– Мне нужно сказать тебе кое-что, – прохладно ответила она. Кристиан посмотрел на нее вопросительно. – Я по-прежнему тебя не перевариваю, но мне нравится то, что ты делаешь. Даже если опустить незаконные элементы. – А что я делаю? – Я читала твои дела сегодня. Каким-то образом… пока не понимаю, каким – ты убиваешь в человеке зло. В корне. Не важно, как ты называешь это и не важно, как я к этому отношусь. Ты ловишь деструктивность и выкорчевываешь ее из самого центра так, чтобы раковая опухоль в обществе не распространялась. Я почти уверена, что причины твоих поступков мне бы очень не понравились, но мне любопытно знать их, но и это не имеет значения. Если ты намерен и дальше пытаться вырывать из общества «демонов», я хочу в этом участвовать. И быть эффективной. – Я тебе не верю. Ты просто хочешь втереться в доверие. Не выйдет. – Думай, как знаешь, твоё принятие мне до лампочки. – Вот и отлично, потому что его не будет! Не спрашивая меня, не выслеживая обо мне информацию, она сделала выводы, приняла решение, взяла за него ответственность, при этом продолжая не доверять мне и ненавидеть. Ее мозг работает лучше, чем мне казалось. Это даже как-то обескураживает… Интересно, могла бы она понять, если бы я показал ей то, над чем работал? То, что создал и то, что… я никогда не воплощу в жизнь? Впрочем, это не важно. Любой, кто узнает, что это – умрет. – Я просто хотела тебе сказать, что тебе удалось в каком-то смысле приручить меня, – неожиданно добавила она. – Не в эмоциональном контексте, разумеется. В идеологическом. – Замолчи, – негромко пробормотал Кристиан. – Возьми с собой свой блокнот и иди за мной. Мне нравилась твоя концепция о том, что я устроен просто и предсказуемо. Придерживайся ее. Люди сами по себе ни злы, ни добры, а лишь очень восприимчивы. Опасность бесов в том, что им веришь безоговорочно, их нельзя увидеть, услышать или осязать той рецепторикой, которой наивно доверяет всё человечество. На них не укажет перст ни одного уважаемого судьи, и облик их прячется за миллиардами лиц прочих жителей планеты. Но они оставляют вполне материальные, страшные следы всюду, где бывают. Если ты видишь уставшую женщину, после работы разбито смотрящую на гору немытой посуды, знай – рядом бесы. Если наблюдаешь толпу – поблизости демон. Суть в том, что они отчасти (я подчеркиваю это), являются идеями, мыслями, вирусами в ноосфере. Был, к примеру, нормальный человек, жил себе, а потом однажды взял пистолет и начал стрелять в прохожих на улице. Они скажут: скрытый мизантроп, пост стрессовый синдром, шизофрения. Такова сила идей и понятий – повергать людей в безумие не владения собой. Мы, будто радиоприемники, ловим мысли и думаем, что рождаем их сами из мистического «ниоткуда. О, я знаю – мы пусты. Каждый – носитель собственного безликого одиночества. И иногда к нему примешиваются недовольство собой, скука, усталость роятся в душе змеями и паразитами, но человек – существо покладистое. Он думает, так и надо. Он считает, что это – нормально. Зло – нормально. В победе сей мысли над большинством понятий и кроется триумф дьявола над людьми. Ни один закон никогда не посадит за решетку идею, если только речь не о тоталитарном режиме государственного строя. Но я могу отыскать ее по следам и уликам. И я чуял демона сильнее, когда быстрее ехал за город. Имя его – безразличие, апатия, слепота души. Он родился у ученого, который не замечал ничего, кроме символов, чисел и букв. Он уже не чувствует толком ни удовольствия, ни боли. Только спокойствие холода. Такие, как он, однажды окончательно пресыщаются ко всему и гаснут. А вокруг них рождается допускаемое зло – изнасилованные в больнице девушки, избитые старики, торговля наркотиками. Всё случилось по его молчаливому допущению. Наплевать – вот единственный ответ этого демона на все. Дьявольский дзен. Ибо дзен бывает таковым, и имя ему – смерть. Февраль швырялся холодными слезами в окна машины, щедро поливал обледенелые дороги. Черно-белая реальность за стеклом смазалась из-за скорости. Из колонок снова лился эмбиент. Саша ничего не имела против. Эмбиент – это гиперреалистичная музыка, в которой соединяется внешний и внутренний мир композитора. Она настолько честная, что вызывает смущение, неприятие и удивление. – А если мы опоздали? – спросила девушка, рассматривая шокер у себя в руках. – Меня попытаются «закопать». Тогда в дело вступит Сэм. Это еще один рычаг давления на реальность. Надеюсь, ты никогда не встретишься с ним. Потому что, если ты его увидишь, и он назовет тебе свое имя, значит, я мертв. – Опять какой-то