Он развернул лошадь и стал так медленно подниматься по склону холма, что Норе показалось, на это у него уйдет не менее нескольких часов. К счастью, ледяная корка, сковавшая ее сердце после финальных слов Ферди, уже начинала таять. Почтальон, умело направляя лошадь, пробирался сквозь нагромождение скал возле большого можжевельника, и Нора знала: как только он эти скалы преодолеет и свернет к могиле Рея, она, возможно, все-таки сумеет заставить себя поднять глаза и посмотреть на Десму. А Десма, казалось, уже вполне овладела собой и снова вернулась к работе, присев на корточки возле очередного колышка и положив на колени полученные письма. Как это на нее похоже – всегда сохранять внешнее спокойствие! Сейчас она, правда, чуточку отвлеклась: подняла большую картофелину и принялась большим пальцем правой руки счищать с нее землю… То, что это не картофелина, а камень, стало Норе ясно, когда он уже летел, описывая в воздухе дугу, прямо в голову Ферди. У нее не хватило времени крикнуть, предупредить, и камень с глухим стуком врезался Ферди в спину между лопатками. От удара он как-то сразу покосился в седле, а лошадь, нервно шарахнувшись, сбросила его на землю и отбежала в сторону. Впрочем, на земле он и двух секунд не пробыл: Десма мгновенно оседлала его и с силой ударила кулаком чуть повыше лопаток, отчего у Ферди вырвался какой-то удивительно жалкий всхлип. Нора не помнила, как оказалась рядом с ними и увидела, что земля так и летит во все стороны: значит, Ферди жив и пытается освободиться. – Помоги-ка мне, – сказала Десма и сползла с почтальона, крепко держа его за плечо. Нора наклонилась, и они вместе перевернули Ферди на спину. От этого усилия у Норы закружилась голова. Она охнула, судорожно вдохнула и с удивлением поняла, что не может вспомнить, сколько времени простояла, затаив дыхание, хотя теперь, пожалуй, пора было снова его затаить, потому что Десма, широко расставив ноги, уселась Ферди Костичу на грудь и одной рукой по-прежнему придерживала его, а другой рылась у него за пазухой. Ферди ухитрился выпростать из-под сбившейся одежды руку и попытался помешать Десме, но тщетно. Он шипел и плевался, но Десма все же силой раскрыла ему рот, засунув туда пальцы, и приказала: – Говори: «миссис Руис»! Немедленно! – И она с такой силой оттянула его нижнюю челюсть, что у него даже голова приподнялась. – Ну, говори! Что-то вроде «мифиф Руфис» выползло вместе со слюной и пеной из-под пальцев Десмы. Тем временем в ее свободной руке появилось письмо, адресованное Рею, и она принялась яростно рвать его в клочья, засовывая обрывки в раззявленный рот почтальона. Пальцы Десмы, уже перепачканные его вонючей слюной, теперь покраснели от крови, ибо он жестоко кусал, прямо-таки грыз их своими дрянными зубами, которые тоже стали ярко-оранжевыми от крови. Даже если Норе и казалось, что Ферди пора бы уже отпустить, ничего сделать она не успела: Десма сперва рывком поставила почтальона на ноги, а потом, с силой ударив его ногой, снова швырнула на землю. Все это произошло так быстро, что Нора даже толком не заметила, как мелькнула в воздухе обутая в сапог нога Десмы и в какой момент Ферди снова оказался на земле. Сперва он долго сидел, выплевывая мокрые, окровавленные кусочки бумаги, затем осторожно поднялся, отступил к своей перепуганной, прядавшей ушами лошаденке и моментально взлетел в седло, словно ему придал скорости ненавидящий взгляд Десмы. – И не вздумай еще хоть раз прикоснуться своими грязными лапами к адресованным мне письмам, Ферди Костич! Слышишь? Не вздумай! Ферди поспешно двинулся прочь и не оборачивался, пока не отъехал от женщин достаточно далеко. Лишь оттуда он осмелился выкрикнуть на прощание: – Ах ты, старая сука! Виселица по тебе плачет! И учти, Десма, тебя еще вздернут за нарушение права собственности на землю, только тогда уж