На миг я застываю в нерешительности. Помогут ли мёртвые решить проблемы живых? Стоит ли мне обманываться, когда от ясности моего ума так много зависит? А, фиг с ним. Я просто хочу увидеть старого друга. Я нажимаю кнопку «Активировать» рядом с именем бота. И через миг передо мной появляется Даня. Такой же пустой и глупый, как и всегда. — Ну привет, дружище, — говорю я негромко. — Привет, Вадим. — Ты всегда казался мне просто забавным парнем. Неуклюжим, не самым способным, но весёлым. Порой я смеялся с тобой, порой — над тобой. И никогда не подпускал тебя к себе так близко, как Серёгу или Лёню. — Друзья бывают разные. — Я думал: неудивительно, что Даня не выжил, он же неуклюжий растяпа. Но говорят, ты спас нескольких человек во время эвакуации. Погиб героем. Это было неожиданно. — Я умею удивить, Вадим. Он говорит всё это с той же глупой улыбкой. А ведь нет в этом ничего весёлого. — Это точно, — усмехаюсь я. — Знаешь, когда я узнал о твоей смерти — только тогда понял, что недостаточно тебя ценил. И что мне тебя не хватает. Я плакал. Так же, как плакал, когда умерла мама. Что имеем, не храним, да? — Да. Ты прав. И тут я не сдерживаюсь: обнимаю Даню и крепко прижимаю к себе. Он рефлекторно отвечает тем же. — Теперь мне выпало стать героем, — говорю я, пытаясь сдержать слёзы. — Я не просил этого. Но ведь у нас нет выбора, да? — У всех есть выбор. Ну да, хорош выбор. Одна моя ошибка будет стоить жизней всем оставшимся людям в этой чёртовой Вселенной. Слишком большая ответственность для подростка. Но я должен её понести. — Дань, если я не справлюсь, и если там что-то есть… то скоро увидимся. — Ты справишься, Вадим. Я выбираюсь из Даниных объятий. Смотрю в эти мёртвые глаза с придурковатым взглядом. Переборщил я, не был он таким. Он, в общем-то, неглупый парень был. — Спасибо, Дань. Я рад тебя увидеть. Ты был хорошим другом. И я тебя не забуду, знай это. Я кладу руку ему на плечо и говорю: — Спи. Даниил послушно кивает головой и растворяется, будто человек, вышедший из Хомы. А я вызываю такси и отправляюсь на место встречи. Надо поторопиться, у меня ведь не так много времени. Некоторое время мне приходится потоптаться возле Арбата. Марина, видимо, из тех старомодных девчонок, которые любят опаздывать. Людей здесь много, куда больше, чем в том же Митино. В центре всегда больше людей. Да, наверняка большинство из них — боты, но я уверен, что живые больше тянутся вот к таким местам, нежели сидят в своих спальных райончиках. — Привет! Марина счастливо улыбается и энергично машет рукой. На ней милый розовый сарафан. — Привет, — говорю я. — Ты хотела о чём-то поговорить? — Да нет, просто погулять. Неожиданно Марина берёт меня под локоть и ведёт в сторону Арбата. Чего ж я ожидал? Выбор места говорит сам за себя. Хотела бы поговорить — встретились бы в месте попроще. В кафешке, в конце концов, но никак не на романтичной прогулочной улице. Я не сопротивляюсь. Марина держится за меня и неспешно шагает по оживлённому Арбату. Темноту всюду озаряют вывески, откуда-то доносится музыка. Боты-художники рисуют портреты, старое развлечение «как меня видит нейросеть». Люди сидят в летних кафе, и мне даже становится немного грустно: когда-то мы с ребятами так сидели, только по-настоящему. И следом я вспоминаю Амальгаму, ведь в последний раз в подобном месте сидел с Артуром. Нельзя здесь надолго задерживаться. Эта прогулка — небольшая передышка перед моей вылазкой. А может, прощание? — Так ты рисуешь? — спрашиваю я. — Ну да, типа того. Когда-то мечтала стать художницей. — И что за стиль? Марина хихикает. — Курицалапионизм, — говорит она. — О, в этом стиле и я рисовать умею. — Я не задумываюсь, — говорит Марина сквозь смех. — Рисую то, что идёт от сердца. Могу показать, когда прилетим. Если мы прилетим, это, наверное, будет неловкая встреча. Мне и сейчас неловко, честно говоря. Мы проходим мимо ещё одного нейросетевого художника. Он рисует мать с дочерью, и выходит достаточно интересно. Есть в нём что-то… не знаю, от Ван Гога? Не шарю я в изобразительном искусстве. Мане от Моне точно не отличу. — Не боишься, что тебя