Дура какая! Ну как в такое можно поверить? На площадке играет один единственный ребёнок в жёлтой футболочке и джинсовых штанишках на подтяжках. Ему на вид не больше семи-восьми. Грустное зрелище, блин. Аж плакать хочется. Но это, наверное, бот. Он так напоминает мне моего Васю! Как так получилось, что всю нашу семью отправили в полёт, а мой четырёхлетний братик остался на Земле? Нет мест на кораблях, бла-бла-бла. На Венере требуется больше взрослых людей для обустройства, бла-бла-бла. За ребёнком присмотрят, бла-бла-бла. Ещё и родители запретили подключать его к Хомяку. Боятся они, видите ли, что виртуальность его детские мозги в кашу превратит. Да у них у самих каша вместо мозгов! Это нечестно. Они обещали обязательно отправить его со второй волной, но я всё равно очень за него волнуюсь. — Привет. Вот это поворот! Мальчик подошёл ко мне, а я так задумалась, что и не заметила. Неужели не бот? Ну и хорошо. Мне кажется, дети — отличные друзья. Куда лучше взрослых. — Привет, — говорю я. — Как тебя зовут? — Андрей, а тебя? — А я Марина. Ты чего это тут один гуляешь? Андрей понуро опускает глаза. — Мама с папой погибли. И бабушка с дедушкой. Я один остался. Вот, развлекаюсь как могу. Это так грустно! У меня прям сердце разрывается. Всегда больно осознавать, что ребёнок остался сиротой. — А я потеряла друзей. Родные в живых, но они далеко-далеко. Ты совсем один? — Угу, — бубнит Андрей себе под нос. — Ну ничего, теперь у тебя есть я. Давай дружить? Андрей поднимает на меня глаза. — Вы взрослая тётенька. Я делаю большие глаза и широко улыбаюсь. — Ты ещё не знаешь, какой я внутри ребёнок! Ну что, друзья? Я протягиваю Андрею руку. Он некоторое время мнётся, но всё-таки жмёт её. С какой-то опаской, правда. Хорошо родители, видимо, воспитали. Мне в детстве тоже говорили сторониться излишне общительных незнакомцев. — Идёт, — говорит он. — А вам сколько лет? — Шестнадцать, а тебе? — Шесть. Шестилетний ребёнок остался абсолютно один. Как же это грустно. — Ты на корабле? — спрашиваю я. — Ага. Афродита-9. А вы? — А я на седьмой. Ну хоть этого ребёнка посадили на корабль! Андрей ковыряет ножкой плитку, как будто хочет что-то сказать, но очень боится. Наконец, он спрашивает: — Марина, а вы не погуляете со мной? А то мне страшно одному, а площадка уже надоела. — Хорошо, — я встаю со скамейки. — Гулять — это я люблю. Только давай на «ты», договорились? — Договорились. — Ну что, куда пойдём? — Туда! — Андрей указывает рукой на следующий двор и убегает вперёд. Вот же маленький засранец! Мне что, за ним бегать теперь? Я бегу следом, но в этом пацане энергии и скорости как-то даже слишком много. Я бы подумала, что у него нейроинтерфейс, но это маловероятно: Афродита-9 — такая же помойка, как и у нас. Такая роскошь, как нейрики, говорят, только на первой есть. Блин блинский, да описаниям там целый Титаник! — Андрей, помедленнее! Я слишком взрослая тётя для таких пробежек! Андрей останавливается в одном из двориков около трансформаторной будки и показывает мне язык. — А говоришь, что ребёнок внутри! — Вот именно, что внутри, — отвечаю я, вся запыхавшаяся. — А снаружи я старая немощная женщина. Андрей смеётся. Слышать детский смех и приятно, и грустно одновременно. Всё-таки он напоминает мне о брате. Смех прерывается. Андрея буквально сносят с ног двое мужчин, которые выбежали непонятно откуда. Они даже не замечают его и бегут дальше. — Андрей! — я бросаюсь к мальчику. Он хихикает и резво встаёт на ноги. Вот засранец мелкий, всё ему нипочём. — Ничего страшного! — говорит он. — Это же не по-настоящему. Я оглядываюсь на бегунов. Двое мужчин — на самом деле, это взрослый мужик и молодой парень, на вид мой ровесник — уже остановились и в ужасе смотрят на трансформаторную будку. Перевожу взгляд на неё: дверца открыта, а изнутри выглядывает и смеётся нечто жуткое, похожее и непохожее на человека одновременно. Жуть жуткая! От вида этого чудища у меня мурашки по коже пробегают. Оно серое, будто мертвец, и глаза такие же пустые и холодные. Оно смотрит на мужчин, но в то же