никто в твою защиту слова не скажет. «Сдохла, ну и тем лучше» – вот чем тебя тогда каждый помянет! – Только это Нора и сумела расслышать, оглушенная потоком греческих бранных слов, вылетавших изо рта Десмы. * * * А вода на кухне у Десмы все-таки нашлась. Она пряталась на самом видном месте – в ведре, которое Нора ошибочно приняла за помойное. Ведро стояло как раз под тазом для мытья посуды. Нора с тоской смотрела, как остатки воды стекают в кастрюльку, чтобы затем превратиться в кипяток. Потом она принялась готовить бинты, а Десма, усевшись на стол и поставив ноги на табуретку, выковыривала из ранок на искусанных пальцах попавшие туда обрывки травы и мелкие камешки. Даже в обычных обстоятельствах Десма не переносила чужих прикосновений, так что, когда Нора принесла чистые тряпки и миску с теплой водой, чтобы промыть ей раны, она все это у нее отобрала и принялась за дело сама. Нора, отступив к кухонной стойке, слушала прохладный плеск воды и думала: я не должна уходить отсюда, пока не получу хотя бы глоток воды – если, конечно, там еще хоть что-то осталось, если Десма не израсходовала всю воду до последней капли, промывая раны, полученные в результате нелепого и жестокого наказания, которому она подвергла Ферди. – Господи, как же он тебя искусал! – Нора наконец-то решилась хоть что-то сказать. – Да уж. – А если у него бешенство? Но улыбки у Десмы ее шутка не вызвала. – Ты же прекрасно знаешь, Нора, что он нормальный. – Ну и черт с ним! – Но дело в том, что он прав. Завещания-то Рей никакого не оставил. Он мог хоть на всю жизнь вперед планы строить, а подготовиться к тому, что будет после жизни, у него ума не хватило. Наверное, думал, что мы так и умрем, обнимая друг друга, когда нам по сто двадцать лет исполнится, истратив всё до последнего гроша и засолив все поля так, что уж никому и в голову не придет их захватить. – Восхитительный план. – Но, к сожалению, довольно иллюзорный – особенно если учесть его привычку ссориться и со скотоводами, и с инспекторами, и вообще с каждым, кто свой поганый нос в наши дела сунет. Мало того, он ведь еще и каждый раз расплевывался с представителями этого треклятого Земельного комитета. Хотя и так ясно: даже если б Рей не целился из ружья в каждого инспектора, все равно ни один Земельный комитет в мире не отдаст 160 акров земли – да еще и на берегу ручья! – какой-то женщине! Пусть даже этот злобный мексиканец с ружьем целых двадцать лет оставлял свои сапоги на крыльце этой женщины. – Но ведь ты же его жена! – невольно воскликнула Нора. Десма промолчала, продолжая возиться с искусанными почтальоном пальцами. Весь фартук у нее был покрыт кровавыми пятнами, так что Нору даже затошнило. Она отвела глаза и стала следить за солнечными зайчиками, слегка нарушавшими полумрак кухни. Потом предприняла еще одну попытку: – Десма, ты же носишь фамилию Рея. Все в округе тебя знают только как «миссис Руис». Неужели при оформлении наследства это не учитывается? Не может такого быть! А что, если нам написать письмо, подтверждающее твои права, и всем под ним подписаться? – Нора, пожалуйста, остановись! Хватит с меня и того, что ты уже успела обо мне написать. Вот он и наступил, час расплаты. И это, надо сказать, застало Нору врасплох, ибо она не знала, как ей поступить: признаться, что поступила неправильно, или же отрицать свое авторство? Можно, конечно, попытаться объяснить Десме, по каким причинам она все это написала, как-то оправдаться и больше никогда не испытывать из-за этого страха… Но оправдываться Нора не стала. Внутренне напрягшись, она осторожно спросила: – Что ты имеешь в виду? Пожалуй, слова святого Петра во время Тайной Вечери звучали и то убедительней[39]. Десма рассмеялась. Даже, как на мгновение показалось Норе, вполне искренне. Возможно, еще не слишком поздно, она может просто притвориться, что