Женщина посмотрела на него пренебрежительно, оценивая тонкие черты почти юношеского лица, длинные волосы и ладони конической формы аристократа. – Вы кто? – с грубоватой требовательностью осведомилась она. – Наше агентство расследует дело о сбежавшей отсюда пациентке, – небрежно солгал детектив. Она посмотрела на него с легким прищуром: – Восхитительно, и причем здесь я? – Кто-то в этой больнице промышляет похищением женщин определенного типа для опытов над одним препаратом. Он основан на хитром биологическом соединении. Очень… специфическом. Чтобы его достать, нужно серьезно постараться. Действует довольно примечательно – человек может потерять память, волю, стать совершенно послушным на короткий срок. Но организм женщины, потерявшей ребенка, отличается по гормональным признакам от всех прочих. Благодаря им, препарат действует интенсивнее. Правда, опять же, недолго. Я только не понимаю… причем тут лилии. Я знаю, что отбор проводится здесь, в подвале. Потом материал выбраковывается и выбрасывается, либо проходит на вторую ступень испытаний. То есть, женщин куда-то увозят. Сбежавшая пациентка, как выяснилось, узнала нечто важное, память-то ей стерли, но, видимо, дали недостаточно препарата, потому что она осталась в своем уме. И теперь ее нужно найти, чтобы исправить положение. Я немного нажал на рычаг, в смысле – на здешнего заведующего, – он продолжал говорить, в то время, как лицо женщины ничего не выражало. – И сегодня вечером к нему из квартиры приехали вы. То есть, вы обладаете нужной мне информацией. – Вы несете какую-то откровенную ахинею, – смеясь тихо, пробормотала она. Она не выглядела напуганной, а только снисходительно-добродушной. – Сначала я понятия не имел, что делать, а потом просто поехал к доктору на квартиру. Я знал его адрес, потому что побывал у него в кабинете, – небрежно добавил он. – Нынче важные документы бросают где ни попадя, честное слово. – И что из того? Я не могу приехать и проведать мужа? – похоже, ситуация ее веселила. – Просто вы предпочитаете женщин и считаете своего мужа бесхарактерным тюфяком. Едва ли у вас с ним дружеские отношения. Могу вас понять, вы сейчас злы. Нужно быть идиотом, чтобы вообще пустить на порог клиники частных детективов. – Ноу вас ни одной улики, ни одного прямого имени, ни единого доказательства, – прошептала она. – Не так ли, Кристиан? Она поступила так просто из любви к театральности и теперь наслаждалась триумфом. Фишер сдвинул брови. – Камеры вас зафиксировали. И сразу после вашего появления за вами обоими отправили парочку наших людей. Угадай, где они сейчас? – Классика, – проронил Фишер. – Шантажировать с помощью женщины. – Это – не шантаж, – улыбнулась она. – Это – констатация факта. Сейчас тебя допросят, потом убьют. Ее убьют позже… Или чуть раньше. Мне всё равно. Надеюсь, вы попрощались на хорошей ноте. Кристиан почувствовал, как в шею ему сзади впивается игла шприца. – Мне нельзя колоть наркотики, – пробормотал он лишенным выражения голосом. – Конечно. Никому нельзя. Они же такие вредные. – Вы идиоты. Вы… даже не представляете, что натворили, – Кристиан потерял сознание, словно его отключили, нажав на кнопку. Женщина задумчиво над ним склонилась: – Сколько клоназепама ты ему вколол, бестолочь? Заведующий беспомощно пожал плечами: – Норму. Как обычным больным… – Это не аллергическая реакция, – нахмурилась она. – Теперь отволоки его в подвал. Мне уже позвонили, сказали, девчонка у них, всё в порядке. После этого ты сиди в кабинете и работай, ничего больше. – За всем этим стояла ты… Я догадывался, – лепетал врач. – Заткнись, солнышко, а то еще случайно научишься использовать мозг по назначению и перепугаешься до смерти, – фыркнула она. * * * Мне нельзя наркотики не потому, что они вредные, тупая ты тварь! Небольшая доза стимулятора, вроде кокаина или амфетамина, вызовет у меня агрессивный маниакальный психоз. Курить мне нельзя, потому что я впадаю в бешеную раздражительность. Ни в коем случае нельзя пить. Единственный позволенный мне наркотик – кофеин, потому что с его действием я способен справиться сознательно. Чем сильнее наркотик, тем хуже. И всё равно, прежде, чем ставить медикаментозные эксперименты на своем противнике, ознакомьтесь с его медицинской картой… На плиточный, разноцветный пол ручейками струилась кровь. Она текла из рваной раны, словно из душа – вот во что превратилась шея женщины. Голова ее, вырванная из тела с частью позвонков и ниточками связок, а также красно-бурыми лентами мышечных волокон, валялась вниз лицом в луже собственной крови. Тело свешивалось со стула, а под ним, запрокинув голову и глотая кровь, сидел демон. Потом он приподнялся, покачиваясь, слепо глядя перед собой черными глазами, взял в руку голову и швырнул ее в показавшегося медбрата. Затем в него полетел скальпель. Во второго медика полетели