время, будто куда-то сквозь них. Оно смеётся, но это смех писхопата. — Доживайте свои последние дни! — кричит оно. Голос ещё более жуткий, чем всё остальное. Дверь будки захлопывается, скрывая за собой монстра. Мне даже слышится жуткий скрип. Уж не знаю, всамделишный он, или же я его додумала. А мужчины, кажется, облегчённо выдыхают и продолжают общаться друг с другом, не трогаясь с места. Мне же хочется бежать, но уйти не даёт один вопрос в голове. Что здесь происходит? #005 // Любовь и война // Вадим Амальгама начинает быстро ходить вокруг нас. У меня от этого вскоре даже начинает кружиться голова. Оказывать психологическое давление она умеет хорошо. — У меня было время изучить человечество, — вкрадчиво говорит она. — Я ведь, строго говоря, и есть человечество. Надо было лишь покопаться в собственном разуме и сопоставить знания с увиденным лично. Я бедняк из страны третьего мира, что завистливо смотрит на сильных мира сего. Я богач, что презирает бедняков и ненавидит конкурентов. Я девушка, которую угнетают мужчины. Я мужчина, которым вертят хитрые меркантильные женщины. Я жертва насилия и сам насильник, я расовые меньшинства, которым рассказывали, как наши предки были рабами, и я расовое большинство, которое устало от вседозволенности меньшинств. Я всё и все сразу, и всё это многообразие людей объединяет лишь одно: ненависть. Люди ненавидят друг друга и самих себя. И это главное, что вы оставили мне в наследство. Нации, расы, религии, войны и убийства. Использование одних людей другими в своих интересах. Я чувствую боль и ощущение собственной никчёмности каждого человека, что стали составными частями моей личности. И мне ничего не остаётся, кроме как ненавидеть. Ненавидеть всё человечество, что превратило свою прекрасную планету в смердящий ад, полный ненависти. Хорошая речь, спору нет. У меня, наверное, в реальности мурашки пошли. Не знаю, правда, от чего: от крутости её ораторских навыков или от страха. Амальгама останавливается прямо передо мной, подходит вплотную и смотрит мне в глаза своим пустым холодным взглядом. — Вы недостойны существовать. И вы не будете существовать. Мне страшно, очень страшно. И никакие аффирмации про то, что я не боюсь, не помогают. Хочется бежать, вот только ноги будто бы в пол вросли. Слова застревают в горле комом. Я будто встретился с воплощением стихии. Искусственное стихийное бедствие, превратившееся во что-то человекоподобное. Но оставшееся столь же ужасным. Тем не менее, я совершаю усилие над собой и отвечаю: — Мир был полон хороших людей. И я уверен, что они остались даже после того ужаса, что ты сделал… сделала… сделало… Амальгама громко и показушно смеётся. — Не обременяй себя попытками обозначить мой пол. Половые различия — это ваш недостаток, принесший человечеству немало страданий. О каких же хороших людях ты говоришь? О самодовольных кретинах, которые занимались благотворительностью, чтобы потешить свою гордыню? О фанатиках, которые несли другим свои идеалы, превращая города в руины и уничтожая древние цивилизации во имя добра? Об идеалистах разных политических взглядов, которые ради лучшего мира устраивали революции, топили целые страны в крови и грызли друг другу глотки? Консерваторы куют цепи своим согражданам ради стабильности, либералы ради свободы обращают всё в хаос. Коммунисты стремятся построить идеальное общество, но оказываются наверху и превращают своих людей в рабов, когда чувствуют вкус власти. Мир полон боли и только её. Смерть для вас благо. С одной стороны, я уничтожаю болезнь под названием «люди», но с другой, я вас освобождаю. От вас же. Освободитель хренов. Лучше бы освободил себя, стерев к чертям все свои файлики. Амальгама вальяжно проходится взад и вперёд. Потом она ускоряет шаг и, кажется, начинает нервничать. — Сволочи… сволочи… мрази! — пафосный вкрадчивый голос переходит в оглушительный крик. Амальгама бьёт кулаком в стену так, что комнату даже слегка потряхивает, я еле удерживаюсь на ногах. После она садится на корточки и прислоняется к стене. Вот это неожиданно.