тот ее ответ был шуткой. Но нет. – Значит, Эллен Франсис? – сказала Десма. – Кто это? – Нора. Ради бога. Ты единственный человек, которому я когда-либо рассказывала, что Роберта застрелили по пьяному делу. – Ну, вряд ли это так… – Это так. – Ты же многим об этом рассказывала, очень многим. И Эммету, и Рею, и… – Так, может, Рей и написал то письмо в газету? Будучи мертвым? Вот это действительно вряд ли. Хотя, похоже, от моих мертвых мужей ничто не может ускользнуть. – Десма покачала головой: – Единственное, что я еще кому-то кроме тебя рассказывала, это то, что Роберт Гриз похоронен где-то на востоке, Нора долгое время молчала, глядя, как Десма медленно бинтует свои пальцы. Потом все же спросила: – А мне-то ты с какой стати что-то другое рассказала? – Да потому что ты, как всегда, все спрашивала и спрашивала. И потом, мы все-таки семнадцать лет уже друг друга знаем. – Как же он на самом деле умер? – Да он, может, и не умер вовсе. – Значит, это правда? Ты не была его вдовой? – Может, и не была, – помолчав, промолвила Десма. – В последний раз я видела Роберта Гриза, когда он сидел под грудой досок у подножия нашей лестницы, которая провалилась, когда он гнался за мной с метлой. Вся лестница целиком рухнула, словно ее сам Господь Бог обрушил. Я и сама-то чудом жива осталась. А потом я просто взяла и убежала. Подумала, что вряд ли кто-то может выжить после такого – ведь и сам тот проклятый дом не устоял. Только вот что я тебе скажу: то письмо – это происки дьявола. Ведь даже если бы Роберт и выполз тогда из-под развалин, то никогда бы не смог написать ни в «Горн Эш-Ривер», ни еще куда. Да он и буквы-то плохо знал. Только и умел, что деньги пропивать да меня колотить всем, что под руку попадется – поленом, железякой, ремнем. – Десма устало покачала головой: – Господи, «застрелили по пьяному делу» – ты, Нора, так и не смогла удержать в себе даже такую мелочь, раз уж она тебе известна стала. Это было оскорбительно, и в душе Норы мгновенно вспыхнул бешеный гнев. – Так ты, черт побери, сама в этом и виновата! Не надо было врать и рассказывать мне, как именно твой муж умер! Да еще и всем его фамилию сообщать! – Знаешь, Нора, иной раз ведь не думаешь о том, что какие-то вещи потянутся за тобой даже через тысячи миль в безлюдную пустыню, а потом еще и в газету попадут. И всегда веришь, что твоя сердечная подруга не станет пользоваться тем, что ты ей рассказала о некоторых мрачных сторонах своего прошлого, не станет пачкать ни твое, ни свое имя – особенно в такой момент, когда на тебя так и насели враги, когда всякие скотоводы-богатеи, их продажные газетчики и почтальоны-лазутчики пытаются отнять у тебя все до последней крошки. Все, на что ты и твой муж жизнь положили. Норе пришлось подпереть подбородок рукой – он так сильно дрожал, что зубы стучали. Если Десма услышит, то непременно скажет что-нибудь этакое. Лишь через некоторое время Нора смогла с трудом вымолвить: – Я сделала то, что мне казалось единственно правильным. И ты, как мне казалось, на моем месте поступила бы точно так же. Десма рассмеялась. – И что бы я делала без тебя и твоей непоколебимой веры в мои добродетели? – Похоже, что сегодня, – уныло промолвила Нора, – я абсолютно для всех на свете самый плохой человек. Так? – И тут в ней заговорила Эллен Франсис Фольк – Эллен Франсис, как бы возродившаяся в собственной дочери и внезапно решившая порассуждать об очевидных несправедливостях жизни. Она, Нора, явилась сюда отнюдь не для того, чтобы выслушивать оскорбления. Она действительно очень сожалеет, но ведь она просто хотела помочь. Неужели Десма этого не понимает? Неужели после стольких лет дружбы ей показалось, что у Норы могла быть какая-то иная цель? Неужели она думает, что Нора написала в газету, чтобы сознательно причинить ей зло, лишить ее наследства, унизить