– А те люди прыгали так же, как и вы? Сверху? – Нет! – В голосе Ребеки послышалась гордость. – Так прыгаем только мы. Ни разу не видела, чтобы кто-то другой так делал. Лидия задумчиво скривила рот. Эти девочки либо гении, либо чокнутые. – И сколько раз вы так делали? – спросила она. Сестры переглянулись, и в итоге ответила Соледад: – Раз пять? Или шесть? Лидия глубоко выдохнула, а затем кивнула: – Понятно. – Хотите, попробуем вместе? – предложила Ребека. Только когда слова слетели с ее губ, девочка сообразила взглянуть на сестру, вспомнив, что они договаривались всегда принимать решения вместе. Соледад украдкой коснулась головы Ребеки, на их особом сестринском языке давая понять, что все в порядке. – Может быть, – произнесла Лидия, стараясь не обращать внимания на то, что ее дыхание на мгновение остановилось. В ожидании поезда они немного поболтали, и Лидия узнала, что Соледад и Ребеке было пятнадцать и четырнадцать лет соответственно, что они уже проехали тысячу миль, что они ужасно скучают по своим родным и никогда раньше так надолго не оставались одни. Они не рассказали, почему уехали из дома, а Лидия не стала спрашивать. Обе они напоминали ей Йенифер, но, вероятно, только в силу возраста. Сестры были выше и стройнее, с более смуглой кожей, и у обеих был открытый и задорный нрав. А Йенифер всегда оставалась серьезной и задумчивой. Даже в раннем детстве все отмечали за ней некую степенность. После смерти их отца, в тот же год, у Йеми родилась Йенифер, и она попросила свою младшую сестру Лидию, которой тогда было всего семнадцать, стать крестной матерью. Лидия помнила, как держала малышку над купелью и плакала. В тот день она специально не стала красить глаза, чтобы не запачкать тушью платье для крещения. Она знала, что будет плакать, но не от радости, и не от чести стать крестной, и не от величия момента, но потому что отец так и не смог увидеть внучку. Вместе со святой водой на детский лобик капали слезы, однако сквозь туманную пелену, застилавшую взор, Лидия с удивлением увидела, что ребенок не плачет. Йенифер моргала своими широко открытыми глазами. У нее был идеальный розовый рот бантиком. Лидия обожала эту девочку и не могла поверить, что когда-нибудь еще сильнее полюбит и собственного ребенка. Когда на свет появился Лука, она, конечно, узнала, что материнская любовь не сравнится ни с чем. Но Йенифер навсегда осталась в ее сердце – эта грустная, сияющая девочка, которая смягчила ее горе после потери второго ребенка. Мудрая маленькая Йенифер в возрасте девяти лет плакала вместе с Лидией, гладила ей лоб и утешала: «Но у тебя ведь есть дочь, Тía[59]. У тебя есть я». Чудовищная потеря, которую Лидия не сумела до конца осознать. В ней соединилось так много страданий, что она уже не отличала одно от другого. Не чувствовала их. Рядом сестры беззаботно болтали с Лукой, и тот отвечал им вновь ожившими словами. Между ними вспыхнула какая-то невероятная искра. Голос Луки разливался в воздухе, словно целебный эликсир. Теперь, когда они сидели на месте, солнце пекло еще жарче; Лидия заметила, что ее руки загорели, как в детстве. Лука тоже стал куда смуглее обыкновенного, и вдоль линии волос на его затылке сверкали капельки пота. И все же это ожидание под иссушающими лучами солнца показалось Лидии слишком недолгим. Она еще не успела до конца себя уговорить. Не прошло и двух часов, как в воздухе загремел приближающийся поезд, и все четверо без слов поднялись и принялись готовиться. На самом деле, Лидия до сих пор сомневалась, будут ли они прыгать. Но надеялась, что будут, так как им очень нужно было попасть на этот поезд. И так же надеялась, что не будут, так как умирать она не хотела. И не хотела, чтобы умер Лука. Слушая, как приближается поезд, перетаскивая рюкзак на другую сторону моста, подталкивая Луку, Лидия словно бы отделилась от своего тела. Она положила флягу в передний карман рюкзака и