– На, держи. Смешиваешь и пьёшь. Только не переборщи, могут мозги заискрить. Особенно твои, ха-ха. – Да не буду я. – Бери-бери! Это подарок на день Финальной Сборки. Новое имя, новая жизнь. Ты взрослый, теперь тебе некого и нечего бояться. Если я чему-то и научился у сестры, так это тому, что не стоит спорить с пьяным человеком, который собрался тебе что-то подарить. Обида будет смертельной. Обе бутылки отправились под куртку. Зелёную я смогу выбросить в рециркулятор по пути домой. Чёрную… С чёрной разберусь как-нибудь потом. – Вот видишь! – сказала Бридж, торжествующе подняв палец. – Сами Машины Любви и Благодати ниспослали… Снизу раздался резкий стук. – Сколько можно бубнить! Я сейчас наряд вызову! Всего лишь сосед. Пока я успокаивал затрепетавшее сердце, Бридж успела сгрести пустые бутылки в сумку. Кажется, сегодня до своей квартиры она сможет добраться сама. Внизу, на улицах, Город уже готовился ко сну. Чистое Небо на огромных экранах сменилось на успокаивающую тёмно-синюю тьму; небо реальное помутнело, словно протухло – прозрачная зелень наполнилась коричневым ядом, чтобы к утру очиститься снова. Прошёл ещё один день – успешно пройден; бездарно потрачен. Стыдно от того, что снова не хватило времени, снова я опоздал, чтобы начать жить. Легко и приятно потому, что можно перестать волноваться, – жизнь со всеми проблемами переносится на завтрашний день. На сегодня время для тревог закончилось. Ажурные столбы фонарей, когда-то давно отпечатанные коллегами моей сестры, отбрасывали причудливые тени. Между ними скользили тени редких прохожих. Отличное время для ещё одной прогулки; чем больше я пройду, тем легче будет заснуть. Кто-то по вечерам считает бутылки, а кто-то – шаги. Я поёжился, вспомнив о мерзкой чёрной бутылке, спрятанной под курткой. Чем больше шагов, тем больше шансов нарваться на скучающий патруль. В чём-то одном Бридж ошибается. Либо во взрослой жизни гораздо больше причин для страха, чем ей кажется, либо я не такой уж и взрослый. В обоих случаях это не так уж и важно. Люди выдали мне новое имя. Машины дадут новое место в Городе. Может быть, уже сегодня. Может быть, завтра. Петер Эстергази 27 февраля Сегодня мне исполняется тридцать семь, и я, как обычно, выпью три стакана палинки перед сном. Весь день заходили, поздравляли… Под конец рабочего дня зашёл Франк. «Ваши разработки важнее всего, Петер, – сказал он. – AmHun работает по всем направлениям, но наше представляется мне самым перспективным. Не только из-за моего непосредственного управления, но и благодаря Вам, профессор». «Его непосредственного управления»… Трусливая наглость этого человека невыносима. Странно, что Леонард зашёл сам. Вполне мог бы обойтись корпоративным письмом, написанным секретаршей. Пошёл второй стакан. Уже тепло, но ещё не так спокойно. Голос, наверное, дрожит, – сложно сказать. Распознаватель речи наверняка не справляется. Надо будет перечитать с утра. Сижу в некотором отдалении, чтобы она не заметила моего взгляда. Боковое зрение женщин лучше развито, но… Нет, я уверен. Если только она не отрастила глаза на затылке. 28 февраля Плечи и спина, как всегда. Природа не создала нас для постоянной работы за столом. Болят ромбовидные мышцы, но это, конечно, иррадиация от ременной мышцы головы. И что мне дают эти знания? Я не могу вскрыть и подрезать собственную шею. Это бессилие мучительно, но это всего лишь тень настоящего, мучающего меня бессилия. Снова приходил Франк. Был, конечно, совсем не такой приветливый, как вчера. Включил обратно свой режим спешки и недовольства. Спасибо, что сдерживался хотя бы в мой день рождения. Рефрен всех его речей: уже доставили кошек, хорошо бы уже закончить первые программные образцы и распечатать их, чтобы начать тесты. «Распечатать», как же. Он думает, что это так же просто, как напечатать изомальтовый каркас для искусственного сердца или чёрт возьми, кружку! Сердце нашей лаборатории – вычислительный комплекс для молекулярного моделирования. Результат многолетних разработок в областях супрамолекулярной химии, фотополимеризации наночастиц, биоинформатики. Но