— Не-е... Ханс закурил сигарету. — Что вы шумели ночью? — спросил Енс, глядя на бутерброд. — Мы не шумели. — Такой дьявольский тарарам подняли... — Что за лексикон! Сколько раз тебе говорить... — А чего вы скандалите! — А... Ханс пожал плечами и взглянул в окно. — Знаешь, как это бывает... — Не знаю. — Конечно, не знаешь... но еще узнаешь. У тебя вся жизнь впереди... А как у тебя с Сив? — Нормально... Ханс развернул газету. 58 Когда Енс вошел в комнату, Майя лежала на кровати и смотрела в потолок. — Это ты? — спросила она. — Почему ты не встаешь? — Ах, это ты, Енс. — Майя перевела взгляд на сына. — Я неважно себя чувствую... — Мне пора... в школу. — Когда ты вернешься? Он пожал плечами. — Как всегда. — Приходи вовремя. В пять мы будем обедать... когда придет папа. — Он не придет. — Не придет? — Майя в изумлении уставилась на него. — Нет. Он сказал, что пойдет на рождественский обед в муниципалитете. Просил тебе передать. Кис посмотрел на синяк у нее под глазом, красные пятна на щеках и опустил глаза. На полу валялась разбитая стеклянная пепельница. Осколки. — Ясно, — сказала Майя. — Он тебя бил? — глухим голосом спросил Енс. — Он ушел? — Он тебя бил? — Это... тебя это не касается... Енс присел на край кровати и посмотрел на нее. Взгляд Майи заметался, она отвернулась. — Не смотри на меня так, — взмолилась она. — Он сказал, что поздно вернется? — Нет... — Сказал он, где они будут? — В гостинице... Он тебя бил? Майя заплакала. Енс хотел обнять ее, но она оттолкнула его и свернулась клубочком. — Уходи! Тебе пора в школу. — Но... — Неужели ты не видишь, что мне надо побыть одной. Я не могу никого видеть. Уходи. — Но... я хотел только... Мама... — Пожалуйста, уходи... Все будет хорошо, вот увидишь... — Но... — Енс, милый, ради бога... Ну, пожалуйста... Он пожал плечами и глубоко вздохнул. Потом встал и нерешительно вышел из комнаты. Майя лежала и прислушивалась. Слышала, как он переодевался, как надел пальто. Слышала, как захлопнулась входная дверь. Тогда она снова заплакала. Она металась в постели и рыдала, рыдала. Но вот на глаза ей попалась фотография Ханса в рамке. Она схватила ее и с силой швырнула об стену. — К черту! — кричала она. — К черту! К черту! К черту! 59 Белая снежная пелена укрыла Химмельсхольм, словно пухлым ватным одеялом. Было начало декабря. И снег лежал повсюду: на улицах, на крышах домов, на тротуарах, на дымовых трубах, на лестницах, на деревьях. И всюду горели огни. Снег отражал свет уличных фонарей, светились и окна, а кое-где из труб поднимался дым, высоко к черному ночному небу. Весело сияли неоновые вывески кинотеатров и магазинов. Автомобильные фары прокладывали на снегу светящиеся трассы вдоль улиц и переулков. В центре города покачивались отягощенные снегом гирлянды из звезд и сердец. Витрины навевали волнующие мысли о рождественских подарках, и люди забывали, во что это им обойдется. Гостиница находилась на Большой площади. Этакая карикатура на вавилонскую башню пятнадцатиэтажной высоты. Массивная, ярко освещенная, с огромной, сияющей огнями рождественской елкой на крыше. Вывеска над гостиницей мигала, лестница была скользкая от утоптанного снега, который под нетерпеливыми ногами участников рождественского застолья стал твердым и гладким как лед. По другую сторону площади часы на городской ратуше показывали без десяти двенадцать. Из бара гостиницы доносился смех. Ноги сами поднялись по ступенькам. Дверь распахнулась. Вестибюль... Какого, собственно, черта я сюда пришла? Его смех... в баре... Посмотрела сквозь стеклянную дверь. Увидела его.