Забой уселся на полу, всё ещё похрустывая заживающими костями, и посмотрел на неё снизу. Его глаза наполняла странная жидкость – как будто он попытался пить ими воду. Полынь с недоумением провела пальцем по его щеке: – Это что такое? – Слёзы. Мне грустно. – Почему? Ты обиделся, что я тебя ударила? – Нет. Я потерял её. – Кого? – Любимую. – Кого-кого? Забой не ответил – только вздохнул и уткнулся головой в сложенные на коленях руки. Столько новых слов. Столько тревожных, мучительных образов в памяти. Охваченная смутным беспокойством, Полынь растерянно уселась на пол рядом с Забоем и сказала: – Ладно, рассказывай. Кого ты потерял? – Забаву, – ответил шахтёр и ткнул пальцем в стену, не поднимая головы. Полынь всмотрелась в указанную сторону: – Но там никого нет. – Потому что я её потерял. – А. Да, конечно. Кто она? Как она выглядела? Я могу попросить Раджу… – Это лицо, – Забой вскинул голову и посмотрел Полыни прямо в глаза. – Это было лицо на стене. Оно говорило со мной каждый день во время работы. Помогало мне. Утешало. Говорило, что я не одинок. – Ага… Ты разговаривал со стеной. – С лицом. С Забавой! Ты думаешь, что у меня мозг вытек. – Немного. – Ты думаешь, что на стене просто случайно сложилось лицо. Принесло течением глаза, рот… Так совпало. – Угу. – Нет. Она говорила со мной. Назвала своё имя. Глаза Забоя снова наполнились водой. Почему-то смотреть на это было невыносимо. Некоторое время Полынь посидела молча, размышляя, не выдать ли Забою более серьёзную причину для слёз. Это казалось самым простым решением. Но, в конце концов, победило другое чувство – неоформленное воспоминание, зудящее где-то на границе сознания, раздражающее, как лунка от выбитого зуба. Ждущее, чтобы его заполнили. – Ты назвал её любимой, – Полынь осторожно употребила новое слово. – Тебе не понять. – Объясни. – Ну… – Забой задрал голову и уставился в потолок. – Ну… Представь, что ты просто часть чего-то большего. – Это довольно легко, – нервно ответила Полынь, передёргиванием плеч пытаясь согнать мурашки страха со спины. – Ну вот. И тебе нужна вторая часть. Нужна настолько, что тебе всё равно, какая она. Плохая или хорошая. Добрая или злая. Полынь скрипнула зубами от злости – ещё один работник поддался на мерзкий шёпот живых стен. Она стукнула Забоя кулаком по плечу, чтобы привлечь его внимание: – Ты понимаешь, что разговаривал с Плёнкой? Она просто создала эту Забаву, чтобы обмануть и соблазнить тебя. Создала специально для тебя. Ей это ничего не стоит. – Может быть, – грустно ответил Забой, – может быть… Потеряв терпение, Полынь встала и поставила шахтёра на ноги одной рукой, схватив того за шею: – Ты так и будешь грустить вместо работы? – Кхе-кх… Может быть. – Ты знаешь много слов. У тебя полно мозгов, пусть они и текут. У тебя ещё есть шанс вернуться в Град. – Может быть, я не хочу в Град, – зло ответил Забой. Полынь отвесила ему затрещину: – Не дури. Все работающие хотят. Копаем вниз, чтобы попасть вверх. Забыл? – Не забыл… – Вот и хорошо. Работай. Если ты не будешь работать, мы тебя сожрём. Забой продолжил недовольно бурчать себе под нос, но его тело показало, что он уже принял решение – рука-кирка медленно поднялась к потолку и с размаху вонзилась в стену. Шахтёр испуганно уставился на неё, но почти сразу же смирился; он опустил голову и обмяк. Всё его тело превратилось в бессознательную, податливую, содрогающуюся от каждого удара подставку для кирки. Душу Полыни наполнило злорадное удовлетворение. Ещё один работник спасён от участи овоща. Ещё один человек получил причину жить, двигаться, думать и говорить – страх. Стимул, простой и понятный даже тому, кто растерял почти всю свою память. Понятнее страха была только боль, но к каждому шахтёру не приставишь по надсмотрщику. Всё же удовольствию от работы мешала странная мысль. Словно синяк, кровоподтёк, оставленный на поверхности сознания