любая достаточно развитая технология становится в глазах обывателя простым инструментом. Щёлкнул выключателем, напечатал партию молекулярных машин и пошёл собирать звонкую монету. Инструментом или, того хуже, – магией. Вера в науку, только вслушайтесь в само слово: вера. Мне не нужна вера, мне нужно время, финансирование и лаборанты, у которых найдётся хотя бы по одному нейрону на двоих. Я говорил, говорил Франку об этом. Говорил о том, что его давление совсем не помогает. О том, что после его «мотивирующих речей» мне приходится по десять минут сидеть и молча массировать виски. Леонард тогда криво усмехнулся и ответил в духе, что да, дескать, он прекрасно понимает, как это всё действует. И даже то, как это действует конкретно на меня. Зато он точно уверен – если усердно напоминать о следующих этапах, то я не отвлекусь на сторонние задачи, не имеющие никакой ценности для AnHum. Имел наглость намекнуть, что я гоняюсь за Нобелем. Как будто мне нужна какая-то медаль! Он не понимает… Да и как ему понять? Сказал бы Франк это ребятам из отдела вычислительной биологии. Я слышал, что один из них адаптировал алгоритм Дуба-Гиллеспи для генерации джазовых партитур. Органические нейрокомпьютеры напевают импровизированные мелодии сами себе под нос в тёмных лабораториях… Вот уж у кого времени навалом. Как это приближает нас к прототипу замкнутой экосистемы? 28 февраля (вечер) Сходил посмотреть на привезённых кошек. Самые разные: полосатые, словно из дворов моего детства, пушистые, вислоухие. Большинство нервничает. Она, как оказывается, как раз их принимала и обустраивала. Я зашёл, когда она их кормила. Так же деловито, как делала всё остальное. Так же серьёзно и спокойно, словно мы были знакомы не меньше десяти лет, она обратилась ко мне. И когда этот дневник превратился в записи глупого подростка… Конечно же, она прочитала моё имя с бейджа. Петер Эстергази, главный конструктор молекулярных машин. Напыщенно и неточно. Мы тут все… конструкторы красного цвета. «Петер…» – обратилась она ко мне, – это какая-то новая фишка, проводить опыты на кошках, а не на крысах?» Я объяснил ей, что кошки дешевле обезьян, выносливее крыс и приятнее свиней. Как вам такая научная категория: «приятнее»? Биология свиней настолько близка к человеческой, что выглядит божьей насмешкой. Но начальству свиньи кажутся омерзительными. Кажется, свиньям нужна хорошая пиар-кампания. Она спросила, не жалко ли мне котов. Конечно, жаль. Мне всех существ жаль. Начиная с тех, кого я вдыхаю каждую секунду. Или давлю каждым своим шагом. Но ответить так смело я ей не смог. Трус, просто трус. «Это вынужденно, – ответил я. – AmHun, как и все остальные, заполняет кучу бумаг, оправдывая каждый проведённый эксперимент. Там обычно указывается потенциальная польза для людей… для всего человечества, но и для животных тоже, кстати. Которую можно получить, зарезав небольшое количество кошек. К тому же, эти конкретные кошки, скорее всего, даже останутся жить». «И хорошая у них будет жизнь?» – спросила она. Ответил: «Какая уж есть. Нормальная кошачья, я полагаю». Так же спокойно, словно речь шла о цвете волос, она спросила о моём лице. Если это не секрет, конечно. Привычные ответы, хоть визитку печатай: «Нет, не секрет. Да, с детства. Это называется нейрофиброматоз». «Не задалось Вам, док», – просто сказала она. Так же просто, как всё остальное. Без опостылевшего сострадания, без всей этой осторожности, проступающей в голосе, во взгляде – словно ты весь одна сплошная мозоль, вокруг которой надо ходить как можно аккуратней. Действительно, куда лучше так – не задалось. Разглядел её бэйдж. Ким. Так и не решился спросить: Кимберли, Кимвэл или что-то более экзотическое. Или даже просто, как взмах рукой, – Ким. Ничего лишнего. 1 марта Снова Франк. Снова торопит. На этот раз в более аккуратных выражениях. Добрый и злой начальник проекта в одном лице. Качает на качелях, расшатывает мою уверенность, как зуб в лунке. Наверняка и тренинги такие существуют. Тоже постарался отвечать максимально корректно. Будет. Скоро. Работаем. Кавиани