— Так вы мне угрожаете? Да я… Он не успел закончить и не успел выстрелить. За его спиной вырос Олд Дэт и прикладом ружья ударил по руке. Револьвер упал на землю. — Поубавьте свою прыть, Гибсон, — негромко, но грозно произнес вестмен. — Вы забыли, что я здесь, а в моей колоде козыри старше. Гибсон схватился за ушибленную руку, скорчился от боли и крикнул: — Ну погоди, я еще посмотрю, какого цвета у тебя кишки. Ты думаешь, я испугался, потому что тебя зовут Олд Дэт? — Ни в коем случае! Я не пугало, бояться меня не надо, меня надо слушаться. Еще одна глупость, и я всажу тебе пулю в живот. Ты вряд ли ее переваришь. Надеюсь, что джентльмены будут мне благодарны за то, что я освобожу их от общества мошенника и негодяя. Гибсон понял, что коса нашла на камень, сник и заюлил: — Я совершенно не понимаю, в чем дело, господа. Вы принимаете меня за кого-то другого. — Ну уж нет! Чтобы я принял тебя за кого-то другого? Вот он будет главным свидетелем обвинения. — И Олд Дэт указал на Олерта. — Он будет свидетелем обвинения? — переспросил Гибсон. — Ну-ну, попробуйте поговорить с ним. Я тронул Уильяма за плечо и назвал его по имени. Он медленно, словно во сне, поднял голову, посмотрел на меня бессмысленным взглядом и ничего не ответил. — Мистер Олерт, вы слышите меня? — повторил я. — Меня послал к вам ваш отец. Он так же молчал и так же бессмысленно глядел на меня. Внезапно раздался окрик Гибсона: — Эй, ты! Как тебя зовут? Отвечай сейчас же. Дрожа всем телом, словно испуганный ребенок, Уильям Олерт повернулся к Гибсону и тихо ответил: — Меня зовут Гильермо. — Кто ты? — Поэт. Я снова вмешался в разговор, пытаясь вопросами пробудить в нем память. — Твое имя Уильям Олерт? Ты из Нью-Йорка? Кто твой отец? Он банкир? Уильям, не раздумывая, отвечал отрицательно. Очевидно, его хорошо подготовили к подобным вопросам. У меня не оставалось больше сомнений, что, с тех пор как он попал в руки к мошеннику, его болезнь заметно усугубилась. — Вот вам и свидетель! — рассмеялся мне прямо в лицо негодяй. — А теперь будьте так любезны, оставьте нас в покое. — Позвольте, я задам ему последний вопрос, возможно, его память сильнее лжи, внушенной вами. Мне в голову пришла, может быть, и не блестящая, но очень удачная мысль. Я вытащил из бумажника газетную вырезку со стихотворением Олерта и прочел вслух первую строфу. Мне казалось, что от собственных стихов в помраченной душе поэта блеснет тонкий лучик света, но он так же безразлично продолжал рассматривать пустую четвертушку бумаги. Прочтя вторую строфу, я без особой надежды приступил к третьей: Знакомо ли тебе, как средь ночи Душа кипит от жажды воли? Но яд обмана сердце точит, И сердце корчится от боли? Две последние строки я прочел с особым чувством, и вдруг Олерт поднял голову, встал и протянул ко мне руки. Я продолжал: Ужасна эта ночь, она забвеньем манит, И солнце для тебя уже не встанет. Несчастный поэт подбежал ко мне и выхватил у меня из рук газетный клочок. Наклонившись ближе к огню, он громко, от начала до конца, перечитал стихотворение, затем выпрямился и воскликнул с торжеством в голосе: — Это мои стихи, стихи Уильяма Олерта! Я — Уильям Олерт, а не он! Только сейчас мне в голову пришла неожиданная и страшная догадка: Гибсон завладел документами Уильяма Олерта. Неужели он, несмотря на разницу в возрасте и во внешности, выдавал себя за него? А может?.. Но мои рассуждения прервало появление вождя команчей. Звонкий голос поэта прозвучал в ночной тишине внезапным воплем, и Белый Бобр, забыв о собственной гордости и бросив совет, подбежал к Уильяму и одним ударом сбил его с ног. — Замолчи, собака! — прошипел вождь. — Если твой крик привлечет апачей, я собственными руками лишу тебя жизни. Уильям Олерт приглушенно вскрикнул от боли и тупо уставился на индейца. Я поспешил забрать у него стихотворение в надежде, что в будущем оно снова поможет мне привести молодого человека в чувство. — Не гневайся, — попросил Олд Дэт вождя, — у молодого бледнолицего помутился разум, но сейчас он успокоится и больше не нарушит тишину. Скажи мне, эти двое и есть те индейцы топи, о которых ты мне говорил? Вестмен указал на двух краснокожих, подсевших к костру белых. — Да, это