ножницы. Сопровождаемый их криками, Кристиан невозмутимо нагнулся к валявшемуся в крови травматическому пистолету с небезопасными пулями и небрежно выстрелил в шею между ключицами еще одному медбрату. Как голову курице отрубил. В начавшейся панике путь Фишера усеивали трупы. Он убивал тех, кто вставал у него на пути, пока не дошел до кабинета заведующего, который собирался в ужасе звонить в полицию. Когда он увидел Кристиана с окровавленным лицом, черными глазами и всклокоченной гривой волос, трубка выпала у него из рук. Фишер улыбнулся, подошел к нему и начал пистолетом выбивать ему зубы. Словно белые камешки, они со стуком падали на стол и пол. Затем Кристиан выстрелил ему в глаз, постучал его головой о пол, вытаскивая пулю… Через пятнадцать минут, когда к безумному дому подъедет отряд спецназа, его уже не будет. А еще не будет следов его пребывания в больнице – весь первый и подземный этажи клиники окажутся объяты пламенем. Всё это было проделано Фишером без единого слова или вопроса. Все действия оказались слаженны, словно работала программа. Не было никаких эмоций, лишь улыбка на лице. Постоянная, счастливая, детская улыбка свободного существа. Кристиан пришел в себя в четыре часа утра по дороге к квартире, в которой оставил Сашу. Он резко затормозил и схватился за голову, увидев, как мимо, отчаянно сигналя, промчалась иномарка. Ему хватило ума вымыть лицо и руки в снегу. В его машине всегда имелся запасной комплект одежды – все меры предосторожности давно отработаны им до автомата. Стуча зубами, Кристиан переоделся на заднем сиденье, кое-как заставил себя сосредоточиться на дороге и просто доехать до места назначения. Для начала. Он помнил пожар и много крови. Он уничтожил место улик, но сейчас пытался вспомнить то, что видел в подвале. Не получалось. Получалось думать о Саше. Не важно, что с ней сейчас, важно, чтобы ей не повредили мозг. Если она жива, конечно. Если они ее уже убили, придется стереть всю эту историю с лица земли от начала и до конца. Стереть каждого врача. Работы будет много. Я поступил очень плохо, убивая этих людей. Я не должен был сжигать больницу. Я не могу проигрывать. Мне нельзя… нельзя быть неэффективным. Из колонок BMW опять раздавались вопли, терзаемых в аду, хриплых гарпий под визги электрогитар. Кристиан подумал, что на это сказала бы Саша. «Эта музыка не способна помогать думать. Она способна убивать. Ты просто выпендриваешься», – примерно так. Кристиан нашел на сиденье телефон и позвонил: – Привет, Сэм! Покорми за меня сома Франца Иосифа, если я не напишу в восемь часов. – Всё настолько плохо? – голос на том конце связи принадлежал молодому мужчине, возможно, годящемуся Фишеру в ровесники. – Я знал, на что подписывался. – Что-то натворил? – Как бывало раньше… – Что? – изумился собеседник. – У тебя… у тебя не было срывов лет семь или больше! – Наркотики. – О, чёрт, – простонал голос в трубке. – Нужна помощь? – Нет. Просто покорми моего сома в гостиной. Спустя какое-то время он пробормотал с неохотой: – Ладно, покормлю. Но буду ждать твоих сообщений. – Ладно, – прошептал Крис, глядя в лобовое стекло своей машины, – я, наверное, может, напишу пару раз. Прощай. Дихотомия света и тьмы в нём носила статус теневой войны, и это подразумевало шаткую стабильность в мятежной душевной организации. Он холодом между лопаток ощущал, что вот-вот сорвется в омут ледяной, восхитительно спокойной тьмы, откуда, как говорят некоторые, возврата не бывает. Что это означает – срыв в бессмысленное насилие больших масштабов или грядущее безумие – Фишер и сам не знал. Лишь регулярные поездки двадцать первого февраля на кладбище дабы кое-кого проведать, оттаскивали его от желанного падения. На сей раз Саша помешала ему совершить ежегодный ритуал. Поэтому Кристиан вновь ощущал балансирование своей души на цыпочках, затаив дыхание, глядя в бездну, смакуя момент перед полной аннигиляцией равновесия. Нельзя убивать, если у тебя есть совесть. Это самоуничтожение. Если убить, испытывая угрызения совести, можно сжечь себя, я знаю, о чём говорю. Если у тебя нет совести, ты можешь сохранять спокойствие, свойственное любому ничтожеству, и только тогда способен убить, не уничтожив себя. Это как речь Кришны в Бхагавадгите. И господь повелел Арджуне – храброму воину – убить свою семью и учителей, дабы он взошел на трон. Кришна поведал ему о великом даре – о безразличии… Он сказал, что истинно благородный человек не печалится о смерти, ибо «я» невозможно убить. Он сказал, что смерти нет, есть лишь переход. Он сказал: убей их всех. И Арджуна встал во главе великой божественной армии против тех, кто воспитывал его. И будет проклят тот, кто смеет осуждать, оценивать и пересказывать слова Кришны. Не думай, не мысли над ними, а только слушай и впитывай. Я и без того проклят, мне – можно, всем остальным – нельзя.