ее, оспорить законность ее брака с Реем? Неужели мало того, что она, Нора, уже сколько кошмарных дней подряд живет практически без воды, что она пришла сюда с миром, в поисках спасения – о, как же она ошибалась, думая так! – ибо и ей, Норе, тоже досталось: бесследно исчез ее муж, бунтуют, проявляя настоящую жестокость, ее неблагодарные сыновья. Которые, очевидно, окончательно помешались. А ведь такого не следует терпеть ни одной женщине. Да, с ее стороны было ужасной ошибкой надеяться, что она может обрести здесь какое-то утешение, спастись от мучительного беспокойства, охватившего ее душу, когда ее в ее собственном доме грубо и несправедливо обвинили в слепоте и безрассудстве; когда на нее набросился – да, именно набросился, причем в ее же собственной кухне! – этот молодой наглец, ее родной сын, которого она с трудом узнавала в ту минуту, настолько он изменился под воздействием гнева и собственных заблуждений. Что ж, теперь и Десма вполне может присоединиться к легиону ее обвинителей – к Робу, Долану и Эммету, где только его черти носят, – и все они единым фронтом пойдут против нее, Норы… – История, конечно, трагическая, – прервала поток ее красноречия Десма, холодно на нее глядя, – однако все это тоже из-за того твоего письма, Нора, будь оно проклято. Ты, должно быть, написала его еще несколько недель назад, верно? Вот и все. Разбирательство закончено. И теперь гнев обеих вошел в привычное русло, сперва взойдя, как на дрожжах, потом ярко вспыхнув и мгновенно развеявшись. Уже и комната стала казаться Норе просторней, и дышать в ней стало легче. Она и сама почувствовала себя почти хорошо. Затянувшееся молчание вскоре кончится, и кто-нибудь из них – вероятнее всего, Нора, потому что у нее никогда не хватает выдержки, не умеет она растянуть ссору надолго в отличие от Десмы, – скажет какую-нибудь милую глупость, и обе начнут застенчиво улыбаться, а через несколько минут, может, и смеяться. Ну, возможно, смеяться они и не будут – все-таки ссора вышла ужасная. Так что действовать нужно потихоньку-полегоньку. Она, конечно, первой попросит прощения. В самых нежных выражениях. А потом осторожненько задаст вопрос: не найдется ли у Десмы немного воды… Она попыталась сделать первый шаг: – Мне ужасно жаль, что так получилось! Из-за меня у тебя столько неприятностей… Но знаешь, Десма, я, честно говоря, сомневаюсь, чтобы тебе теперь хоть одно письмо привезли. Но Десма даже не улыбнулась. Лишь коснулась тыльной стороной ладони сперва одной щеки, потом другой. И упорно смотрела в пол. Господи, подумала Нора, да быть такого не может! – Ой, Десма, – сказала она, – неужели ты плачешь? Куда легче было увидеть комету или двухголового теленка, чем слезы на глазах у Десмы. Нора и вспомнить не могла, когда в последний раз видела такое – если это вообще когда-либо случалось. Впрочем, слезы уже исчезли. Десма выпрямилась, снова заключенная в свою твердокаменную оболочку, и спросила: – У вас разве никаких дел больше нет, миссис Ларк? * * * В полдень Нора уже подъезжала к Амарго, главному городу их округа. Окрестные холмы в большинстве своем были лысыми, со срезанными макушками, лишь на немногих ближе к вершине сохранилась еще кое-какая растительность. По склонам широкими полосами стекали черные ленты отработанной руды, как бы переползавшие с одного холма на другой. Из зарослей шалфея, росшего по краю каньона, торчали осколки камней. Нора каждый раз удивлялась, видя на дне каньона крыши многочисленных домов, построенных по берегам раздвоенного русла горной реки Биг-Форк-Крик, и каждый раз ей казалось, что вот сейчас это место снова предстанет перед ней в своем первоначальном виде – в том самом, каким оно было, когда они с Эмметом перебрались в эти места: оба берега реки были тогда густо уставлены палатками старателей, а между ними тянулись веревки с сушащимся