— А... вот ты о чем... Стюре с шумом опустил ноги на пол и вдруг исчез из виду. Он так долго не показывался, что Борг даже подумал, уж не стало ли ему плохо от жары. Но он наконец вынырнул из-под стола, весь красный от натуги. — Чертова баба. Никогда не заштопает носки... Он встал, обошел вокруг стола, достал со шкафа графин с соком, взял стакан, открыл холодильник и вынул из морозилки ванночку с кубиками льда. — Хочешь? — спросил он, протягивая графин. Борг кивнул. — Погляди, может, в туалете есть стакан... Борг открыл дверь в туалет. На полочке под зеркалом стояли три немытых стакана. Он выбрал наименее грязный и тщательно ополоснул. Потом они сидели друг против друга и пили сок. Стюре обмахивался веером, а Борг пытался что-нибудь из него вытянуть. — Да-да, — говорил Стюре. — Ну что ты ко мне прицепился?.. Мы решили установить дежурство... — Что за дежурство? — Из жильцов. Вчера уже был разговор на этот счет... с двумя-тремя соседями... Попробуем организовать в Нюхеме охрану, патруль по два человека, чтобы в случае чего быть наготове. — Наподобие гражданской гвардии? — Что за чушь! Какая еще гражданская гвардия! Нее-ет! Просто мы будем защищать себя и свою собственность. Разве это запрещено! Или ты из тех проклятых радикалов, которые считают, что человек не имеет права защищать себя и то, что ему принадлежит? — Успокойся. Я только спросил... — Мой молодой друг. Могу тебе сказать, что в последнее время — дьявол меня забери, если это не так! — стало опасно ходить по вечерам. Того и гляди свернут челюсть или ограбят. Люди боятся выходить из дому поодиночке. Бандиты забираются в машины, взламывают квартиры, грабят честной народ. — Да кто грабит-то? — Банды подростков. — И вы, значит, хотите создать отряды самообороны? — Да. Сегодня вечером соберемся и поговорим... Черт побери, неужели мы не имеем права навести у себя в районе порядок? Что же нам остается, если полиция бездействует? Бу прихлебывал сок и поглядывал на толстяка Стюре. — Вот вчера вечером... один мой знакомый, Ханс Линдстрём, позвонил и рассказал, что его парня избили в гараже, когда он ставил велосипед... — А что за человек этот Ханс? — Вполне порядочный мужик. Работает в городском проектном бюро. Тебе бы с ним поговорить да написать насчет того, что творится в Нюхеме. Почему ты об этом не пишешь, а? Ни строчки не было о том, какое разбойничье логово представляет собой Нюхем. Особенно в последнее время, когда там поселилось несколько новых семей. Проклятые отбросы общества. Из-за таких вот подонков мы, остальные, должны страдать. — Чего ж ты не переедешь, если тебе там не нравится? — Кто сказал, что мне там не нравится? Я хочу там жить. И я буду там жить, черт меня побери! Я добьюсь, что там можно будет жить. Угадай, кто у Линдстрёма сын? Боксер! А его все-таки избили. Нет, ты должен написать толковый очерк про Нюхем. Поговори с Хансом Линдстрёмом. Он тебе кое-что расскажет... — Ты тоже можешь рассказать. — Да, но это не совсем удобно. Я ведь сотрудник газеты и так далее... — А это законно, такого рода гражданская гвардия? — Налить еще соку? — Нет, спасибо. — Тогда убирайся. Я не намерен болтать с нахальными журналистами, у которых еще молоко на губах не обсохло. И не смей произносить слов «гражданская гвардия», а то полетишь отсюда вверх тормашками! Борг бросил на него взгляд, в котором, как он надеялся, достаточно ясно выразилось презрение, и вышел. Он посмотрел на Монику, но она глядела в сторону. Он вздохнул и пошел в редакцию. Войдя к себе в комнату, он сел за стол. Яльмар Халл поднял на него глаза. — Скажите, какие мы задумчивые. Ну как, король уголовной хроники, есть что-нибудь сенсационное для завтрашнего номера? Что-нибудь выудил из полицейских отчетов? — Да... возможно, будет... возможно. Совершенно свеженькое. С пылу, с жару... например, гражданская гвардия. — Что-о? — Гражданская гвардия. — Что за чушь? — Я тоже так подумал, когда услышал. 26 Еркер Ваденшё без сознания лежал с капельницей в больничной кровати. Его мать сидела рядом на стуле и комкала в руке влажный платок. Вторая ее рука лежала на голове сына. Волосы у мальчика были длинные, до плеч. Лицо бледное, нос толстоватый, а щеки ввалились. Вообще вид у него был изможденный. Голова слегка повернута в сторону, уголок рта дергался, словно его мучили кошмары. Отец мальчика разговаривал с Элгом у входных дверей. Он был очень худ, держался светски церемонно, употреблял высокопарные слова и выражения. Вскоре Элгу стало ясно, что перед ним святоша. — ...Мальчик рос, окруженный любовью. Но пути господни неисповедимы... Так непредвиденно... Такой тяжкий удар для нас... жалких смертных... осознать... — Где он провел позапрошлую ночь? Это отцу не было известно. — Что же, он мог бегать, где хотел? А вы даже не интересовались? — Он часто оставался ночевать у кого-нибудь из приятелей. — А что это за приятели? — Ну, кое-кого из них я видел мельком. А имена... Всех не упомнишь... — Но с кем он чаще общался? — В основном со сверстниками, живущими по соседству, так мне кажется... — В Нюхеме? — Совершенно верно. — Но с кем же все-таки? Хоть одно имя можете припомнить? — Вероятно, моей супруге лучше известно... Элг вздохнул и покачал головой. Ему хотелось громко кричать, но он удовольствовался тем, что оставил достойного родителя в покое и прошел в ординаторскую. Там сидел Валентин Карлссон, невероятно рыжий на фоне белых стен. — Ну как? — спросил Карлссон. — Безнадежно. Я не добился от папаши ни единого разумного слова. Он совсем не от мира сего. А ты что узнал? — Я разговаривал с доктором Мубергом. — Карлссон кивнул на молодого врача за письменным столом. Элг протянул руку. — Элг, — представился он. — Муберг. Острое алкогольное отравление. Едва не умер. Такой молоденький. И столько спирта. Удивительно, что остался жив. — Он выживет?