Я открываю инвентарь и нажимаю на кнопку с изображением монетки сбоку. Ввожу число «10», и у меня в руке появляется монета ценой в пять кредитов. Я кладу её в гитарный кейс и говорю: — Хорошая песня. Спасибо. Я бросаю взгляд на стену Цоя. В полутьме кажется, будто пафосный взгляд легендарного музыканта и поэта сменяется одобряющим. Мы с Мариной идём дальше, а позади всё тише и тише доносятся слова: «Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне…» Мне бы кто удачи пожелал. Но я никому не собираюсь рассказывать, как именно буду бороться с Амальгамой. К чему заставлять людей нервничать? — Тебе есть, чему у него поучиться, — вдруг говорит Марина. — Это чему же? — Он не унывает. А ты вечно мрачный. — Он не знает, что Амальгама собирается нас убить. — Так что же, получается, мы обречены? — шёпотом спрашивает Марина. — А ты чего шепчешь? — спрашиваю я. — А. Ну да. Ты же это в реальности вслух говоришь. Ну, надеюсь, что нет. У Артура есть план. Он должен сработать. Марина отпускает меня, делает несколько шагов вперёд и поворачивается ко мне, не останавливаясь, а продолжая идти спиной вперёд. — Так улыбнись! — говорит она и сама улыбается мечтательной улыбкой. Да, это заставляет меня слегка улыбнуться. Всё-таки она милая. И красивая. Мне бы её энергию и оптимизм. Или это просто наивность? — Две тысячи лет война, война без особых причин, — бубню я. — Что? — Строки из той песни. Люди полны злобы и боли. И войны. Это ведь они дали Амальгаме оружие, создали то, что уничтожило мир. Так стоит ли их спасать? Что, если Амальгама права? — А что, если я тебе в нос дам? Без сострадания и доброты люди уже давно погибли бы. Сострадание и доброта. В общем-то, если открыть учебник истории и начать читать в обратном порядке, то к двадцатому веку можно поседеть. И каждый новый век будет только хуже предыдущего. Получается, мы с тех пор стали добрее? Дай людям двадцатого века формулу оружия Судного дня, и нас бы уже не стало. Сколько же ещё веков надо, чтобы мы окончательно прозрели? — Да, ты права, — говорю я. — Извини, это я не всерьёз. Так, крутятся разные мысли в голове. Мы доходим до театра Вахтангова. Шум фонтана перед театром немного успокаивает. Всегда было интересно: а что означает эта золотая скульптура, венчающая фонтан? Какая-то женщина сидит на… троне? Что бы она ни значила, выглядит классно. Вот за что я всегда любил Москву. Центр или окраина — везде красиво, везде есть, на что поглазеть. Марина садится прямо на фонтан. — Не промокнешь? — спрашиваю я. Марина в ответ лишь постукивает ладонью рядом с собой, приглашая присесть. Я послушно приземляюсь рядом и снова бросаю взгляд на неё. Да, она очень красивая. Вот же чёрт, никогда с девушками не везло, а теперь попались сразу две красавицы. Да, да, я помню, что нахожусь в виртуальном мире, и спроектировать здесь себя можно как угодно. Но большинство себя приукрашивает совсем немного, в этом есть социальный аспект, люди же в основной массе пытаются восстановить свою прошлую жизнь, а не придумать новую. И я, и папа, и мои друзья — все мы в Хоме выглядим примерно так же, как в настоящей жизни. Даже Марс, склонный к эгоцентризму и самолюбованию. Да и Марина с Алисой — они такие настоящие и искренние. Не думаю, что в жизни они сильно отличаются от своих аватаров. — Ну и как тебе с Алисой? — вдруг спрашивает Марина, я даже теряюсь. — Ну… — протягиваю я. — Да не знаю. Мы не так давно знакомы. Мне с ней просто замечательно. — То есть ты её не любишь? — лицо Марины стало каким-то очень серьёзным. — Э-э… — я думаю, как бы ей ответить. — Рано ещё о таком думать. Люблю. Очень люблю. Она прекрасна. Зачем я ей вру? Почему не могу сказать вслух правду, о которой думаю? Наверное, не хочу задеть её чувства. Так-то оно так, но в этом ли дело? Может, я просто хочу усидеть на двух стульях, дать Марине надежду, чтобы она не