала девочка, пытаясь добраться до людей, после чего мы действительно поехали прямо на север, поднимаясь все выше. – Я что-то вообще ничего не узнаю! – то и дело в отчаянии восклицала она. – Ты же, можно сказать, в бреду была, – объяснял ей Джордж. – Не волнуйся, ты все вспомнишь. Мы ведь совсем не дали ей отдохнуть, и ничего удивительного, что вскоре она попросту начала соскальзывать с седла. Тогда Шоу привязал мула девушки к своему коню, а ее посадил перед собой в седло. Джолли это не понравилось. Он то и дело проезжал вперед, а потом возвращался обратно, бросая на Шоу нехорошие взгляды и подъезжая к нему совсем близко. – Нет, ты только посмотри на него! – брюзжал он, точно какой-то старикашка из тех, что любят посплетничать, сидя на крылечке. – Зачем, интересно, ему понадобилось ее к себе в седло пересаживать? Чтобы все время ее обнимать? Когда мы остановились у маленького ручейка, чтобы напиться и пополнить запасы воды, девчонка совсем расстроилась: – Я в этом месте точно никогда не была! – Да была ты здесь, была. – И Джордж показал ей проломы, оставленные в густом кустарнике, и следы, оставленные ею на земле. Он даже поставил на один из таких следов ее ногу, чтобы она убедилась, что след полностью совпадает с размером ее стопы. Свидетельства и впрямь были неопровержимые, но девушка по-прежнему ничего не могла вспомнить и даже немного поплакала. А потом сказала мне: – Знаете, сэр, я, должно быть, мертвая. И, по-моему, вы все тоже никак не можете быть живыми и настоящими. Я рассмеялся, но не стану отрицать: меня ее слова просто в ярость привели. Я схватил ее за руку и подвел к тебе, Берк, чтобы она почувствовала, как от твоего дыхания шевелятся волосы у нее на голове, чтобы могла потрогать твою бородатую теплую морду, чтобы, приложив ухо к твоей груди, услышала, как глухо стучит твое сердце. – Ты чудеса любишь? – спросил я и откупорил свою фляжку. Девушка осторожно заглянула внутрь. – Тут у меня вода из шести рек: Гуадалупе, Пекос, Рио-Гранде, Канейдиан, Бразос и Колорадо. Тебе когда-нибудь доводилось пить воду сразу из шести рек? Она встряхнула фляжку и сделала глоток: – Соленая! – Это из реки Бразос, – солгал я. – Выпей еще немного. – А теперь у нее привкус железа. – Это из Рио-Гранде. Из твоего седла, Берк, и чересседельных сумок я сделал что-то вроде навеса, и девушка, свернувшись под ним в клубок, проспала все жаркие дневные часы. А Джолли, продолжая кипятиться, бродил вокруг нашей стоянки, стараясь держаться подальше от Шоу, и даже на ту сторону ручья перешел, чтобы умыться. Шоу разделся до пояса, и было видно, что тело у него упругое, мускулистое, а кожа ослепительно-белая, как у древней статуи, какие из земли выкапывают. – Слушай, Шоу, а жена-то у тебя имеется? – нахально спросил Джолли. – Во-первых, для тебя я «мистер Шоу». – Он чуть наклонился, упершись руками в колени. – А во-вторых, какое твое собачье дело, есть у меня жена или нет?