– Смех – всегда хорошо. Универсальное средство. – Ну ладно. – Он сел и вынул из рюкзака несколько книг. – Я принес тебе кое-что почитать. «Гроздья гнева»[25] и «Войну и мир». – Класс, – сказал я. Он стрельнул в меня взглядом. – Я мог принести еще цветов. – Ненавижу цветы. – Я почему-то так и думал, – ухмыльнулся он. Я уставился на книги. – Охренеть они толстые, – сказал я. – В том и суть. – Ну да, времени у меня навалом. – Именно. – Ты сам-то их читал? – Конечно, читал. – Конечно, читал. Он положил обе книги на прикроватную тумбочку. Я покачал головой. Да. Время. Вот дерьмо. Данте достал свой блокнот. – Будешь рисовать меня в гипсе? – Не-а. Подумал, может, ты захочешь взглянуть на мои наброски. – Ладно, – сказал я. – А ты, я смотрю, ждешь не дождешься! – Не в том дело. Просто боль иногда накатывает. – Сейчас больно? – Да. – Ты принимаешь обезболивающее? – Стараюсь не принимать. От любых их препаратов я чувствую себя ужасно. Я нажал кнопку на пульте от кровати, чтобы приподнять спинку и сесть. Мне хотелось сказать: «Как же меня все бесит!», но я промолчал. Хотелось кричать. Данте протянул мне свой блокнот. Но, только я собрался его открыть, сказал: – Посмотришь, когда я уйду. Видимо, мое лицо выражало немой вопрос, потому что он прибавил: – У тебя свои правила. У меня свои. Я рассмеялся. Я хотел смеяться, смеяться, смеяться, пока так не высмеюсь, что стану кем-то другим. Самое классное в смехе было то, что я мог забыть о странном, ужасном чувстве в своих ногах, хотя бы на минуту. – Расскажи мне о людях из автобуса, – попросил я. Он улыбнулся. – Там был один мужчина, который стал рассказывать мне об инопланетянах из Розуэлла. Он сказал, что… Я даже не особо слушал его историю. Наверно, мне достаточно было голоса Данте. Я слушал его, словно песню, и все думал о той птице со сломанным крылом. Никто мне так и не сказал, что с ней случилось. А сам я уже спросить не мог, поскольку, заговорив об аварии, нарушил бы собственное правило. Данте продолжал рассказывать о людях из автобуса и инопланетянах из Розуэлла, которые сбежали в Эль-Пасо и собирались захватить всю городскую инфраструктуру. Наблюдая за ним, я вдруг подумал, что ненавижу его. Он почитал мне стихи. Возможно, хорошие, но я был не в настроении. Когда он наконец ушел, я уставился на его блокнот. Он никому не давал смотреть на свои наброски. И вот решил показать их мне. Мне. Ари. Я знал, что он делал это только из благодарности. И я ненавидел эту благодарность. Данте считал, что теперь он мне чем-то обязан. И мне это не нравилось. Только не это. Я схватил блокнот и швырнул его в другой конец комнаты. Четыре Мне повезло, что мама вошла ко мне именно в ту секунду, когда блокнот Данте ударился об стену. – Расскажешь мне, что стряслось? Я покачал головой. Мама подняла с пола блокнот. Потом села и собралась его открыть. – Не надо, – выпалил я. – Что? – Не открывай. – Почему? – Данте никому не разрешает смотреть свои наброски. – Только тебе? – Ага. – Ты поэтому швырнул его в стену? – Не знаю. – Я понимаю, что ты не хочешь говорить, Ари, но мне кажется… – Я не хочу знать, что тебе кажется, мам. Я просто не хочу говорить. – Не стоит держать все внутри себя. Я знаю, как это тяжело. И следующие несколько месяцев будут очень непростыми. Ты не сможешь исцелиться, если будешь держать все в себе. – Что ж, видимо, тебе придется отвести меня к психологу, с которым я смогу обсудить все свои проблемы. – Оставь свой сарказм. И мне не кажется, что поход к психологу – такая уж плохая мысль. – Вы с миссис Кинтаной договорились обо всем у меня за спиной? – А ты смышленый парень. Я на секунду закрыл глаза, потом снова открыл их. – Тогда давай и мы с тобой договоримся, мам, – сказал я, почти чувствуя во рту ярость. – Ты начнешь говорить о моем брате, а я начну говорить о своих чувствах.