ушла? Скотина я, что ли, получается? — Знаешь, Вадим? — Марина снова улыбается, но как-то грустно и неуверенно. — Я устала ждать от парней первых шагов. Она вплотную придвигается ко мне. Первый позыв — отодвинуться, но я не трогаюсь с места. — Я решила, что отныне буду действовать сама. Марина целует меня. Нет, не в щёку, и даже не чмокает в губы. Целует по-настоящему. И я оказываюсь не в силах сопротивляться. Тем более, что целуется она очень хорошо. Я обнимаю её за талию, и после короткого забытия начинаю думать в ускоренном режиме. Время замедляется, а у меня в голове бурлят смешанные мысли. Что делать? Уйти к ней от Алисы? На короткий миг мне этого захотелось, но нет, я не стану от неё уходить. Может, то, что я сейчас делаю — это ничего страшного? Строго говоря, мы с Алисой ни разу не виделись. Да, у нас был секс, но виртуальный ведь. Наверное, это всё не считается. Нет. Нет, нет, нет! Даже если утром нам всем суждено умереть, я хочу умереть достойно, без этого камня на душе. Я аккуратно отодвигаю от себя Марину. При этом случайно задеваю руками её грудь, от чего становится ещё более неловко. Хотя она всё равно этого не почувствовала. — Нет, Марин, прости, — я отсаживаюсь чуть подальше. — Ты очень хорошая, но я не буду изменять Алисе. Я очень сожалею. Марина опускает глаза. — Да. Понимаю. Это ты меня прости. Марина встаёт и быстро отходит от меня, дальше по Арбату. Потом останавливается, кажется, немного мнётся, решая, что же делать ей дальше. В конце концов она, ничего больше не сказав, выходит из виртуальности. А я так и остаюсь сидеть. Как-то сразу мерзко стало на душе. Я бросаю взгляд назад, туда, где сидел гитарист. Слишком далеко, музыки не слышно. А то, может, у Виктора Цоя и на этот случай нашлись бы слова? Я вдыхаю компьютерный воздух виртуальными лёгкими, который мой мозг интерпретирует как свежий и слегка прохладный. Но запахов нет. Не знаю, моя это беда или так у всех, но в Хоме я не чувствую запахов. Это ненастоящий мир. И мои чувства к Марине, наверное, тоже ненастоящие. Я уже запутался. Но я знаю, что где-то там, в настоящем мире, меня ждёт настоящая Алиса. И у меня есть настоящие близкие люди. Осталось только сразиться за их жизни. В памяти неожиданно всплывают слова из той песни: Красная, красная кровь. Через час уже просто земля. Через два на ней цветы и трава. Через три она снова жива. Мы прорастём, Амальгама. Ты не победишь. Я смотрю на часы: уже глубокая ночь. Пора. «Отключение». Фальшивый мир растворяется, уступая место реальности. Первое, что я вижу — отец. Он стоит надо мной и смотрит как на врага народа, преступника, предателя… не знаю, как это ещё описать. Что случилось? — Пап? Отец гневно морщится и мотает головой, словно отказывается принять что-то, ведомое только ему. — Что ты задумал? — спрашивает он голосом, полным разочарования во мне. — О чём ты? Я не… — Не играй в дурачка, Вадим. Спокойствие. Надо здраво оценить ситуацию. В последнее время я и правда веду себя подозрительно. Отец скептичен к истории с Артуром и Амальгамой, и он мог решить, что я что-то нехорошее мучу. Но почему только сейчас? И как назло, в самый ответственный момент. — Пап, я не знаю, что ты там себе надумал, но я просто гулял с девчонкой по Арбату, — я медленно встаю с кресла. — Сидеть! — рявкает отец. Я послушно падаю на кресло обратно: прямо поймал флэшбек в детство, когда он меня пугал резким криком. В отце проснулся строгий командир, который, казалось, умер вместе с мамой. — Ты сектант, — говорит он. — Я знаю. Я всё знаю. — Какой сектант? Пап, да о чём ты вообще? — Ртуть. Что? Что за хрень? Откуда он знает про Ртуть? Он что, с охраной общался? Если да, то мои дела совсем плохи. Видимо, тогда он шёл всё-таки не в душ. Я подозревал, конечно, но до последнего надеялся, что всё в порядке. — Так и знал, — отец явно заметил мою неосознанную реакцию.