бельем и стояли столы для любителей азартных игр; только что проложенная «главная улица» была битком забита повозками и фургонами переселенцев; те, кому нечего было делать, кружили возле котлов, где готовилось довольно-таки вонючее варево; насквозь прожаренные солнцем старатели, устроившись неподалеку, промывали в ситах золотоносный песок, посверкивавший на солнце, или серебряную руду. Потом, когда здешние запасы серебра изрядно истощились, большая часть этих «ловцов удачи» разъехались кто куда. А те немногие, кому удалось твердо встать на ноги, построили дома, купили шляпы-котелки и стали называть друг друга «мистер». Как все-таки ужасно все получилось! Она тащилась по жаре в такую даль, но не осмелилась даже воды попросить у Десмы, до такой степени та была раздражена, рассержена и измучена всякими издевательскими вопросами. Не говоря уж о бифштексах из лосятины – впрочем, она и без них прекрасно обойдется. Гораздо хуже то, что она впервые ушла от Десмы с ощущением неизбытой ссоры, остро чувствуя собственную вину и отчетливо сознавая, что не только не должна, но и не смеет ничего у Десмы просить. Вот от этих мыслей все у Норы внутри прямо-таки леденело. Честно говоря, она ведь попросту сбежала – да, сбежала! – и, разумеется, опять осталась без воды. И в том не было ничьей вины, кроме ее собственной. Что ж, теперь вся надежда на передвижную цистерну, снабжавшую город водой. Нора проехала по мосту. Под ним слабый призрак прошлогодней воды едва увлажнял русло реки, и хозяин старой гостиницы «Палома-хаус» Мосс Райли выглядел сущим лгуном, поскольку все лучшие его номера, смотревшие на реку, хвастливо обещали «прекрасный вид на сверкающую водную гладь». Нет, это же просто грех, думала Нора, что Мосс позволил такому красивому зданию превратиться почти в руины. Конечно, безжалостное солнце, ветры и вечная пыль тоже внесли свою лепту, но хозяину-то гостиницы совсем не обязательно было с этим мириться. Можно было бы, по крайней мере, немного освежить здание, чуть-чуть его подкрасить, выправить повисшие на одной петле ставни. Иначе каждый, кто въезжает в город по этой дороге и останавливается в «Палома-хаус», сразу же получает превратное впечатление об Амарго при виде сломанных столов, разбитых зеркал и покрытых подозрительными пятнами и ржавчиной ночных горшков. И о чем, черт побери, думает эта молодая лентяйка, жена Мосса, допуская, чтобы у заднего крыльца гостиницы скапливалось такое количество всякого дерьма? Как всегда, слишком занята собой – слоняется без дела по берегу реки на задах гостиницы или сидит, уткнувшись лбом в колени и зажав в пальцах медленно тлеющую сигарету. Видно, порядок в доме – не говоря уж о гостинице – нисколько ее не волнует. Не так давно она была излишне развязной и довольно бесцветной девицей из Теннесси, и вся ее дальнейшая жизнь служила неопровержимым доказательством того, что даже самый выгодный брак, позволяющий женщине подняться в обществе на существенно более высокую ступень, далеко не всегда способен превратить ленивую и невежественную особу в настоящую леди или сделать ее руку «легкой» во время игры в «красное-черное». Возможно, Милли Райли каким-то чудом и ухитрилась бы не поднимать головы, пока Нора не проедет дальше, но старый Билл так грохотал по мосту копытами, что она не выдержала и вынырнула из-под дальнего края моста. Лицо Милли было похоже на унылый воздушный шарик и было совершенно мокрым от слез. Она поспешно вытерла его фартуком. «О чем ей плакать?» – думала Нора. Она все еще была достаточно молода, а Мосс Райли, по крайней мере, обеспечил ей неплохую стартовую позицию для новой жизни. Ведь при ее куриных мозгах она вполне могла в свое время сделать куда худший выбор. И тут Милли совершила весьма прискорбную ошибку: все еще вытирая заплаканные глаза, она первой обратилась к Норе: