— Тебе придётся сильно постараться, Шульц. — Ты сумасшедший, Росс, — усмехнулся Шульц. — Нас четверо… — Ничего, я выкопаю могилу побольше. Я — самоубийца, и теперь этого никто не сможет опровергнуть. Что ж, видимо, такова моя планида — сгинуть бесславно в этом дрянном, богом забытом городишке. Обидно. Вроде только жить начал, о женитьбе задумался. Да и городишко-то, действительно, дрянь. Вот если б в Денвере или в Эль-Пасо, или, на худой конец, в Карсон-сити… Тогда об этом поединке слагали легенды! Говорили бы, какой я смелый, отважный и глупый, коль не побоялся выступить против четверых, трое из которых были с дробовиками… Ладно, не в славе счастье… И тут мой взгляд упал на Беллу. Она по-прежнему стояла рядом со мной, сжимая в кулачке белый платок, и по-прежнему походила на белокурого ангела, такого нежного и прекрасного… Если я начну стрелять, они тоже начнут стрелять. Терять им есть чего. Но тогда пули могут попасть в Беллу. Белла! И зачем только она вышла следом за мной… Я боялся шелохнуться. Любое моё движение, даже банальный чих, мог быть истолкован Шульцем как приглашение к перестрелке, и тогда случится непоправимое. Белла то ли не понимала что происходит, то ли не хотела отдавать меня на растерзание этой банде убийц с полицейскими значками. В любом случае, она стояла на линии огня и была отличной мишенью. В том, что Шульц не побоится выстрелить в девушку, я не сомневался. Потом всё можно будет списать на меня. Дескать, я первый начал перестрелку, не подумав о безопасности окружающих… И самое страшное — люди, зная мой характер, поверят этому… — Отстань от него, Шульц! — разрезал темноту повелительный голос, и Шульц вздрогнул. Голос принадлежал мадам Томпсон. Я догадался об этом. Никогда раньше я не слышал его, но догадался. И обрадовался. Хотя с чего хозяйке борделя защищать меня — не понял. — Мадам Томпсон, занимались бы вы своими де… — Отстань, говорю! — ещё жёстче повторила женщина. — Не тебе с ним тягаться. И вели своим псам опустить ружья. Может тебе не видно оттуда, но у меня в руках спенсер, и он направлен в твою сторону! Ты знаешь, Шульц, какие отверстия оставляют пули пятьдесят шестого калибра?! Шульц знал, и теперь уже он боялся шелохнуться, а его дружки быстренько опустили дробовики. — Вы забыли, мадам Томпсон, — вновь заговорил Шульц. — Я шериф этого города и я обязан… — Я тебя не выбирала, Шульц! — резко ответила мадам Томпсон. — Так что заткнись и проваливай! А если ты ещё раз сунешь нос в моё кабаре или, не дай бог, посмеешь обидеть одну из моих девочек, я тебя найду и пристрелю как бешеную собаку! Ты никогда не нравился мне, Шульц, и мне будет приятно наблюдать за тем, как ты корчишься в луже собственной крови. Мадам Томпсон не шутила. Она действительно собиралась сделать то, что обещала. Но Шульц не был бы Шульцем, если бы ушёл просто так. — Не стоит нервничать, я ухожу, — и посмотрел на меня. — Поговаривали, что месяц назад апачи сняли с тебя скальп где-то в Моголлонах… Ты везучий, Лаки. Но везение твоё не вечно… Увидимся. Он ушёл так же быстро, как и появился, а я долго вслушивался в звук его удаляющихся шагов и никак не мог снять напряжение с руки, застывшей возле кобуры. Кажется, впервые я почувствовал ответственность за чью-то жизнь — и это чувство мне не понравилось. Стыдно в таком признаваться, но против правды не пойдёшь. — Он не посмел бы стрелять, — тихо сказала Белла, будто услышав мои мысли. — Ещё как бы посмел, — ответила мадам Томпсон. * * * Я возвращался в гостиницу. Америкэн-Сити погрузился в темноту, и только огоньки в окнах домов да фонари возле салунов указывали мне путь. Людей не было. Добропорядочные обыватели давно разошлись по своим норам пить вечерний чай, а весёлые ковбои ещё не успели набраться виски, чтобы начать колобродить по улицам и переулкам, распевая похабные песенки. Представляю, какой концерт они устроят, когда дойдут до кондиции. Предстоящее родео сорвало с насиженных мест всю округу в радиусе сто миль, и ранчо ныне стояли пустые и холодные. Рай для скотокрада! Но скотокрады тоже сидели сейчас где-нибудь в барах, ибо тоже были людьми и тоже любили спорт. По неписанным законам прерий на время родео прекращались все войны, все раздоры, и никто, даже самые отъявленные головорезы не отваживались заниматься разбоем. Я возвращался в гостиницу и думал, что завтра нам с Сюзанкой придётся здорово постараться, чтобы победить. Нам это было необходимо, иначе нас могли разлучить. В том смысле, что мою Сюзаночку, мою горлицу ненаглядную, мой свет в окошке банк мог отнять за долги. Я сильно сомневался, что за выделенный мне месяц я заработаю такую прорву денег иным способом, нежели победив в родео. Можно, конечно, ограбить этот самый банк, а потом вернуть ему его же деньги, но тогда я становился бандитом, чего мне ну никак не хотелось. Всю свою сознательную жизнь я стараюсь соблюдать законы, даже если они беззаконные, так что становиться преступником не в моих правилах. Тем более, в мои годы. Мне о доме думать надо… Эх, дом… Она стояла возле дверей гостиницы и сверлила меня своими бесподобными голубыми глазами. Глазищами, я бы сказал. Два эдаких океана, в которых по случаю плохого настроения бушевала гроза. Или ураган. Или буря. А ещё лучше — шторм! — Доброй ночи, мисс Макклайн, — делая реверанс, поздоровался я. Реверансы меня научил делать Гойко Мюллер, светлая ему память. Пару лет спустя, встав на собственный путь развития, я научил этому Сюзанну, а Сюзанка попыталась научить жеребца Вольфа Зонненберга. Жеребцу это не понравилось, Зонненбергу тоже. Нам пришлось стреляться, и после того как Зонненберга унесли на кладбище, я долго и совсем не вежливо объяснял Сюзанке, чтобы она ни с кем больше своими познаниями в области этикета не делилась. Мне кажется, Сюзанка меня не послушалась, ибо при встрече с очередным жеребцом она всегда сначала строит ему глазки, а потом кланяется, премило переступая передними ногами. Наверное, именно из-за этого у меня такое огромное количество недоброжелателей. Но я отвлёкся. Мисс Макклайн стояла возле дверей гостиницы, сверлила меня своими глазищами и делала вид, что прогуливается. А иначе зачем ей раскрывать зонтик над головой? На ней была шляпка со страусовым пером и великолепное платье шоколадного цвета, зауженное к низу по последней парижской моде. Керосиновый светильник над дверью яркостью не отличался, однако мне всё равно довелось разглядеть обтянутые шёлком крутые бёдра и дерзко выпяченную грудь. Разглядеть и вздохнуть: Господи, ну за что ты меня сегодня не любишь?! В ответ на мой поклон и пожелание доброй ночи, я смел надеяться, что буду осчастливлен тем же или почти тем же… Куда там! Церемонится со мной Ленни не собиралась. — И где, позвольте спросить, вы так долго шлялись?! Вот те раз! И это вместо спасибо. Вообще-то, за то, что я спас её коров, которые моими ещё не были, мне полагался как минимум блеск в океанах и нежная улыбка из кораллов. А что я слышу? Да и какое она имеет право задавать мне подобные вопросы? Она мне ни мать, ни жена, ни племянница. Какое ей дело до моих ночных шатаний? Я человек свободный, независимый и отчёты кому попало давать не собираюсь… Нет, про «кому попало» лучше не думать. У женщин есть одна примечательная особенность — они умеют разгадывать мысли. И если Ленни разгадает, что я думал о ней, как о ком попало… Ой, опять подумал… Тем временем, расценив моё молчание как трусость, она насела на меня ещё сильнее. — Вместо того чтобы сидеть в номере и готовиться к завтрашним состязаниям, он, понимаете ли, бегает по борделям, играет в карты, пьёт пиво, заглядывается на танцовщиц!.. Я вздохнул — мысленно — и напустил на себя вид неприступного форта. Да, я был в кабаре мадам Томпсон. И что с того? Да, я играл в карты. Да, я пил пиво. Нет, я не засматривался на танцовщиц, скорее, танцовщицы на меня засматривались. А почему бы и нет? Я ещё очень даже ничего, почти совсем не потрёпанный… И тут меня осенило. — Вы всё-таки решили принять моё предложение? — Какое предложение? — опешила она. — Ну, чтобы выйти за меня замуж. Сначала я подумал, что она хочет дать мне пощёчину. Потом мне показалось, что она хочет меня убить. Потом — что хочет сделать и то, и другое и желательно самым мучительным способом, чтобы подольше наслаждаться моим запоздалым раскаяньем. Она даже подалась вперёд и занесла руку для удара… Спас меня Виски Джордж. Что-то все меня сегодня спасают. Сначала Белла, потом мадам Томпсон, теперь вот Виски. Я не привык к такому. Обычно я всех спасаю, а не наоборот. Если так пойдёт и дальше, то я, пожалуй, привыкну, расслаблюсь, потеряю осторожность и таки нарвусь на незаслуженную пулю. Виски вынырнул из темноты, словно приведение — с всклокоченными волосами и выпученными глазами — и сразу с порога выпалил: — Я думал, вас убили! Он дышал как загнанная лошадь, видимо, бежал долго и быстро. В эту минуту он показался мне похожим на койота, которого гнали по прерии, но не догнали. — Как видишь, жив, — скромно ответил я. — Вижу, — кивнул Виски, переводя дыхание. Ленни сначала подозрительно посмотрела на Виски, потом перевела взгляд на меня, и глаза её приняли выражение испуганной растерянности. Ну наконец-то! Как долго я ждал этого! Неужели она всё-таки ко мне не равнодушна?.. — В вас стреляли?! Океаны потеряли берега. Шторм больше не бушевал в них; они, скорее, походили на подёрнутое лёгкой рябью небесное отражение, такое прозрачное и безграничное… Мне захотелось скинуть сапоги и нырнуть в это безграничье и плавать в нём, плавать… Ответил Виски. — Ещё как стреляли! В упор, из-за угла, из крупнокалиберной винтовки!.. Виски не стоило выдавать такие подробности. Ленни, как любая другая девушка Запада, имела весьма серьёзные познания об оружии и стрелках, и хорошо знала, что может произойти в подобной ситуации. — И не попали? Промазали? Да что ж это за стрелок такой! Нет, это определённо не наши, это какой-нибудь приезжий с Востока, который понятия не имеет, как надо обращаться с оружием. Наш бы ни за что не промахнулся! Вот если бы в вас стреляла я… Впрочем, это не имеет значения. Вопрос в другом: почему в вас стреляли? — Ну-у, — начал я неопределённо, — люди с подобной репутацией, я имею в виду себя, всегда пользуются повышенным вниманием со стороны обиженных ими когда-либо людей. Встать лицом к лицу в честном поединке эти люди не могут или боятся вот и стараются пустить пулю в спину. Помните, как окончил свои дни Дикий Билл Хиккок? И некоторые особы своим болтливым язычком помогают им в этом предприятии, разглашая то, о чём их говорить не просили. В частности, моё имя… Я покривил душой. Тот, кто стрелял в меня возле кабаре и тот, кто стрелял в холмах, скорее всего, один и тот же человек, а значит, имя моё здесь не при чём, и язычок этой голубоглазой обольстительницы ему помочь не мог. Зря я это сказал. Но уж больно мне хотелось поддеть её. — Вы намекаете на меня? — возмущённо воскликнула Ленни. — Ну, знаете ли!.. Такого я от вас никак не ожидала! — она развернулась и бросилась прочь. — Надеюсь, завтра вы проиграете! — крикнула она уже из темноты. Я посмотрел на Виски, а Виски на меня. А что ещё оставалось нам, после её ухода? Только смотреть друг на друга. * * * Утро следующего дня выдалось солнечным. Как только вершины Красных каньонов окрасило золотом, город ожил, и жители потянулись на восточную окраину, где плотники в течение последних нескольких дней возводили… нет, не возводили — творили арену для состязаний и трибуны для зрителей. Трибуны получились большие, но всё же мест всем желающим не хватило, многим пришлось довольствоваться узкими проходами меж загонов и площадками у стартовых ворот. Однако, несмотря на неудобства, атмосфера вокруг царила праздничная и неприхотливая. Небольшой инструментальный оркестр, созданный усилиями местных граждан, веселил народ заводными мелодиями; парочка клоунов с красными носами смешила детишек забавными ужимками; девушки из кабаре-борделя мадам Томпсон радовали мужчин откровенными вырезами на платьях. Позади трибун предприимчивые предприниматели установили фургоны и прямо с колёс торговали дешёвым индейским виски, пивом и лимонадом. Утро, как я уже говорил, выдалось солнечным, и торговля шла успешно. В одном клоуне я признал мистера Джениша. То, что этот человек не чужд чувству юмора, я понял ещё за карточным столом, но что б до такой степени… Хотя, может быть именно такие люди, которые чаще остальных сталкиваются со смертью, знают настоящую цену весёлой жизнерадостной улыбке? Не знаю… наверное… может быть… Участники родео выстроились вдоль по улице, готовые по первому требованию зрителей выйти на арену. Я стоял почти в самом конце этой очереди и вздыхал. Я всегда вздыхаю, когда приходится ждать. А вот Виски Джордж, в отличие от моей кислой физиономии, светился как новенький серебряный доллар. Он очень гордился тем, что выступает у меня помощником. Ради такого случая он надел коричневый пиджак в ёлочку и побрился, а сапоги начистил до зеркального блеска. Сюзанка, эта кокетка в серой шкуре, то и дело заглядывала в это новоявленное зеркало и скалилась. Нравилось, видно, своё отражение. Впереди всех на гнедом мерине моргановской породы восседал Рыжий Спайк, ковбой Лу Фриско. Сам Лу участвовать в родео не пожелал. Может быть, побоялся, а может, просто не счёл нужным, предпочитая тряскому седлу прочную скамью зрительской трибуны. Я не стал его осуждать. Многие ранчеро также решили пополнить ряды зрителей, предоставив защиту своих тавро своим ковбоям. Взять, к примеру, Дэна Макклайна. Сейчас он вместе с миссис Макклайн сидел где-то на трибунах, а за ранчо должна была выступить Ленни. Я не видел её, вереница всадников впереди скрывала её от моих глаз, но я не сомневался, что она здесь. Ленни такая девушка, которая всегда добивается того, чего хочет. Наконец, на середину арены вышел мистер Фрэнк Фримен, и праздничный гул начал стихать. Сначала замолчал оркестр, потом успокоились зрительские трибуны и последними утихли поклонники девушек мадам Томпсон. Мэр заложил руки за спину и начал что-то говорить. Что именно он говорил, я не слышал, так как находился слишком далеко от арены, от чего суть его речи до меня не добралась. Впрочем, я на это не обиделся — было бы на что обижаться — а Сюзанку его речь вообще не печалила. Она всё никак не могла оторвать глаз от сапог Виски Джорджа, и крутилась перед ними и так, и эдак, и в профиль, и в фас, и даже сзади с поворотом головы на девяносто градусов. Эти её кривляния несколько беспокоили очередь, и вскоре дошло до того, что кое-кто из участников родео начал оборачиваться в нашу сторону и просить меня успокоить лошадь. Они решили, что Сюзанка нервничает, переволновалась, бедная, перед состязаниями. Но дело в том, что моя Сюзанна никогда не нервничает — она либо радуется, либо злится. Сейчас она радовалась, и мешать её маленькому счастью я не собирался. Я указал парочке чересчур настойчивых ковбоев на свой револьвер и взглядом предложил отойти в сторонку и обсудить поведение моей кобылы без свидетелей. После этого недоброжелательные реплики в адрес Сюзанны прекратились. Минут через пятнадцать мистер Фримен закончил говорить и махнул рукой. На этот жест оркестр откликнулся аккордами «Янки дудл», и вереница участников двинулась к арене. Сапоги Виски Джорджа сразу запылились, и Сюзанка потеряла к ним интерес. Самое время. Пришла пора думать о состязаниях, а не любоваться собой в чужой обуви. Если верить моим познаниям в математике, то участников состязаний было где-то сорок пять-сорок шесть. Это приблизительно. Мы выстроились на арене в несколько рядов, и мне удалось, наконец, разглядеть всех своих соперников. На всех я не смотрел, не интересно было. Я смотрел на Ленни. Только на Ленни. Впрочем, смотрел не только я, смотрели и зрители, и соперники, ибо тут действительно было на что посмотреть! Тоненькая, лёгкая, в голубой, явно тесной, рубахе; в чёрной с серебряным позументом ковбойской шляпе; в чёрных обтягивающих джинсах… Куда там царице Савской! Или, как там её… Клеопатре! Да что там — даже моя Сюзанка покраснела от зависти, а уж она-то точно разбирается в женской красоте!.. Но — прочь! Прочь дьявольский образ этой искусительницы! Сейчас нужно думать лишь о состязаниях, и ни о чём больше. Это она специально так вырядилась, чтобы сбить нас, мужчин, с толку, завладеть нашими сердцами, лишить разума — и обыграть. Ах она коварная! Я раскусил её чёрный замысел, раскрыл её хитрую игру!.. Но я не поддамся, ни за что не поддамся её колдовским чарам!.. Вы не поверите — но я плакал, когда отворачивался. Не вслух, конечно, и без слёз. Внешне я оставался абсолютно равнодушным, но пока я поворачивал голову в другую сторону, душа моя рыдала и билась в истерике. Борьба с самим собой дело трудное и неблагодарное. Легко сказать: у меня есть сила воли, я со всем справлюсь. На самом деле занятие это тяжёлое и почти невыполнимое, и порой приходится прикладывать массу усилий, чтобы добиться какого-то результата. Я добился. Со слезами напополам с кровью, но добился. Я выкинул Ленни из головы и стал слушать то, что говорили судьи… Что же там говорят судьи?..