Так растут просветленные. Так же растут безумнейшие из убийц-фанатиков. Одно и то же писание можно использовать во благо и во зло. Кришна сделал из Арджуны зло. Вроде того, кто убил Махатму Ганди, прикрываясь этой проповедью. Разница, сказала она, между дзэном и безразличием. Она сказала мне это, прямо и выразительно глядя мне в душу, требуя ответ и не собираясь довольствоваться малым. Тогда сияние озарило ее глаза. Разница в наличии системы принципов, сказал ей я. Разница в том, что я не послушаю даже самого Бога, если он прикажет мне убить, ибо он сам вложил мне в сердце принципы, и я не способен их нарушить. Разница в том, что безразличному нужно только безразличие, и причина этому всегда найдется. Я ехал и терзал себя. Я проклят, и мне нет прощения за то, что я сделал. Я растоптал то святое, что было вложено в меня. Я оставил ее, свой меч, своё сердце, своего судью. Ибо она судья мне, просто пока она не знает этого. И прежде, чем назвать меня безумным, нужно вспомнить, с какой силой мы кричим, появляясь в мир. Мы кричим от ужаса и боли. Этот крик не умолкает. Если прислушаться, можно услышать, как вопит целый мир. Кристиан неторопливо шагал к подъезду, из-под края капюшона его пальто-мантии выглядывали черные пряди волос. На его губах запеклась кровь. Сумерки скрывали его лицо. Он шептал совершенно спокойно: – «Мудрые не скорбят ни о живых, ни о мертвых. Никогда не было так, чтобы не существовал Я или ты, или все эти цари; и никогда не будет так, чтобы кто-то из нас прекратил свое существование». Так сказал великий Кришна. При этом он улыбнулся и потянул на себя дверь подъезда… – «Знай же, что то, что пронизывает всё тело, неразрушимо. Никто не может уничтожить бессмертную душу. Душа неразрушима, неизмерима и вечна, лишь тело, в котором она воплощается, подвержено гибели. Поэтому сражайся, о потомок Бхараты», так он сказал, – он вошел на порог квартиры, сделал шаг, включил свет и неторопливо огляделся, словно всё вокруг него было хрупким и могло рассыпаться от одного его дыхания. – Сражайся. Убивай. Ничто не имеет смысла. Всё сущее – вечные сны и игры богов, – лицо его исказила ненависть, но голос звучал ровно: – «И тот, кто думает, что живое существо может убить, и тот, кто думает, что оно может быть убито, заблуждается, так как истинное «я» не может убить или быть убитым». Так что убивай с улыбкой. Затем Кристиан покачал головой, и в его скорбном взгляде читалась улыбка: – Если бы ты услышала это из моих уст, то ударила бы меня еще раз, и хлесткий звук пощечины сопровождала бы гневная тирада. Ты бы сказала, что есть Закон Божий, и что в нём есть отличие Хаоса от Порядка. Если бы Богу было всё равно, он остался бы Хаосом. Но он соткал материю Вселенной, основанную на математически точных, как часы, законах и тончайших настройках. Поэтому я найду тебя. Где бы ты ни была, жива ты или нет… «Они взломали дверь. Когда Александра услышала это, то схватила телефон. Звонить уже было бессмысленно, а на писанину времени не осталось. Она оставит здесь для меня то, что посчитает нужным, самое важное. Но сотовый брошен о стенку, его экран треснут. Она выбросила папки в окно, чтобы никто не нашел их. Дверь уже открывают. Отчаянная – она мчится на кухню, успевает запереться в ванной и включить там свет…» Кристиан шагнул в сторону ванной комнаты и посмотрел на зеркало. Там нарисован цветок, от него знак «=» и сообщение SOS. Умница… Я мог бы догадаться раньше, но у меня бы на это ушло больше времени. Тот, кто присылал лилии – не похититель. Он тот, кто пытается позвать на помощь. Почему столь странным способом? Будь тут Александра, она немедленно объяснила бы мне это. А я – понятия не имею, и мне не интересно. Затем она берет нож для самозащиты, тут весь край ванной в крови. Но ее ударили головой о металлическую ручку двери. Как минимум – сотрясение. Они попытались тут прибраться, но разводы от крови остались, и след на зеркале слишком четкий, работали халатно. Сразу видно – дилетанты. Впрочем, Александра не сказала ничего существенно нового. След к ее местонахождению нужно начинать от человека, который присылал лилии. От человека, которого держали в клинике, как помощника. Возможно, он аутист, это бы объяснило странную манеру заявить о произошедшем. Он не отличает главное от второстепенного, заостряет внимание на абстрактных символах и не может последовательно действовать. Но он знал маршрут, по которым следовало идти по двору, чтобы не светиться на камеру… И Александра сравнила его со слендерменом, потому что он пользовался огромной, садовой лестницей. Кристиан вспомнил, как заведующий показывал им в подсобке инвентарь, среди которого как раз была одна складная лесенка. Он закрыл глаза, ощущая головную боль. Местный больной. Имеет доступ к садовому инвентарю. При нём не боятся высказывать секретов. Он выращивает лилии. Каждый аутист помешан бывает на одном конкретном занятии. Они становятся в этом дотошны, почти гениальны, уделяют внимание тысячам мелочей и обязательно перемудрят. Фишер открыл свой ноутбук, вставил туда флеш-карту из кабинета заведующего. Он отсортировывал фото пропавших от всех остальных, потому что скачал с компьютера врача почти всё, что было возможно. Массив информации вышел большой, почти мусорный, и весь его просмотреть не было никакой возможности. Теперь Кристиан знал, кого именно ему следует искать. Пациента клиники, возможно, больного аутизмом. Наверное, Саша как раз занималась составлением его портрета, чтобы отыскать в базе данных. Будь у Кристиана на руках этот портрет, он бы мигом нашел нужного человека с его координатами. У него ушло примерно сорок минут на поиск, ноутбук постепенно разряжался, вскоре пришлось его выключить, но Фишер записал адрес. Он выехал за город, едва минуло шесть часов утра. Пришло сообщение от Сэма: «Ты еще жив?» Кристиан ответил ему утвердительно и присовокупил: «Жди моего сигнала». Домик, где жил психически больной по имени Федор, напоминал ведьмину избушку – старенький, кирпичный, с двумя комнатами и без чердака. Покосившаяся крыша была украшена мхом, потому что домик находился недалеко от вымершей деревни, почти в поле, Фишер едва отыскал его на карте. Ленивый рассвет тускло озарял заснеженное поле. Неподалеку гудел в березах февральский студеный ветер. Большая часть двора находилась во власти потрясающе построенных, застекленных теплиц. За мутными стеклами было белым бело от красивейших лилий. Нежные цветы, обожаемые своим садоводом, обнимали теперь его тело. Какой-то нормальный человек взял кирпич у входа – он подпирал косяк у двери, замахнулся и ударил два раза. Почему именно два, Кристиан не понял. Бедняге хватило и одного. Несчастный безумец казался младенцем, уснувшим в объятиях ангелов. Если бы только не алая кровь на белых лепестках. Он казался таким невинным и чистым, что это почти возвышало его над всем происходящим. Месяц за месяцем этот человек срезал свои лилии, обагрял их кровью тех, кого должны будут похитить (ведь ему везде разрешали ходить, зная, что он не помешает), а потом, украдкой прячась от камер, бросал их на порог клиники. Он, не имея возможности взаимодействовать с людьми, нашел собственный способ. Отчаяние всегда находит язык, которым оно пытается дать о себе знать. Он один противостоял Карро. Он – безумный среди имеющих разум – один пытался помешать ему и был чист от демона. Теперь теплица напоминала диковинное святилище сонного царства. Беспомощные и обреченные на смерть без своего садовода, лилии должны будут погибнуть. Детектив развернулся, закрыв за собой дверь теплицы. Нижнюю часть его лица его скрывал шарф, голову он прятал под капюшон с низким, опущенным до носа, краем. Кристиан