дикий эпитет? – Нервозность плохо действует на твою память. Я не говорю эпитетами. Саша гладила шкуру волка. Она видела, что почему-то Фишера раздражает ее привязанность к этой вещи, но ей было всё равно. Она гладила нежную и пушистую шкуру волка и вспоминала стихотворение, которое звучало, как романс. «Перестань, не время думать о нём. Лучше попытаться вспомнить, что же со мной стряслось в больнице…» Саша закрыла глаза и представила себе семи ярусную библиотеку. Без Кристиана ей показалось тут несколько опасно. Она растерянно огляделась, пытаясь понять, что ей делать и куда подниматься. Кристиан резко свернул к обочине, когда увидел, что Саша лежит без сознания. Он пересел на заднее сиденье и потряс ее за плечи: – Александра… Девушка вяло пошевелила головой, из носа ее густо потекла кровь. – Не трогайте ее, – бормотала она. – Он сказал, не трогайте ее… Потом сфокусировала взгляд на Кристиане. – Меня сейчас вырвет. Детектив дал ей выйти. Выкатившись из машины, девушка упала на колени в снег и закашлялась. – Мне очень плохо… Голова болит. Но я вспомнила… что было на подземном этаже психиатрической клиники. Я знаю, как выглядит тот, кого мы ищем. И где он. Твоя… семиуровневая система… работает. – Александра, лезть на опасные уровни почти самоубийственно. О чём ты думала? – О том, чтобы помочь поймать преступника. Со мной всё в порядке, – хрипло ответила она. Кристиан вытер ее лицо влажной салфеткой и помог добраться до машины. Он сел рядом с Сашей. – Говори. – Это был не слендермен. Я увидела человека наверху садовой лестницы у окна. Он выбрался из колодца во дворе… По-моему, он пытался помочь кому-то сбежать. Видела, как он слез с ней, а потом, прячась под деревьями и двигаясь зигзагами, повел ее к забору. Видимо, поэтому при побеге я точно знала, как не попасть на камеры. Потом я увидела, как к нему бегут санитары. К тому времени он уже вытащил через окно одну женщину. Я помню ее – она не разговаривала и почти ничего не ела. Я… увидела, как санитары схватили женщину, повалили в снег и начали бить. А того, кто пытался дать ей сбежать, куда-то потащили. Потом к ним кто-то подошел. Этот человек был невысокий, но очень неплохо одет. И это был не врач. Он увидел, что я смотрю на него через окно… Потом, когда он указал на меня, я поняла, что меня ждет, – Саша вздрогнула. – За железной дверью – ад. Зубовный скрежет, вопли и пытки… – Сосредоточься, Александра! Она согнулась в поясе, словно у нее болел живот, и схватилась за голову: – То, что я видела… То, что они делали… – глубокий вдох. – Меня потащили в сторону этой двери. Человек, которого все звали Василием Вячеславовичем, очень сердился… – Вы сдурели? – говорил он. – Каких еще платных пациентов? Мне наплевать, кто вам сказал, что ее нельзя колоть тяжелыми препаратами! Давайте ей базовую дозу. – Это сотрет ей память полностью… Большой риск. Понимаете, там человек явно со связями. Мало ли что? Вы же не хотите внимания? – это была красивая и холеная брюнетка, жена заведующего. – Половину, – рявкнул Василий. – Не меньше. Потом Саша ощутила, как ее привязывают к каталке. Над головой поплыл потолок. Тяжелая дверь открылась, и она увидела, что покидает первый этаж, съезжая под землю. – Родня у нее есть? – спросил он. – Впрочем, не важно. Если что, скажем, сама головой ударилась. Приехал к вам… в кои-то веки! Идиоты! Потом кто-то повернул рубильник, и со скрипом от стены отделилась часть, закрашенная штукатуркой так тонко, что было почти не видно швов. И Сашу повезли еще ниже… До нее доносился странный запах пота, банного жара и человеческого жареного мяса. – А-а-а… – тоскливо и по-коровьи ревела женщина, которую Саша увидела через открытую дверь в палате. Она была раздета, ее живот был распорот так, что виднелись черно-бурые почему-то контуры органов в колодце крови. Когда она издавала звуки, становилось видно, как напрягаются мышцы живота. Саше окоченела от ужаса. Каждая мышца её тела отказывалась её слушать. В той комнате играло радио. Диктор передавал концерт по заявкам, и по коридору раздались звуки какой-то попсовой, мажорной песни, напеваемой приторно-мягким женским голосом. – Заткни ее, голова уже болит, – шепнул какой-то незнакомый Саше врач медсестре. Та достала из упаковки шприц… В это время, пока каталка стояла напротив этой палаты, а Саша наблюдала за происходящим, кто-то протер сгиб ее локтя спиртовым раствором. – Детишек теряла? – спросила ее жена заведующего. Саша молчала. – Ты онемела? – Вы тут… больные все, да? – не контролируя, что говорит, едва шевелящимися губами пролепетала Саша.