— Вот, я просмотрел все картины, — сказал однажды Бастиан. — Я ничего не нашел. — Плохо, — ответил Йор. — Что теперь делать? Ждать новых, когда ты принесешь их наверх? — Я бы на твоем месте сам спустился в рудник Минроуд и искал бы там. — Но у меня нет твоих глаз, я не вижу в темноте. — Разве тебе не дали в дорогу какого-нибудь света? — спросил Йор, глядя сквозь Бастиана. — Какой-нибудь светящийся камень, который помог бы тебе? — Дали, — печально сознался Бастиан. — Да я употребил Аль-Таир совсем на другое… — Плохо, — повторил Йор с каменным лицом. — Что ты посоветуешь мне? — Будешь работать в темноте. Бастиану стало страшновато. Правда, он все еще обладал силой и бесстрашием, дарованными ему в Фантазии, но при одном представлении о том, что он будет лежать в черной глубине тесной штольни, мороз пробирал его до костей. Он ничего не сказал, и они легли спать. На следующее утро горняк потряс его за плечо: — Ешь свой суп и идем. Они вместе пришли к шахте и стали спускаться в подъемнике вниз. Давно уже померк свет, что пробивался сверху в узкое отверстие шахтного колодца, а они спускались все ниже и ниже. Давно уже подъемник двигался в полной темноте. Наконец толчок показал, что они достигли дна. Здесь было очень тепло по сравнению со снежной равниной, и скоро Бастиан весь взмок от пота. Он шел за Йором, боясь потерять его в темноте. Они проходили сквозь бесчисленные штольни, коридоры, ходы и пещеры, которые Бастиан угадывал по гулкому эху. Бастиан несколько раз спотыкался о какие-то выступы, но Йор не обронил ни слова. Несколько дней Йор молча, на ощупь учил его отслаивать тонкие картины не то деревянными, не то роговыми лопаточками, которые они не забирали с собой наверх. Бастиан все лучше ориентировался внизу в полной темноте и уже узнавал знакомые ходы и пещеры. Наконец однажды Йор послал его работать в одиночку в узкий тесный ход среди многослойных спрессованных залежей. Он лег там, свернувшись калачиком, как нерожденный ребенок, и терпеливо отслаивал друг от друга чьи-то забытые сны. Ничего не видя в вечной тьме подземелья, он выбирал картины наугад, рассчитывая только на подсказку случая или на подарок судьбы. Вечер за вечером он извлекал наверх только чужие сны. Но Бастиан не роптал. Он стал равнодушен к себе, тих и терпелив. И хотя силы его были неисчерпаемы, часто он возвращался в изнеможении. Трудно сказать, сколько это длилось. Такую работу не измеряют днями и месяцами. Но однажды наступил вечер, когда при виде одной картины Бастиан даже отпрянул и едва сдержал восклицание, которое могло бы разрушить хрупкое стекло. На картине размером в книжную страницу был ясно и отчетливо виден мужчина в белом халате, он держал в руке гипсовую челюсть. Наклон его головы и печальное выражение лица тронули Бастиана до самого сердца. Но больше всего ему было больно оттого, что этот человек был изображен вмерзшим в глыбу прозрачного льда. Когда Бастиан разглядывал эту картину, в нем нарастала тоска по этому человеку, которого он не знал. Чувство возникло в какой-то далекой дали и разрасталось в нем все больше — так речка, впадающая в океан, незаметно берет начало ручейком и лишь много позже разливается в могучий поток. Бастиан чуть не утонул в этом потоке тоски. Сердце его болело, тоска уже не помещалась в нем. И в этом потоке утонуло и исчезло последнее, что он знал о себе: его собственное имя. Когда он вернулся в хижину к Йору, он ничего не сказал. Горняк тоже молчал, но долгим взглядом поглядел — снова сквозь него, снова вдаль, — и впервые улыбка чуть тронула его лицо. В эту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не мог уснуть, несмотря на усталость. Все время он видел перед собой ту картину. Ему хотелось обнять глыбу льда, в которую вмерз тот незнакомый человек, — чтобы растопить лед своим теплом. Потом ему почудилось, что он даже слышит его голос: — Помоги мне! Не оставь меня в беде! Одному мне не выбраться из этого льда. Помоги мне! Ты один можешь меня освободить — только ты! На следующее утро мальчик без имени сказал Йору: — Сегодня я больше не спущусь с тобой в рудник Минроуд. — Ты уходишь? — Пойду искать источник Живой