словами Забоя. Полынь вышагивала дальше по тоннелю, непроизвольно нахмурившись и покусывая губы. В задумчивости она провела рукой по стене, цепляя острыми когтями попадающиеся сухожилия – словно струны инструмента, для которого нет названия. – Назвал её любимой, ха… – пробормотала она, наполнившись бесцельной злобой. Память подкидывала в топку злости странные видения: убеждённость, что её никто никогда так не называл; уверенность, что в словах не было нужды. И страх. Конечно же, вездесущий страх. Но не за себя, а за… него. Кто бы он ни был. Полынь сердито тряхнула головой и треснула по стене кулаком, выбив из пружинистой плоти целый фонтан крови. От этих осколков мыслей и слов нет никакой пользы. А то, что бесполезно, должно быть уничтожено. Отросток тоннеля заканчивался тупиком. Узкий просвет, сжатый мускульным кольцом стен, резко расширялся в большую плоскую пещеру, похожую на ту, в которой ползал по бесконечному кругу Раджа. Густой и неподвижный воздух, низкий потолок и единственный вход придавали этому уголку лабиринта частичку уюта. Кто-то мог бы назвать это место домом. Пещеру называла домом целая сотня тел. Толпа тощих и сгорбленных работников; каждый из них выглядел серым и сморщенным придатком, вся жизнь которого перетекла в отполированную, массивную руку-кирку. Бригада питания Полыни. Полынь протиснулась в сфинктер входа и уставилась на отдыхающую смену. Сплошной ковёр уставших тел колыхался в широкой трещине под стеной – шахтёры плотно набились в естественное укрытие, превратившись в переплетение туловищ, рук и ног. От слияния в единое целое их отделяло только наличие собственных, куцых сознаний. Тело удерживалось в своих границах, пока память напоминала ему о существовании этих границ. Раздалось торопливое шлёпанье босых подошв. К Полыни подбежал один из работников, умудряясь одновременно кланяться и приседать на бегу. В отличие от прочих шахтёров, предпочитавших передвигаться как можно тише, он специально притаптывал – как будто стремился оповестить всех вокруг о своём приближении. – Госпожа Полынь, – затараторил он, несмело остановившись поодаль. – Как прошёл обход? Все ли работают? Кто-то лучше? Кто-то хуже? – Да, да, Главрук, уймись. Полынь недовольно помахала рукой, сердясь больше на себя, чем на него. Почему-то Главрук считал себя главным в бригаде – он суетился, крутился, бегал, громко шлёпая подошвами, кланялся, задавал вопросы и раздавал бессмысленные и бесполезные команды, которые никто не слушал. По какой-то загадочной причине эта суетливая услужливость вытягивала из Полыни реакцию – и не просто типичное, почти автоматическое причинение боли, а реакцию более сложную. Главрук умудрялся втягивать Полынь в разговор. – Уймусь, уймусь, – принялся кивать головой он. – Ты почему не в тоннеле? – спросила Полынь, покосившись на его кирку. Та заросла кожей почти до кончика. – Работал. Руко-водил. – Я тебе сейчас по рёбрам рукой-водить начну. Погоди, только в кулак её сожму… – Нет-нет! Я… Я отбирал овощей. Отборных. Отбирал. Поглядите сами! Он торопливо отбежал в сторону, явно стараясь не попасть под костистый кулак Полыни, и указал на лежащие поодаль тела. Несколько работников лежало плашмя, слепо уставившись в потолок распахнутыми глазами. Зрачки смотрели, но не видели. Руки и ноги раскинулись безвольными, утратившими силу придатками. Только грудные клетки всё ещё шевелились, но уже утратили свою размеренность – они вздымались, замирали и опадали невпопад, то содрогаясь в торопливых судорогах, то останавливаясь на томительно долгое время. – Погасли, – то ли с гордостью, то ли с грустью заявил Главрук. – Больше никого нет дома. Не думают, не говорят. Полынь с сомнением оглядела созревших овощей; после чего выдала каждому по увесистому пинку. Тела рефлекторно содрогались, но зрачки не двигались ни на волос. Никого нет дома. Некому больше думать, некому говорить.