застегнула молнию. Даже будь она уверена, что запрыгнет на поезд сама, как она могла просить об этом безумии Луку? Ее плечи были словно ватные, ноги мотало из стороны в сторону. По дрожащему телу разливался адреналин. Лука держался рядом, вышагивая вдоль глубокой трещины в асфальте. Он старался занять глаза и мысли какими-нибудь мелочами, а Мами предоставил думать о том, что широко раскинулось перед ними: пожухлая трава и высохшие деревья вдоль ограды, голубой небосвод над головой, мост и железная дорога, соединявшиеся крест-накрест. Ветер трепал Луке волосы, шум поезда становился все ближе, в воздухе загромыхало эхо исполинских колес, катившихся по металлической колее; казалось, этот громкий звук служил предупреждением, которое сперва влетало в уши, а потом оседало в грудной клетке: отступись, отступись, отступись, не глупи, не глупи, не глупи, не глупи. Лука стоял, ухватившись обеими руками за ручку рюкзака. В школе с ним училась одна девочка – настоящая сорвиголова. Звали ее Пилар, и она всегда вытворяла сумасшедшие трюки. Могла прыгнуть с самого верха гимнастического каната. Могла раскачаться на качелях и сигануть вниз. Однажды она залезла на дерево возле школьных ворот, повисла на руках, вскарабкалась на одну из веток повыше, а оттуда – на крышу школы. Там она ходила колесом, пока директор не позвонил ее бабушке и та не уговорила внучку спуститься. Но даже Пилар никогда бы не решилась спрыгнуть с моста на идущий поезд, думал Лука. И она бы ни за что в жизни не поверила, что такой мальчик, как он, спокойный и послушный, может совершить подобное безумие. На глазах у Луки Зверь появился и скрылся за южной окраиной дороги. Мальчик повернулся и увидел паровоз у себя под ногами. В тот самый момент, когда поезд вновь показался из-под моста, Мами выглянула на пути через ограду. – Все хорошо, – с улыбкой объявила Ребека. – То, что нужно. – Готова? – спросила Соледад. Младшая сестра кивнула. Лидия с мрачным видом наблюдала за девочками. Лука окинул взглядом поезд во всю его длину и заметил несколько групп людей, занимавших последние пять или шесть вагонов. Один из мигрантов стоял, отбрасывая тень в форме буквы «Х», и махал им рукой. Лука помахал в ответ. – Давай, – сказала Соледад. Встав рядом, четко по центру железной дороги, сестры присели, свесили с моста рюкзаки и стали высматривать подходящий вагон – с крышей в виде плоской решетки – тогда там можно будет ходить и сидеть и будет за что ухватиться. Первая половина поезда состояла сплошь из цистерн, поэтому девочки ждали. Наконец Соледад неторопливо скинула свой рюкзак и последовала за ним. Одним рывком – грациозным, стремительным, самоубийственным – она переместилась с неподвижного моста на движущийся поезд. Лидия попыталась определить высоту – метра два? Может, три? Трудно было сказать. Приземлившись, девочка тут же начала стремительно удаляться; уезжая вместе с поездом, она становилась все меньше и меньше. – Давай! – крикнула она сестре. – Быстро! Ребека тоже спрыгнула, и Лидия поняла, что все должно произойти очень быстро, что времени взвесить все за и против у них не будет, что придется действовать по наитию. Раньше она боялась, что, подобно той девушке из ее любимой книги, она тоже случайно бросится с обрыва, или с балкона, или с моста, но теперь это предчувствие казалось ей ошибочным. Теперь Лидия знала наверняка: она никогда не прыгнет – этот страх был всего лишь хитрой уловкой ее воображения. Ее подошвы словно приросли к дороге. Неделю назад она бы крикнула Луке отойти в сторону. Велела бы ему держаться подальше от края. Она бы схватила его за руку, чтобы убедиться, что он в безопасности, что он не наделает глупостей. Но теперь она должна была отправить своего ребенка на идущий снизу поезд. Группа мигрантов на последних вагонах приближалась. Все они пригнулись, проезжая под мостом, а потом снова показались с другого конца дороги. Они смотрели на Лидию, раскрыв объятья, и жестами призывали скинуть рюкзаки. Лидия так и сделала, а потом взяла Луку за плечи и встала позади него. – Перебирайся, – велела она. Не сказав ни слова, без малейшего колебания мальчик перелез через ограду. Его пятки стояли на мосту. Его мыски в маленьких голубых кроссовках нависали над бегущим поездом. Лука напевал себе под нос, чтобы заглушить этот страшный грохот. – Садись на корточки, – сказала Лидия. – Как девочки. Лука присел. Если он сейчас прыгнет и погибнет, то случится это потому, что он с точностью выполнил распоряжение своей матери. Лидии казалось, будто она попала в кошмарный сон и вот-вот совершит чудовищный поступок, пугавший ее до смерти. Поступок, на который, слава богу, она никогда бы не пошла в реальной жизни. Она уже собиралась притянуть Луку к себе, с силой прижать его маленькую головку к груди, заключить его в объятья и расплакаться от счастья, зная, что проснулась в самый нужный момент. Но в ее ушах зазвучал убежденный голос Себастьяна, прорывавшийся сквозь внутренний и внешний шум. И тогда она открыла рот и крикнула голосом, который едва походил на ее собственный: «Давай, сынок! Прыгай!» Мальчик прыгнул. И каждая частичка ее тела прыгнула вместе с ним. Лидия видела его, крошечный тугой комочек, такой маленький, такой безрассудно храбрый, его мышцы и косточки, кожу и волосы, его мысли, слова, идеи, всю его огромную душу – она видела его целиком, в тот момент, когда его тело оторвалось от безопасного моста и взлетело вверх от нечеловеческого усилия. Но потом его подхватила гравитация, и Лука спикировал на крышу «Ла-Бестиа». Лидия смотрела, как он падает, и глаза ее настолько округлились от страха, что почти вылезли из орбит. Приземлился он, как кошка, на четвереньки, но скорость его прыжка столкнулась со скоростью движения поезда, отчего мальчик повалился на бок и покатился; одна его нога свесилась с края поезда и потянула его вниз. Лидия попыталась выкрикнуть его имя, но голос ее застрял в груди. И тут один из мигрантов подхватил Луку и подтянул к себе. Одной большой косматой рукой он держал его за предплечье, а другой – за пояс джинсов. И Лука, в безопасных сильных руках этого незнакомца, поднял личико, чтобы взглянуть на мать. Их глаза встретились, и он прокричал: – У меня получилось, Мами! Прыгай, Мами! Думая лишь о сыне, Лидия прыгнула вниз. 15 За год до убийства Себастьяна Мексика уже считалась одной из самых опасных стран для журналистов – ничуть не лучше зоны военных действий. Не лучше Ирака или Сирии. Журналистов убивали по всей стране, в каждом крупном городе. Тихуана, Сьюдад-Хуарес, Чиуауа. И все же, поскольку «Лос-Хардинерос», в отличие от многих других картелей, не охотился специально на журналистов, Себастьяну не угрожали смертью почти два года. Не то чтобы Себастьян с Лидией питали иллюзии по поводу своей безопасности: в Акапулько никто не чувствовал себя спокойно. Свободная пресса уже тогда относилась к вымирающим видам. Но все же когда супруги обнаружили, что Ла-Лечуса – друг Лидии, то отсутствие явных угроз, помноженное на тревожную, но искреннюю привязанность Лидии к Хавьеру, на короткое время приглушило их самые жуткие страхи. Себастьян все так же соблюдал меры предосторожности: время от времени менял привычный распорядок дня, старался лишний раз не пользоваться – особенно на местах преступлений – своим оранжевым автомобилем, при выпуске по-настоящему серьезного материала всегда прятался за подписью «штатный обозреватель». В таких случаях редакция тратилась на отель в туристическом районе города. Себастьян брал Лидию и сына, и пару дней они сидели затаившись, вдали от любопытных глаз. Когда выяснялось, что опасаться нечего, семья покидала убежище и возвращалась к обычной жизни. Однако подобные меры служили лишь для самоуспокоения. Себастьян понимал: любое его расследование, любое преступление, о котором он писал, любой источник представлял собой бомбу замедленного действия. Конечно, он соблюдал осторожность – насколько позволяла работа честного журналиста в Мексике. Лидия развила в себе невероятное чутье на малейшие признаки опасности. Хавьер по-прежнему навещал ее в магазине почти каждую неделю, но душевные терзания той первой ночи, когда все раскрылось, постепенно сменились на нечто иное. Она по-прежнему садилась за прилавок, подавала кофе и разговаривала на самые разные темы. Еще два раза слушала стихи из его блокнота. Даже вполне искренне улыбалась и, несмотря на мучительное чувство вины, все так же была очарована Хавьером. Его ум, душевная теплота, ранимость, чувство юмора – все это оставалось при нем. И тем не менее всякий раз, когда появлялись новости об очередном убийстве – что теперь случалось реже, но все же не слишком редко, – Лидия переживала эмоциональное потрясение. Она понимала, что разрыв отношений не просто необходим, но и неизбежен. Ей оставалось лишь следовать решению, которое приняло сердце. – А что, если мы обо всем ему расскажем? – спросила Лидия у Себастьяна за неделю до дня рождения Йенифер. В тот вечер они с мужем оставили Луку ночевать с сыном Йеми Адрианом. – О чем расскажем? Кому? – Расскажем Хавьеру о статье. До публикации. Себастьян закрыл меню в кожаной обложке и положил его на тарелку. – ¿Estás loca, mujer?[60] Лидия сосредоточенно намазывала маслом теплую булочку, которую взяла из прикрытой салфеткой корзины. На мужа она не смотрела. – Да. Но все же я серьезно. – Она прижала к хлебу кусочек масла и стала ждать, пока тот немного подтает. Себастьян отвернулся и посмотрел из окна на море. Ресторан располагался в заливе на вершине холма; солнце уже почти опустилось за горизонт; в долине замерцали огоньки, отражавшиеся, как призраки, в воде. Ему не хотелось обдумывать эту идею. Ему хотелось думать о чудесном виде, о меню, о своей красивой жене. После долгих лет работы в расследовательской журналистике Себастьян научился проводить границы, отрешаться от уродства этого мира. Он превосходно умел наслаждаться жизнью. Однако он уважал жену и не хотел пренебрегать ее словами. – Если мы посвятим этому разговору две минуты, ты обещаешь до конца вечера говорить о другом? – Да. – Лидия улыбнулась и откусила кусочек булочки. – Ладно. Зачем ему рассказывать? Какая нам от этого польза? Лидия глотнула воды. – Польза в том, что мы сумеем заранее оценить его реакцию и поймем, с чем в итоге придется иметь дело. Себастьян слушал, сидя совершенно неподвижно. – Может, он даже встретится с тобой. Ты бы мог получить у него комментарий. – Думаешь, он бы согласился? – Не уверена. Может быть? Мы ведь знаем, что он очень умный человек. Возможно, он расценит это как шанс взять ситуацию под контроль. Получить хороший пиар, вырваться на шаг вперед. – У каждого наркобарона есть комплекс Робин Гуда. – Точно. Ты бы мог зайти к нему с этой стороны. Может, ему бы даже понравилось. – Именно этого я и боюсь. Я не могу быть ничем ему обязан. – Я понимаю. – Да, но понимает ли он? Он может решить, что теперь я буду его пиар-менеджером. Что я у него в кармане. – Ой. – Лидия состроила гримасу. – Нет. Слишком опасно. – Себастьян снова раскрыл меню. – Что будешь заказывать? Она прочитала статью в понедельник вечером, накануне публикации. Им нужно было прикинуть все риски и выбрать наиболее безопасную стратегию действий на ближайшие несколько дней. Редакция газеты снова предложила разместить их в отеле, спрятать от окружающих. Конечно, материал собирались опубликовать под псевдонимом, но вычислить автора не составило бы особого труда. Любой из контактов Себастьяна мог запросто раскрыть его личность по первому же требованию Хавьера. А может, кто-то из них уже успел это сделать. Муж нервно расхаживал из стороны в сторону за спиной у Лидии, пока та читала статью с экрана его ноутбука: «Портрет наркобарона: кто такой Ла-Лечуса?» К тексту прилагалось несколько снимков. Себастьян с редактором выбрали достаточно лестное фото Хавьера: тот сидел в изящной позе, закинув ногу на ногу и свесив руку со спинки бархатного дивана. На нем были темно-синие джинсы и твидовый пиджак, и с виду он был точь-в-точь профессор-интеллектуал: теплый взгляд за толстыми линзами очков, приятная, вовсе не самодовольная улыбка. И снова Лидия подумала о том утре, когда он впервые появился в ее магазине, о том, как сильно на нее повлияли его дружба, его ранимость в те месяцы, когда она еще не понимала, кто он. Ей по-прежнему не хотелось узнавать неприятные подробности его жизни. В ней по-прежнему теплилось воспоминание о нежности к Хавьеру, и это ее беспокоило. Прежде чем приступить к чтению, она несколько раз сморгнула и глубоко вздохнула. Лидию потрясло, насколько хорошо Себастьян владел предметом: ему был знаком совершенно другой Хавьер, и все же материал был изложен и объективно, и с искренним сочувствием. Слова мужа показывали свойственную Хавьеру глубину, но также впервые открыли для Лидии кровавые аспекты его жестокости. Отрубленные головы были только началом. «Лос-Хардинерос» славились тем, что сначала расчленяли тела своих жертв, а потом составляли из частей жуткие композиции. Согласно данным Себастьяна, во время войны «Лос-Хардинерос» с предыдущим картелем Хавьер, по слухам, лично застрелил двухлетнего сына одного из своих противников прямо на глазах у отца. Затем он раскрасил лицо этого человека кровью убитого ребенка. Разумеется, такие истории всегда обрастают небылицами, и доказательств этого зверского поступка не было, но все же, прочитав этот фрагмент, Лидия минуты три просидела с закрытыми глазами, прежде чем смогла продолжить. Далее в статье приводились жуткие цифры, связанные с усилением Хавьера: в период смены власти статистика убийств в Акапулько была самой высокой в стране и одной из самых высоких в мире. Город истекал кровью: исчезали молодые люди, туризм, денежные вложения; эту рану было непросто залатать, даже когда насилие поутихло. И хотя простой обыватель теперь не так часто видел кровопролитие, каждую неделю в Акапулько по-прежнему убивали около десяти человек. Кроме того, многие просто по-тихому исчезали. Изменилась сама сущность города; его люди стали другими. Целые кварталы стояли заброшенными после того, как их жители, покинув развалины прежней жизни, устремлялись на север. Для этих беглецов единственным возможным направлением был север. Если не устоял даже Акапулько, туристическая Мекка страны, значит, нигде в Мексике не осталось безопасных уголков. Статья устанавливала четкую связь между восхождением Хавьера к власти и разорением города. Акапулько превратился в жестокий мегаполис, и уродство настоящего особенно выделялось на фоне величия прошлого. Рассказ Себастьяна получился глубоко трагичным, откровенным и очень убедительным. Он также ставил Хавьеру в заслугу возвращение мирной жизни, хвалил за умение управлять своими людьми и призывал и дальше сокращать свою активность. Заканчивалась статья психологическим портретом героя, и по мере чтения Лидия безошибочно узнавала в нем своего Хавьера. В отличие от своих предшественников и современников Ла-Лечуса не был склонен к показухе, не отличался общительностью и даже не был особенно харизматичен. Он производил впечатление человека просвещенного. Однако, подобно любому наркобарону, достигшему столь высокого положения, он также был практичным, безжалостным и одержимым иллюзиями. Это был порочный убийца, который ошибочно считал себя джентльменом. Бандит, который мнил себя поэтом. В качестве послесловия к статье прилагалось стихотворение, написанное самим Хавьером. Увидев эти строки, набранные печатными буквами, Лидия разинула рот от удивления. Они были ей знакомы: это оказалось первое из стихотворений, которые ей читал Хавьер. – Боже мой, откуда ты это взял? – прошептала она.