заменят эти? — киваю на непись. — И в художестве, и в дизайне. — Эти меня уже, наверное, пару сотен лет пытаются заменить. Пока у них что-то плохо получается. Профессии не умерли. Взгляд искусственного интеллекта или простой нейросети — не то же самое, что взгляд человека. — Не знал, что тебе столько лет, — я с улбыкой кошусь на Марину. — Бу-бу-бу, — передразнивает она меня. — Мне шестнадцать, вообще-то. Моё внимание привлекает яркая синяя вывеска прямо за спиной у художника. — Смотри, ресторан, — говорю я. — «Подводный мир»? Хочешь угостить меня омарами с красной икрой? — Дороговато, с учётом того, что ты даже вкуса не почувствуешь. Просто осматриваюсь. Я подхожу к ресторану: на голоэкран у входа выведено меню. Я пролистываю его пальцем: интересно, сколько же всяких вкусностей я в этой жизни уже никогда не попробую? — Что такое осьминожий фьют? — спрашиваю я. — Блюдо, изобретённое во второй половине двадцать первого века, — говорит Марина. — Тогда один ресторан выдавал его за классическое английское блюдо. Хитрецы, блин! Но рецепт прижился, стал действительно классическим. Но его сейчас нечасто встретишь, упала популярность. — А ты, я смотрю, разбираешься в морепродуктах. — Скорее люблю всякую ерунду в интернетике почитать. О, смотри, музыкант! Посреди улицы парень с акустической гитарой на раскладном стульчике исполняет песню про солнце. Но это не радостная попса или детская песенка, как обычно, а достаточно грустная вещь. Прослеживается в её мотитве какая-то обречённость, что сильно резонирует с моим настроением. У людей вокруг есть толика надежды, но это лишь потому, что они слишком мало знают. И даже не представляют, что в паре метров от них стоит человек, от которого зависит, проснутся ли они завтра утром. Музыканта слушают несколько человек, кто-то даже подпевает. Песня мне смутно знакома, это что-то старое, некогда очень популярное. Я подмечаю, что гитарист расположился прямо рядом со стеной Цоя. Ну конечно! Легендарный музыкант позапрошлого века, лидер группы… как она там называлась? «Фильм»? «Кинотеатр»? «Кино», точно. Странное название, ну ладно. Я даже припомнил голос Цоя. Парень поёт очень похоже. Ему на вид года двадцать три, в его возрасте сейчас мало кто интересуется такой музыкой. Тощий, длииноволосый и с серьгой в ухе. Ну да, образ неформала и меломана. Но лицо его выдаёт. Слишком уж оно обычное и невзрачное. Очередной бот, наверняка просто воспроизводящий оригинальную аудиодорожку. Потому и звучит похоже. Бот заканчивает песню плавным затуханием, собравшаяся мини-толпа аплодирует, а я говорю Марине: — Интересную непись сделали, да? Парень поднимает на меня голову. — Непись? Это я-то непись? Блин, настоящий! Удивительно. После антропоцида человечество массово придаётся унынию, воспоминаниям, общению с другими выжившими и прогулкам по виртуальности. А этот парень живёт как жил, играет настоящую музыку на ненастоящей улице наравне с ботами, будто музыка ещё имеет какое-то значение. Я кидаю взгляд на Марину. Надо же, какой я узколобый. Она вот рисует. И Кристина иногда что-то малюет в своей тетрадке. Музыкант выходит на улицу и дарит людям песни. Может, для него только музыка сейчас и имеет значение? — Прости, — говорю я. — Просто мне казалось, что уличные музыканты в свете последних событий перевелись. — Никуда мы не денемся, — отвечает парень. — «Титаник» смотрел? Оркестр, играющий на тонущем корабле. Вот кто я. Пока люди способны петь, они живы несмотря ни на что. Я вспоминаю Олега, который открыл ночной клуб на Пушкинской. Да, он, в отличие от многих, не сидел сложа руки. Но Олег думал о наживе, верил, что виртуальные кредиты ему пригодятся. Здесь же другой случай. Творчество — одна из тех немногих вещей, что отличают нас от животных. И сейчас, когда мы готовы скатиться в глобальный общечеловеческий эскапизм и погоню за фальшивыми источниками гормонов счастья, творчество — это лучик света среди беспросветной тьмы. Только оно, наверное, и позволяет нам не стать лабораторными мышами, которых посадили в тепличные условия с кормом, миской воды и беговым колесом. Ну и наука ещё.