Вспышка боли. Наконец-то перед глазами настоящая темнота. Из неё круговоротом всплывают картинки – они движутся, словно живые. На одной из картинок я. Вокруг мелькают размытые тёмные фигуры. Какие-то моего роста, другие вытянуты вверх, так высоко, что приходится задирать голову. Взрослые. Высокие называются взрослыми. Значит, те, кто пониже, зовутся детьми. Я – ребёнок. Что-то гремит, перекатывается и жужжит над головой. Словно камни, которыми перебрасываются гиганты-взрослые. С трудом я вспоминаю правильное слово: голоса. Они разговаривают. Чаще друг с другом, но иногда и со мной. Голоса сливаются в неразборчивый гул, из которого выныривают отдельные фразы: – Перестань, это умеют все!.. Один из взрослых суёт мне в руки странную палочку с длинными зубьями и указывает на зеркало. – Давай, попробуй!.. Я смотрюсь в зеркало и пытаюсь приставить полученную расчёску к голове. Но в отражении вместо моего лица только размытое пятно. Оно смазывается всё больше и больше, пока не распадается в чёрную пыль, которую тут же уносит ветер. – …снова пульс участился… – В последнее время транскраниально плохо стирает… Трепанацию бы. – Времени нет. Ты очередь видел? После пробуждения туловище ощущается по-новому – как будто оно чуть сместилось в пространстве, оставив разум на старом месте. Границы, отделяющие плоть от остального мира, теперь обнаруживаются в неожиданных местах – простираются дальше привычного или так же непривычно и неожиданно обрываются. Боль расплавила мясо и кости, а теперь они застывают обратно; зелёный луч с визгом рисует новую схему тела. На голову снова давит холодная корона. За вспышкой боли приходит темнота, но теперь она не торопится рассеиваться. Медленно в ней разгораются сине-зелёные лампы – они очерчивают комнату, полную людей. Все примерно одинакового роста. Все взрослые. Они не мои друзья, но я им доверяю. На стене висит большой щит – к нему пришпилены бумаги, списки, схемы. Портреты. На одном из портретов лицо: молодое, худое, с чёлкой, спадающей на глаза. Чужое, но смутно знакомое. Где-то виденное раньше. Один из тёмных силуэтов срывает этот листок: – Кай сказала, что он больше не нужен. На такие должности у нас просто нет времени. – Нет-нет, постойте! – неожиданно возражаю я. – Давайте его сюда. Я займусь им в свободное время. Ради общего дела. Нам может понадобиться финансирование. Кто-то из теней смеётся; кто-то толкает меня локтём в бок. Мне всё равно. Решать будут не они. Спустя некоторое время многорукая безликая толпа передаёт мне задание. Почему-то я радуюсь. Этот человек важен для меня. Он мне нужен. Нужен не для общего дела – эта мысль кажется секретной, преступной. Воспоминание вызывает боль. Болезненная судорога исходит из самых глубин тела, из самого далёкого уголка, в котором спряталась душа. Тело тут же отвечает, выгибаясь дугой на кресле; на коже вспыхивают жгучим огнём кольца, притягивающие меня обратно. Ремни. Меня сдерживает не только усталость – они об этом позаботились. – Так, что происходит? – Повысилась возбудимость нервной системы… Стоит поторопиться. – А. Из этих… Возбудимых. Кирку убирать тогда? Уберу, да. Яркий свет больше не слепит – он только злит. Тело перестало убегать от боли. Теперь оно приветствует её жар, становится послушнее и бодрее. Ещё одна судорога заставляет его бороться с ремнями. В уши ввинчивается мерзкий трёхголосый скрежет: стон креплений кресла; скрип моих зубов; хруст костей, соединяющихся в новых конфигурациях. Мышцы тянутся за костями, не желая расставаться с привычными соседями. За мышцами тянется кожа. Где-то она не выдерживает натяжения – но меня это больше не пугает. Обруч на голове перестал делать перерывы – картотека рисунков-воспоминаний срывается с оси и разлетается охапкой белых хлопьев, тающих во тьме. Я тянусь к ним, хочу сгрести обратно, но ремни не пускают; остаётся только