— Да, если хочешь, — сказала мама Айола, немного подумав. — А кому в Фантазии доступна Живая Вода? — Не знаю. В некоторых предсказаниях говорится, что наступит такое время, когда люди принесут в Фантазию любовь. Тогда два наши мира соединятся. Но я не знаю, что это значит. — Мама Айола, — напомнил Бастиан. — Ты обещала, когда придет время, рассказать мне, что я забыл в обмен на мое истинное желание. — Ты забыл отца и мать. Теперь у тебя больше ничего нет, кроме твоего имени. — Отца и мать? — задумался Бастиан. Но эти слова больше ничего не значили для него. — Что мне делать теперь? — Ты должен покинуть меня. Твое время в Доме Перемен истекло. — И куда мне идти? — Тебя поведет твое последнее желание. Не теряй его! — Я должен идти сейчас же? — Завтра утром. У тебя осталась последняя ночь в Доме Перемен. Бастиан встал и подошел к ней, чтобы проститься на ночь. Только вблизи он заметил, что все ее цветы увяли. — Не беспокойся. И завтра утром не оглядывайся, а иди своим путем! Когда наутро он спустился из своей комнаты, мама Айола сидела на прежнем месте. Все листья, цветы и плоды опали с нее. Глаза ее были закрыты, и она походила на засохшее, умершее дерево. Бастиан долго стоял перед нею, потом открыл дверь и вышел наружу. За ночь наступила зима. Снег лежал по колено, от цветущих роз остались только голые кусты. Было холодно и очень тихо. Бастиан хотел вернуться в дом за плащом, но двери и окна исчезли. Весь дом зарос наглухо. Бастиан поежился от холода и двинулся в путь. Глава XXVI РУДНИК СНОВИДЕНИЙ жный ветер так же холоден, как и северный, если он дует в снежной долине, где живет слепой горняк Йор. Однажды ранним утром горняк вышел из хижины, уловив среди полной тишины скрип шагов дальнего путника. Йор был уже старик, но без бороды и без морщин, волосы у него посерели, как камень, и весь он казался высеченным из куска застывшей лавы. Только в глубине его слепых глаз иногда вспыхивал огонь. Подойдя, Бастиан — а это именно его шаги заслышал издалека Йор — сказал: — Здравствуй. Я заблудился. Я ищу источник Живой Воды. Не мог бы ты мне помочь? — Ты не заблудился, — прошептал горняк. — Но говори тише, иначе ты разрушишь мои картины. Он жестом пригласил Бастиана в хижину. Она состояла из одной комнаты, очень просто обставленной: стол, два стула, лежанка и полка для посуды и еды. В очаге пылало пламя, в котелке дымился суп. Йор поставил две тарелки, налил в них супу и жестом пригласил гостя поесть. Завтрак прошел в молчании. Потом горняк откинулся, глаза его смотрели сквозь Бастиана. Он прошептал: — Кто ты? — Меня зовут Бастиан Балтазар Букс. — А, значит, свое имя ты еще помнишь. — Да. А ты кто? — Я Йор, меня еще называют слепым горняком. Но я слеп только на свету. Под землёй в моем руднике в полной темноте я могу видеть. — Что это за рудник? — Он называется Минроуд. Это рудник сновидений. — Рудник сновидений? — удивленно повторил Бастиан. — Про такое я не слыхал. Йор, казалось, постоянно к чему-то прислушивался. — Он существует специально для таких, как ты, — тихо сказал Йор. — Для людей, которые не могут найти дорогу к источнику Живой Воды. — И что же это за сновидения? Йор закрыл глаза, и Бастиан не знал, повторить ли ему вопрос. — Ничто в мире не исчезает бесследно. Ты видел когда-нибудь сны, которые утром не мог вспомнить? — Да, часто. Йор задумался, кивнул, потом пригласил Бастиана следовать за ним. — Только ни слова, ни звука, понятно? То, что ты сейчас увидишь — моя работа за многие годы. Любой шум может их разрушить. Поэтому молчи и ступай очень осторожно. За хижиной находился деревянный шахтный копер, они прошли мимо него в огромную заснеженную долину. И тут Бастиан увидел картины, которые лежали на белом