они, — ответил Белый Бобр. — Топи плохо понимают язык команчей, и с ними приходится говорить на смешанном языке. И всё же пусть этот бледнолицый, который потерял свою душу, больше не кричит, иначе я прикажу связать его и заткнуть ему рот. Вождь команчей вернулся к прерванному совету, а Олд Дэт пристально посмотрел на воинов из племени топи и обратился к старшему из них: — Мои краснокожие братья прибыли сюда с плоскогорья Топи? Я слышал, ваши воины живут в дружбе с команчами. — Да, — ответил старший индеец, — наши томагавки помогают воинам команчей. — Тогда почему ваши следы идут с севера, где живут льянеро и тараски, входящие в союз апачей? Вопрос смутил индейцев настолько, что мы даже при свете костра заметили, как изменились их не покрытые боевой раскраской лица. Только после минутного молчания один из краснокожих нашелся что ответить: — Мой бледнолицый брат умен и сам может догадаться. Воины топи выкопали топор войны и выступили против апачей. Мы ездили на север, чтобы разведать, куда пошли их отряды. — И что же вы узнали? — Мы напали на след верховного вождя апачей Виннету. Он повел своих воинов к Рио-Кончос, чтобы там встретить Белого Бобра и дать ему бой. Поэтому поспешили назад, чтобы поведать о том нашим вождям и напасть на незащищенные стойбища апачей. По пути нам встретились команчи, и мы отправили гонца к топи с вестью, а сами пошли с ними, чтобы не упустить добычу. — Команчи, несомненно, сумеют отблагодарить вас. Но с каких это пор воины топи забыли, что они честные люди? Олд Дэт говорил с краснокожими вызывающе, словно искал с ними ссоры. Казалось, он заподозрил неладное и пытается вывести индейцев из себя в надежде, что они проговорятся. Старый вестмен был большим мастером уловок и ухищрений, и его слова достигли цели: глаза младшего сверкнули от гнева, а старший долго молчал, обдумывая ответ, и наконец произнес: — Пристало ли нашему брату сомневаться в честности топи? Не хочет ли он умышленно оскорбить нас? — Нет, что вы, мое сердце открыто для топи. Но я удивлен, что вы сели к костру бледнолицых, а не остались среди своих краснокожих братьев. — Коша-Певе спрашивает больше, чем должен знать. Топи сидят там, где хотят. — А мне показалось, что команчи пренебрегают обществом топи. Собаке, ведущей охотника по следу дичи, бросают объедки и не позволяют входить в вигвам. — Не смей говорить так, — вскипел индеец, — не то я вызову тебя на поединок! Мы весь вечер сидели у костров команчей и только недавно подошли к бледнолицым, чтобы узнать, что происходит в их стойбищах с каменными вигвамами. — И все же я бы на вашем месте вел себя осмотрительнее. Твои глаза видели снег многих зим, и ты должен был бы догадаться, о чем я говорю. — Ты говоришь загадками, и мой разум не может понять твои речи. Если краснокожий глуп, пусть мудрый бледнолицый объяснит ему! — воскликнул, забыв осторожность, индеец. Олд Дэт наклонился к нему и сурово спросил: — Вы курили с команчами трубку мира? — Да. — Значит, вы не можете причинить им вреда. — Неужели ты думаешь, что мы собираемся вредить нашим друзьям команчам? Они оба смотрели друг другу в глаза. Казалось, между ними происходит немой, незримый поединок, суть которого не понимали окружающие. После долгого молчания Олд Дэт произнес: — Ты понял меня и знаешь, что, выскажи я свои мысли вслух, вас ждет ужасная смерть. — Уфф! — вскричал краснокожий, вскакивая на ноги и выхватывая нож. Младший тоже вскочил и занес над головой томагавк, но Олд Дэт одним тяжелым, суровым взглядом сумел остановить готовых нанести удар краснокожих. — Я уверен, что вы не станете злоупотреблять гостеприимством команчей и скоро вернетесь к тому, кто вас послал. Передайте ему, что мы друзья с ним. Скажите, что Олд Дэт живет в мире со всеми краснокожими воинами и не спрашивает, к какому племени они принадлежат. Индеец в ярости оскалил зубы и прошипел: — Ты не веришь, что мы из племени топи? — Мой брат ведет себя неосмотрительно. Я не хочу стать твоим врагом и не высказывал вслух то, что у меня на уме. Почему ты сам заговорил об этом? Разве ты не чувствуешь себя в безопасности среди пяти сотен команчей? Рука краснокожего дрогнула, словно он собирался нанести удар.