А если полиция уже идет за ним? Если его снова отправят в тюрьму? Он глотает поспешно вино и морщится. Лицо тоже болит. – Как племянник? – спрашивает Лукас, чтобы не думать о том, что он чувствует себя человеческой «грушей». – Джош, – Оливия делает ударение на имени, – в порядке. Как и любой ребенок, которому не хватает матери. Лили мы так и не нашли. – Она бросает взгляд на бутылку. – Что пьешь? – Он показывает этикетку, и у нее глаза лезут на лоб. – Эта бутылка стоит пятьсот баксов. Отец тебя прибьет. Лукас бурчит что-то и отворачивается, но успевает заметить зеленоватую тень на ее длице. Сам он, наверно, выглядит не лучше. Серый, как кремированные останки. Он делает еще глоток. Похоже, как раз то, что надо. Тем более что Дуайт уже точно его не убьет. Интересно, что известно ей. Может быть, полиция уже уведомила Шарлотту о случившемся с ее супругом? Звонить сестре он не решился – они могли бы установить время звонка и место, откуда он сделан. Оливия тянется к бутылке. – Дай и мне. Он наклоняется, кряхтя, и передает вино. Она пробует на вкус и закрывает глаза. – Господи, как же хорошо. – Оливия отпивает еще и возвращает бутылку. – Мама пыталась вырубить меня этой штукой. Он смотрит на нее, пытаясь представить, как мать, при ее пяти футах и трех дюймах, бьет по голове свою дочь, которая выше ее на добрых четыре дюйма. – Серьезно? – Она кивает, и он ощущает странное стеснение в груди. – Что ты сделала? – По-твоему, я виновата? Он не отвечает. Она закатывает глаза. – Я заперла ее в подвале. Неожиданно для них обоих он издает короткий, тоненький смешок, а уже в следующую секунду корчится от хохота. – Прекрати. – Оливия пинает его в колено. – Не смешно. Смех, исчерпав запас веселости, уже не отличим от плача. Лукас всхлипывает. – Да что с тобой? – Она кладет руку ему на плечо. – Что не так? – Отвали. – Он сбрасывает ее руку. – Я только… – Не трогай. – Лукас берет себя в руки. Отпивает еще вина. Оливия отодвигается к другой стене и сердито смотрит на брата. – Придурок. Как будто он сам не знает. – Что у тебя с лицом? – Что тут у вас с мамой? – Я спрашивала ее про папу и Лили. – Разборки на работе. Оливия поджимает губы, а Лукас смотрит на бутылку. Она знает, что он лжет. – Лили – не папина дочка. Ее отец – Бентон Сент-Джон. Он вскидывает голову и разевает рот. Ну и дела. Тогда многое понятно. Неудивительно, что Дуайт терпеть не может Лили. – Мама тебе так сказала? Оливия кивает. – А еще сказала, что папа убил Сент-Джона. – Да чтоб меня. – Шарлотта намекала, что, мол, Дуайт разобрался с Сент-Джоном, но в открытую так не говорила. Получается, его отец – убийца. Так же, похоже, как и он сам. Печально. С подбородка у Оливии срывается слеза. – Ты знал? – Про Лили? – Он качает головой, отводит глаза. Не допить ли вино? – А насчет Сент-Джона? – Мама что-то такое говорила. – Когда? – Несколько дней назад. Она толкает его ногой. – И ты мне не сказал. – Был занят, – говорит он сдержанно. – А, ну да. Ты же у нас маляр. Сестренка пропала. Папа – убийца. Мама не знает, что с собой делать. Старшая сестра на грани нервного срыва. А что делаешь ты? Ты всем помогаешь. Молодец, Лукас. Вот на кого всегда можно положиться. – Да пошла ты. – Лукас терпеть не мог, когда она совала зеркало ему под нос. Ему не нравилась ни собственное отражение, ни все то, чего он не сделал. Или сделал. Знала бы она, как все было. Он никогда не скажет, что натворил. Но в эти последние дни самым важным для него было исправить собственные ошибки. И прежде всего нужно сделать что-то для Лили. – Какие слова! Дай-ка… – Она выхватывает у него бутылку и допивает вино. Из уголков рта стекают красные струйки. Она вытирает их рукавом свитера и всхлипывает. – Я любила его. – Знаю, – мягко говорит он, сдерживая собственные слезы. – Где он? Лукас качает головой – уж лучше бы он не знал того, что приходится скрывать. – Нам нужно подать заявление. Паника, как обжигающий заряд электричества, разносится по венам. – В полицию? Нет. – Он вскакивает и пошатывается, голова идет кругом. Хлопает рукой по стене. Полиция начнет рыться в деле Сент-Джона и решит, что смерть Дуайта не случайна. Что, если кто-то из проезжавших по той дороге запомнил его пикап? Что, если камеры зафиксировали, как он преследует машину Дуайта? Ему вовсе не улыбается провести даже еще одну ночь за решеткой. Надо выпить пива и убираться отсюда ко всем чертям. А еще надо отделаться от сестры, пока до нее не дошло, что именно он натворил. Оливия встает. – Мама призналась, что это отец убил Сент-Джона. Сказала, что солгала, обеспечив ему алиби. Лили подслушала их разговор, испугалась и сбежала. – Она обхватывает себя руками. – Поверить не могу, что папа – убийца. Меня от одной лишь мысли об этом тошнит. Перед глазами у Лукаса сцена в баре, где отец выбирал женщину на ночь. И другая, в номере, где они подрались. Нет, Дуайт совсем не тот, кем представляет его Оливия. Он – злобный, мстительный сукин сын. Лукас понял это давно. Мысли возвращаются к тому пробелу в памяти. Двухчасовой провал не дает покоя, как назойливая подружка. – Никаких копов. Она хватает его за руку. – Ты просто предвзято к ним относишься. Понимаю, у тебя свой счет. Но разве мы не должны что-то сделать? – Речь идет о деле тридцатилетней давности. Лучше оставить все как есть. – Я беспокоюсь из-за мамы. И есть еще Джина Сент-Джон. Ей ведь тоже, наверно, хочется знать. – Нет! – кричит он неожиданно громко. К черту пиво. Пора линять. Оливия кладет руку ему на грудь. – В чем дело? – Он отводит глаза. – Лукас?