жадно вглядываться в картинки, пытаясь найти то самое лицо. Каждая встреча с ним вызывает вспышку внутренней боли, и эта боль понуждает искать дальше. В душа растёт уверенность – стоит только найти его, и я вспомню, кто я. Вспомню своё лицо. Вспомню, почему я здесь. Последнее желание словно притянуло к себе одну из карточек. Нужного лица на ней нет – но есть слова. Непонятные, но злые: «Донос», «Преступная организация», «Вербовка». Под ними имя. Лица нет, но я знаю, что это его имя. Боль в душе перевешивает и заглушает всё, что пережило тело. Больше нет страданий, нет усталости – только яркий шар гнева, в центре которого лежит последняя крупинка памяти, схваченная и отобранная у тьмы. Я знаю, почему он мне так нужен. Я знаю, почему я здесь. Новое тело, искажённое и истерзанное, обмякло в кресле. Ремни перестали впиваться в кожу. Больше не горит и не дымится горящей плотью зелёный луч. Можно расслабиться и раствориться во тьме. – Давление падает!.. – Отключай, отключай. Куда денется, не умрёт же, хах. Не осталось больше разноцветных карточек памяти. Вслед за ними разлетелись и исчезли чувства и желания – ведь больше не осталось слов, чтобы их описать. Остаётся только имя. Моё имя. Полианна. Полианна Глава 15 Новое имя Сознание возвращалось урывками – словно боялось вернуться туда, откуда было жестоко изгнано. Сначала оно осторожно исследовало своё вместилище: тело чернело пятнами отсутствующих сигналов. Это хорошо. Темнота и пустота гораздо лучше, чем боль. Вязкая дурнота небытия медленно рассеивалась. Разум позволил себе дрейфовать в бездеятельности, неторопливо, даже лениво осознавая себя. Некоторое время потребовалось на то, чтобы признать и принять ужасную правду – он существует, и назад дороги нет. Она. Она существует. После этого небольшого открытия-воспоминания её одолела ужасная скука. Ещё не успела рассеяться болезненная слабость в мышцах, как зуд скуки стал невыносим. Сознание принялось обшаривать тело в поисках того, что могло бы выдать хотя бы каплю стимуляции. Первыми откликнулись уши. Их тут же затопил мерный, монотонный шорох. Из непрерывного шелеста выпрыгивал гулкий перестук – он проникал в кости и отдавался вибрацией в зубы, не затухая и не прекращаясь ни на секунду; словно собирался звучать вечно. Звук принялся плавить её сознание, сглаживая любую выступающую мысль. Тело не выдержало и само открыло глаза. Она со вздохом восхищения приподнялась с пола и принялась вертеть головой. Вокруг, повсюду, куда ни кинь взгляд, сияла россыпь огоньков. Оранжевые, жёлтые, белые, зеленоватые – казалось, они висели прямо в воздухе, кружась в бесконечной воронке. Глазные яблоки наконец немного вернули себе эластичность под напором мышц и начали менять свою форму; а вместе с этим вернулось и понимание расстояний. Она поморгала и пригляделась. Огоньки не просто висели в воздухе – они росли на поверхности, тёмной, и поэтому почти невидимой. А воронка оказалась не плоской, и даже не воронкой вовсе. «Тоннель, – из глубин раздробленной памяти всплыла подсказка. – Это проход… В чём-то». Проход должен куда-то вести. По нему должен кто-то ходить. Она попыталась встать, но руки и ноги ответили только глухим недоумением. Они не собирались действовать. Не собирались даже ощущаться. Это вызвало мгновенный прилив слепого гнева. Злобно зарычав, она принялась размахивать конечностями и с размаху бить ими о стены и пол. Тут же вернулась боль. Сознание хорошо помнило, что это такое – но на этот раз боль показалась полезной, даже приятной. Словно кислота, она прочистила засохшие нервы и вернула контроль над мышцами. Одна из рук тупым, едва управляемым обрубком врезалась в стену и попала прямо по сияющему огоньку. Тот лопнул с громким «чавк!» и погас, оставив после себя только язвочку с медленно сочащейся из неё жидкостью. Почему-то это показалось забавным. Даже приятным.