обошел территорию, проверил, сколько осталось патронов и открыл дверь дома. Он почувствовал, как от локтей к кончикам пальцев пробежались искорки теплого электрического тока – наслаждение перед возмездием почти щекотало его ноздри. Как и много лет назад, он чувствовал себя охотником. Раньше, чем кто-то начал что-то понимать, что происходит, детектив исчез. На самом деле, Кристиан просто успел перекатиться в полумраке комнаты прямо под ноги одному из двух наемников, пытавшихся устроить на гостя засаду. Фишер по-медвежьи мощно, свалил его на пол и резким, точным ударом оглушил, воспользовавшись рукояткой травматического оружия. Второй в это время пытался не зевать и использовать нож, но ему в лицо сверкнуло металлическое, черное око пистолета. «Патлатое недоразумение», как им сообщили о Кристиане, оказался немного более проблемной целью. Наемник с ножом попятился и побежал. Фишер не опускал оружия, пока не скрипнула сетчатая решетка забора, что говорило о полном дезертирстве противника. Профессионалов нанять даже не подумали. Тощий, сказали им, типичный бумажный жук. Ничего, сказали им, он вам не сделает. Только пушки его берегитесь, но вряд ли он станет стрелять – не псих же. Примерно такие сведения были у них. Правда, они устарели и были получены до того, как Фишер устроил библейскую казнь в психиатрической клинике. Кристиана из-за тонких, почти нежных черт лица, длины волос и худощавости, часто не воспринимали всерьез. Он производил впечатление этакого утонченного юноши из колыбели избалованного детства. Только очень опытный, натренированный взгляд угадывал в этой худощавости жилистость, а в манере поведения – привычку всегда искать наиболее безопасное и контролируемое место в пространстве. Подхватив на спину бессознательного мужчину, Фишер с трудом перевалил грузное тело на кровать, и связал ему какой-то садовой ветошью руки, фиксируя их на спинке кровати. Затем он сел на него верхом и прижал ко лбу своего пленника пистолет, вежливо сообщив: – Я вынужден вас допросить. – Мне ничего не известно… – Не следует себя недооценивать, – почти утешительно сказал он. – Куда отвозят людей из психиатрической клиники? – Странный ты тип. Я думал, ты о своей девке спросишь… – Это не приоритетно. Я так сильно задержался, что она может быть мертва. – Нет, ты просто надеешься найти ее там же, куда свозят остальных, потому что догадался, что их депортируют туда живыми, – пробормотал его пленник. – Всё верно, она там. Только я больше ничего не скажу. Какой смысл, если ты меня убьешь? Кристиан вздохнул, закатил глаза, меланхолично вытащил из пистолета патрон и демонстративно ножом сделал на нем надпил. Затем с тем же безмятежным видом высыпал порох на лоб своего пленника, достал зажигалку и медленно улыбнулся: – Умирать можно по-разному… Во взгляде наемника мелькнуло понимание того, что он не собирается страдать за своих нанимателей. – Ладно, я скажу тебе, где они. Узнав всё необходимое, включая точный маршрут проезда и имя нанимателя, Кристиан сказал с облегчением: – Прекрасно, очень разумно. У меня последний вопрос. Кто убил хозяина дома? Расслабившийся было пленник выпалил: – Нея! – Понимаешь, у твоего напарника есть нож. А у тебя оружия нет, поэтому ты и воспользовался камнем, – детектив щелкнул зажигалкой. В следующую секунду дом и часть поля огласил нарастающий человеческий рев, перерастающий в нечеловеческий. * * * Она очнулась в темноте и холоде. Запястья сдавливали наручники, которыми были прикованы обе ее руки к кровати. Когда глаза привыкли к сумеркам, она поняла, что находится в деревянном, длинном бараке, вдоль его стен стояли двухъярусные, узкие койки с номерами. На каждой кто-то лежал, причем, совершенно неподвижно. Около трех кроватей стоял штатив с капельницей. Голова болела, Сашу сильно тошнило, сотрясение вышло сильным.