Воды. — Ты нашел картину, которая поведет тебя? Мальчик кивнул. — Покажи. Они вышли наружу, подошли к картине, мальчик смотрел на нее, а Йор направил свой слепой взгляд не на картину, а на мальчика — и сквозь него вдаль. Он долго прислушивался, потом кивнул. — Возьми ее, — прошептал он. — И не потеряй. Если ты ее потеряешь или разобьешь, для тебя все кончено. Ты понимаешь, что это значит. Мальчик, у которого больше не было имени, тихо сказал: — Спасибо, Йор, за все, чему ты научил меня. Они пожали друг другу руки. — Ты был хорошим подручным, — прошептал Йор, — и работал старательно. С этими словами он отвернулся и пошел к руднику. Мальчик без имени поднял картину и зашагал в снежную даль. Он шел уже много часов. Хижина Йора давно скрылась из виду, а вокруг не было ничего, кроме снежной равнины. Мальчик чувствовал, что картина, которую он бережно держит в руках, таинственным образом выведет его из этой холодной пустыни. Вдруг откуда-то сверху донесся шум. Это был далекий гам и грай большой стаи. Подняв голову, мальчик увидел темное облако, похожее на стаю птиц. Только когда этот рой приблизился, он понял, кто это. Мороз прошел по его коже. То были озорники, клоуны-мотыльки! «Силы небесные! — взмолился мальчик без имени. — Хоть бы они не заметили меня. Их крики разрушат картину!» Но они его заметили. С непомерным ликованием они обрушились на него и как горох рассыпались вокруг по снегу. — Ура! — орали они, кривя свои рты. — Наконец-то мы снова нашли нашего благодетеля! Они кувыркались в снегу и кидались снежками, играли в чехарду и делали стойку на голове. — Тихо! Пожалуйста, тихо! — отчаянно шептал мальчик без имени. Весь хор воодушевленно вопил: — Что он сказал? Он сказал, что мы слишком тихие! Такого нам еще никто не смел говорить! — Что вам от меня надо, почему вы не оставите меня в покое? Все вокруг него порхало и металось. — Великий благодетель! Великий благодетель! Помнишь, ты нас расколдовал, когда мы были несчастными безобразными ахараями. Но в нашей жизни тогда было утешение и смысл — мы строили серебряные дворцы. А теперь мы сами себе надоели. То, что ты сделал из нас, вначале было очень весело, а теперь наскучило нам до смерти. Мы летаем попусту, мы даже играть ни во что не можем, потому что не признаем правил. Ты превратил нас в посмешище. Ты обманул нас, великий благодетель! — Я хотел, как лучше, — с ужасом прошептал мальчик. — Конечно, сам от себя ты в полном восторге, — орали озорники хором, — тебе очень хочется считать себя Добрым, а нам приходится расплачиваться за такое добро! — Что мне делать? Что вы от меня хотите? — Мы искали тебя, — орала толпа с искаженными клоунскими рожами, — мы боялись, что ты сбежишь. И вот мы догнали тебя. Мы не оставим тебя в покое, пока ты не станешь нашим предводителем. Ты должен стать обер-озорником, нашим глав-озорником, нашим генерал-озорником. — Но зачем, для чего? — с мольбой шептал мальчик. — Мы хотим, чтобы ты командовал нами и заставлял что-нибудь делать. Мы хотим, чтобы наше существование хоть кому-нибудь было нужно! — Но зачем вам я? Выберите одного из вас! — Нет, нет, мы хотим только тебя, великий благодетель! Ведь ты сделал из нас то, что мы теперь есть. — Но я должен идти. Мне надо вернуться в свой мир. — Не так скоро, великий благодетель! — орали клоуны. — Ты от нас не сбежишь! Так просто от нас не отделаться! — Но со мной все уже кончено! — заверял мальчик. — А с нами? Что будет с нами? — Сами ищите выход! — Тогда верни нам прежний вид! — кричали пронзительные голоса. — Пусть мы снова будем ахараи. Наши слезы высохли, Амаргант стоит теперь на суше, и больше некому ткать серебряную филигрань. Мы хотим снова стать ахараями. — Но я не могу, у меня больше нет могущества! — Тогда мы заберем тебя с собой! — вихрем кружилась толпа. Сотни маленьких ручек вцепились в него и пытались поднять в воздух. Мальчик сопротивлялся изо всех сил, а мотыльки налетали на него, как разъяренные осы. И вдруг в этот шум и гам ворвался издали негромкий, но мощный звук, похожий на гул бронзового колокола. И в мгновение ока озорники разлетелись врассыпную и темной тучей понеслись в другую сторону.