снегу, как драгоценности на белом шелке ювелирных коробочек. Это были тонкие, как дуновение, прозрачные стекла разных форм и размеров, прямоугольные и круглые, мозаичные и гладкие, иные величиной с церковные витражи, другие — как миниатюры на вазочках. Они лежали рядами, группируясь по величине и форме, покрывая снежную равнину до горизонта. Тут были изображены какие-то фигуры в птичьем гнезде, часы, похожие на растекшийся расплавленный сыр, куклы на ярко освещенном пустом пространстве, головы и морды зверей и целые пейзажи, составленные из голов, морд и лиц. Но были и обыкновенные портреты, были мужчины, косившие пшеницу, женщины, сидящие на балконе, горные деревушки и морские виды, военные сцены и цирковые представления, улицы и комнаты, снова лица, старые и юные, мудрые и придурковатые, шуты и корали. Были страшные картины — казни, пляски смерти; были портреты молодых дам в седле, и был нос, разгуливающий сам по себе, принимая приветствия от встречных. Целый день Бастиан бродил среди картин, но так и не понял, какое они имеют отношение к нему. Ни одна из картин его не трогала. Опустились сумерки, и они вернулись в хижину. Только когда дверь за ними закрылась, Йор смог произнести: — Было там хоть что-нибудь, что бы ты узнал? — Нет. А что это за картины? — Это забытые сновидения из человеческого мира. Сон не может исчезнуть, раз уж он приснился. Но если человек, который видел сон, не сохранил его в памяти, он попадает сюда, в Фантазию, в глубину нашей земли. Там лежат тонкими слоями все забытые сны, один над другим. Чем глубже, тем плотнее. Вся Фантазия покоится на плитах из забытых снов. — Там есть и мои? — спросил Бастиан. — Хоть один есть наверняка. Одного бы хватило. — Но для чего? Старый горняк повернул к нему лицо, слабо освещенное огнем очага. Его слепые глаза снова смотрели сквозь Бастиана. — Слушай, Бастиан Балтазар Букс, я не люблю разговаривать. Тишина мне милее. Но один раз я скажу. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы вернуться в твой мир. Любить — это прекрасно. Но Живая Вода спросит тебя: кого? Ведь нельзя любить вообще, не зная кого. Но ты все забыл, ты помнишь только свое имя. А если ты не сможешь ответить, ты не напьешься. Тебе помог бы забытый сон. Он привел бы тебя к источнику Живой Воды. Но за это тебе придется забыть последнее, что ты еще удерживаешь в памяти: себя самого. Тебе предстоит долгая терпеливая работа. Запомни все, что я сказал, повторять я не буду. Потом он лег на свою лежанку и заснул, и Бастиану ничего не оставалось, как лечь на голом холодном полу, но он был вынослив. — Чтобы полюбить кого-то, надо забыть самого себя, — засыпая, повторил Бастиан слова Йора. Когда он проснулся утром, горняка уже не было. Видимо, он спустился в штольню. Бастиан налил себе горячего супу, надеясь согреться по-еле холодной ночи, но суп не особенно ему понравился: соленый, как слезы и пот. Он вышел в снежную равнину и снова целый день бродил среди картин, но все они оставили его безучастным. К вечеру вернулся из штольни Йор. Он вынес из глубины новые картины и осторожно выкладывал свою добычу на снег. На одной картине — мужчина, у которого вместо груди была птичья клетка. На другой — каменная женщина верхом на черепахе. На третьей — бабочка с узором из букв на крыльях. Ни одна из них не говорила Бастиану ни о чем. — А что будет, когда снег растает? — спросил он Йора, вернувшись в дом. — Здесь вечная зима. Это была вся их беседа за вечер. Три последующих дня Бастиан искал картину, которая задела бы его сердце и означала бы для него хоть что-нибудь, — но тщетно. Вечерами в хижине они молчали. Бастиан охотно перенял у Йора это обыкновение молчать, равно как и осторожную поступь без звука.